* * *
Реальности нет, и чужая страна
Лежит за пределами бабьего лета.
Но здесь мне хватает дыханья и света,
И здесь я, как в детстве, жива и вольна.
Осколок пространства, где я родилась,
Мой город, мой остров в пустом океане,
Но нет горизонта. И прервана связь
С несчастной землей, что осталась в тумане.
Я знаю, я помню – там холод и страх.
Но как я тоскую об этом просторе!
О бедной земле, о потерянном горе,
О Вечной Душе, что блуждает впотьмах.
Осень 1991
* * *
По белым волнам тополиного пуха
Плывем мы с тобою, по бывшему миру.
Здесь, кажется, та же сидела старуха,
Здесь та же собака и та же квартира,
Но мы не заходим. Мы встретились где-то
В тревоге случайных земных притяжений
И вместе идем сквозь ожившее лето,
И вместе считаем чужие ступени.
5.6.93
* * *
Снова дождь и снова ветер
Зло стучат ко мне в окно…
С.И.Грибов
Снова ветры и снова дожди.
Растворяется время во мгле...
Ты от Бога пощады не жди,
Если жил ты на этой Земле.
Если бредил ты здесь наяву,
И бродил по навеянным снам.
Посмотри на поля, на траву,
На далекое марево там,
Где кончается сон твой и бред.
Каждый ведает, что он творит.
И проклятая правда горит
Прямо в сердце. А прочего нет.
Что ж, терпи, это только тоска,
Просыпаться всегда тяжело.
Снова ветер несет облака...
Снова дождь барабанит в стекло...
15.3.93
* * *
Зимние зайцы, уши прижав,
Слушают песню метели.
Бог разберется кто из нас прав,
Правда ли есть в самом деле?
Призрачен свет наш и призрачен спор –
Русской зимы наважденье.
Солнце за белый бежит косогор
И не скрывает презренья.
С солнцем согласна и я, как всегда...
Так почему, в самом деле,
Так дорога мне живая вода,
Скрытая в этой метели?
Январь 1992
* * *
Тяжелая капель, тяжелый вздох
У ног моих улегшейся собаки,
А за окном огонь плывет во мраке,
И кажется – на мир не смотрит Бог.
Мучительное бремя высоты
Не дарит ощущения полета.
Когда печаль дается, как работа,
Когда созданья неясны черты...
Осень 1991
***
Иногда повезет и такому несчастному краю...
Дух тревоги уснет. И в открывшейся вдруг тишине
Отзвук давней беды, постепенно в дали замирая,
Мне оставит лишь осень и низкое небо в окне.
Исполненье желаний – такая опасная штука.
Это рысья повадка истории снова поймала тебя,
Не на слове – на мысли. И длится, и тянется мука, –
Как же сладить с собой, чтоб не верить, не ведать, любя.
Дух тревоги уснул. О, какое внезапное благо –
Тихий сумрачный дом и осеннее утро во мгле.
Ветер лижет листву, выпивая холодную влагу...
Исполненья желаний не хочется ждать на земле.
***
В каких просторах сопрягал
Господь живые наши души?
Я тоже видела обвал
Небесных тел воды и суши.
В такой была я глубине
Чужого дня, чужого горя!
О, что в ту ночь приснилось мне,
Когда тебе приснилось море?
***
Меня пустили в мир, сказав,
Что я свободна от рожденья,
Что в назначеньи птиц и трав
Свое увижу назначенье.
И я задумала расти
И жить, как вербы и осины,
И научив тому же сына,
Теперь шепчу ему «прости».
Мне с этой волей жить невмочь
Среди неволи и печали.
О, как здесь ветры одичали...
Кому должны мы здесь помочь?
***
А в холодных земных океанах
Островов одинокие глыбы.
Говорить с ними трудно и странно.
Впрочем, многие, видно, могли бы.
А земные жилища, как соты.
Друг у друга пространство и время
Там ворует нелепое племя
И о помощи молит кого-то –
То ли нас, то ли Бога земного
(Впрочем, Боги их ссорятся тоже),
Просит племя и счастья, и крова,
И на нас оно в этом похоже.
Только Бог наш в бескрайнем просторе,
Мы его первородные дети,
Это племя, как все мы на свете,
Тоже вынырнет в звездное море.
А пока им, беднягам, не сладко –
Ведь друг другу они не понятны.
На детей их смотреть так приятно,
А у взрослых смешные повадки.
***
Тяжелое солнце внушало нам страх,
И тихо оно оплывало.
Великой пустыни мы подняли прах,
И как же, казалось, нас мало!
Когда одиночества горькая власть,
Казалось, равна притяженью,
Так просто здесь было устать и упасть,
Забыв, что спасает движенье.
Пустыня хрустела у нас на зубах,
Пустыня сжигала нам души,
И просто здесь было рассыпаться в прах,
Все данные клятвы нарушить.
Здесь каждый проверил, к чему он готов,
Но помнить о том не пристало...
И созданной жизни непрочен покров
И кажется – снова нас мало...
* * *
А в детстве далеком жила я в глуши,
Там Дикое Поле веков не считало,
И нашего века оно не признало,
И жаждало небо рожденья души.
И жажде навстречу тянулся росток,
Как тополь степной из пушинки случайной,
С собою борясь горячо и отчаянно,
Глотая пространства невидимый ток.
И в этой борьбе за просторы и свет,
Я тоже свой век узнавать не хотела,
Но с детства весной мое сердце болело
В предчувствии прошлых и будущих бед.
Осень 1993
* * *
Какая печальная птица
И ветер широкий и белый.
Наверное, мне это снится –
И лес, и простор без предела,
До той полосы темно-синей,
Где сходится небо с землею,
Где в тайном стремлении линий
Все сущее вместе со мною.
Но если проснусь я случайно,
Что с этой Землею случится?
Какая печальная птица
Кружит над простором бескрайним.
* * *
Расталкивая тучи головой,
В зенит упрямо солнце пробивалось –
Взглянуть на мир. Но в мире был покой,
И в травах, и в домах была усталость.
Но что-то тлело в этой тишине,
В ней ливень зрел, и гром дышал грядущий.
И было это так понятно мне,
И было страшно в этом полдне ждущем,
И было странно, что цветной мираж
Еще стоит во всей красе и славе,
До бури, до обрыва, до пропаж,
До тех секунд, где ты себя оставил.
* * *
Холод и блеск в мирозданьи ночном –
Мне ли по звездам гадать научиться?
Кружит печальная, мудрая птица,
Мне ли не ведать, что было потом?
Слепнет сова на рассвете. И вот,
С новой надеждою солнце встречая,
Я забываю бесшумный полет,
Холод и блеск обреченного рая.
В памяти вещей, в печали ночной,
Там, где столетье уже на исходе,
Только случайная встреча с тобой,
Словно звезда на глухом небосводе.
* * *
Мой друг, мой римлянин, в огонь кладущий руку,
И говорящий странные слова...
О, сколько тянется земная эта мука,
Когда гармония, как ты сказал, мертва.
Но кто поймет, но кто тебя услышит?
И рвется ветер погасить огонь,
И звонкая волна взлетает выше,
И ржет во мгле, и даль тревожит конь,
Но в памяти твоей друзей могилы,
И не уйти от этих страшных лет...
Мой друг, мой римлянин, зачем такая сила
Лишь одному, кому неволи нет?
10.2.95
* * *
Глаз воспаленный светофора,
Черны и призрачны дома.
И много лет все тот же город,
И та же мокрая зима.
И я, попав сюда случайно,
Забыв, что это мне навек,
Иду по линии трамвайной
Сквозь отрешенно мокрый снег.
Куда и как уходит время,
И как себя в нем отыскать?
Зимы медлительное бремя
Над мертвым городом опять.
5.8.91
* * *
Какая прозрачная, белая, тихая ночь на дворе!
Сгустившись, печаль, как туман, оседает на крыши.
И город земной, застывая в ночном серебре,
Не только уснул, но, наверно, уже и не дышит.
И я затаила дыханье и слушаю ночь,
И знаю все то, что она мне сегодня расскажет,
А ночь понимает, что свет мне не в силах помочь,
И молча скрывает и прячет дневные пропажи.
О, белая соль, растворенная в темной воде:
Я чувствую горечь, и тяжесть, и плотность минуты,
Которая есть, и которой не будет нигде,
Пока в эту ночь я о прошлом грущу почему-то.
* * *
Вечность там, где была. Ветер так же мне дует в лицо,
Я на вкус ощущаю холодную острую влагу...
Тайна там, где была, где пространство свернулось в кольцо,
И философ, гадая, все так же изводит бумагу.
Но ложатся слова лишь по воле далеких небес,
А несказанный мир снова хочет и ждет повторенья,
И опять я смотрю на гудящий встревоженный лес,
Узнавая слова, приводящие ветер в движенье.
Декабрь 1994
* * *
Жара положила тяжелые лапы на плечи,
Как будто собака какой-то гигантской породы.
Текут тополей восковые тяжелые свечи,
И ветра мираж заполняет пространство свободы.
И в каждой минуте тягучая прячется лава,
И смазаны солнцем привычных домов очертанья.
Лишь Вы остаетесь так холодны, сухи и правы,
Как будто бы все прощено Вам давно и заранее.
Июль 1996
* * *
Дождь, начавшись, шумел до рассвета,
Дождь шумел и в потоке воды
Тихо таяло хрупкое лето,
И туманом дышали сады.
И высокой любовью, как влагой,
Был насыщен грядущий рассвет,
От невидимых туч – до оврагов,
До пространства, где времени нет,
До камней, что разбросаны в поле,
До того, кто ушел и забыл
Этот дождь, эту даль, эту волю,
До любимых и вечных могил...
3.8.94
* * *
Все очнулись. И липы шумят,
И пространство вокруг оживает.
Мы, глотавшие медленный яд,
Забываем, что это бывает.
Вновь под музыку канувших лет
Вижу августа спелые соты,
Где хранится оранжевый свет,
И не ведает сердце заботы...
И не хочется думать о том,
Что недавно мы мертвыми были,
И по мертвому полю бродили,
И не знали, что будет потом.
ЭТЮД В БАГРОВЫХ ТОНАХ
Багровые тона этюда
Придуманного им, меня пугали,
Там жил лишь он один
В пространстве плотном,
И атмосфера, вязкая, как глина,
Была ему пригодна для дыханья.
В пространстве том он свой поставил дом,
И страшные невиданные птицы,
Похожие на сов, ворон и грифов,
Но красные, на крыше гнезда вили.
И маленький шакал, им прирученный,
Чернее ночи, с белым языком,
За ним ходил по тем лугам холодным
И воду желтую из мертвых луж лакал,
И вместе с ним шакал смотрел на запад,
На солнце, заходящее всегда,
Похожее на каплю темной крови.
И в этот мир к себе пускал он всех,
Но каждый, кто в предел его ступал,
Сейчас же превращался в белый камень.
И странные стояли обелиски
То там, то здесь в земле его повсюду,
И молча проходил он мимо них,
И никогда не вспоминал их лица.
19.3.94
* * *
Не верю, мой друг, я реальности дня,
Реальности ночи не верю.
Так за руку крепко ты держишь меня,
Что я не считала потери...
Столетья со свистом летели назад,
И тихо шарахались тени.
Ты их не заметил, летя наугад,
Земной повелитель мгновений.
Другие миры, что манили меня,
Другие пространства и дали
То вдруг оживали при вспышке огня,
То вновь, как мираж опадали.
Давай остановимся, друг мой и брат,
Я, кажется, что-то забыла...
Была там дорога. И брошенный сад,
И солнце сквозь ветви светило...
20.2.94
* * *
Печальная повесть, известная мне,
Еще не рассказана. Слушай:
В том странном, глухом и медлительном дне
Томились и плавились души...
Но думали души: томятся тела,
Поскольку учили их в школе,
Что небо Господь сотворил из стекла,
Что солнце хозяйка в печи испекла,
И камни посеяны в поле...
И, может быть, души мечтали о том,
Что б где-то в нездешних высотах,
Два тела брели по дороге пешком
В горючих и вечных заботах,
Но рядом, вдвоем, насовсем, навсегда,
В единственной тяге друг к другу,
У Бога в раю там, где в реках вода
И солнце гуляет по кругу.
28.3.94
ГОРОД ЦАРЕЙ
*
Водяная лилия – первозданного зла каприз
(Злу когда-нибудь тоже хочется быть прекрасным),
Водяная лилия стеблем, манящим вниз,
Погруженная в омут беды безгласный,
Водяная лилия три ночи снится мне
В белом городе царском, где куда ни глядишь, палаты:
Это омут зовет идущих сюда. И во сне
Божество забытое тайной требует платы.
Божество забытое, но не забывшее нас,
Осьминог и царь пресноводного тихого пира,
Наблюдает за мной его вечно открытый глаз
В этом городе царском, решившем обнять полмира.
Я не стала лилию из воды тащить:
Стебель ее – только щупальце тьмы извечной...
В этом городе царском нельзя наяву бродить
И с друзьями шутить, и душою играть беспечной.
*
Ящеры ходят по площади, ящеров кормят с руки,
Ящеры в небо взмывают и кружат над белой столицей.
К юноше царского рода идут на поклон старики,
Тысяча лет, будто день, в этом городе длится...
Колокол, меди своей не жалея, гремит и гремит вдалеке,
Сердце древней тревоги удары еще отмеряет,
Но повисла звезда на последнем сухом волоске,
И судьбы своей будущей юноша-царь не узнает.
И не скажут ему ничего повидавшие мир старики,
Ни концов, ни начал они больше уже не боятся.
А над городом белым в предверии вечной тоски
Снова ящеры кружат, и снова на площадь садятся.
*
Сердце древнего города спит в потаенных глубинах,
Там, где белая рыба в подземной реке шевелится,
И слепая река в обнаженную тычется глину...
И живи – не живи: все равно ничего не случится.
* * *
Посмотри и запомни – была здесь когда-то земля,
И тяжелые волны внезапно ее поглотили.
Я любила ту землю – овраги ее и поля,
Я любила ту землю, которую все позабыли.
Но наказанный грех проступает сквозь толщу воды,
В ней клубится тоска и тяжелая древняя смута,
Никому не уплыть в это море минувшей беды,
Никому не узнать, как в нем легкие тонут минуты.
Я любила ту землю. И снится она мне всегда:
Снится белый туман, снится запах молочного луга,
Но потом и во сне этот мир заливает вода,
И спешу я проснуться, чтоб снова уйти от недуга.
Июль 1996
* * *
Дух времени печальными глазами
Глядит на мир и все забыть стремится.
Собрались ветры и галдят, как птицы,
На дереве, что держит свод над нами.
В срединном мире не бывает чуда,
Зато кольцом нас тайны окружили.
Мы здесь живем. И мы с тобой забыли,
Что с нами было, кто мы, и откуда.
На кухне мира, где огонь и травы
Пучками сохнут, так тепло и сухо,
Лишь бой часов старинных ловит ухо:
Дух времени нам шепчет, что мы правы.
* * *
И голос ее был похож на мой,
И был в нем трепет и страх,
И только ты был ее герой,
Видевший свет впотьмах.
И было тебе с моим двойником,
Так легко и весело, но
О чем-то своем ты мечтал тайком
И все время смотрел в окно.
А там разгоралось зарево дня
Или медленно кралась ночь.
И она сидела с тобой у огня
И ничем не могла помочь.
И много так проходило лет,
Но ты не искал меня
За то, что я знала – героев нет,
А свет – это свойство дня.
КРУГОВРАЩЕНИЕ
*
Мне приснилось, что я – это ты,
И тяжелый узнала я страх.
Ледяные раскрылись цветы
На стеклянных холодных полях.
И осыпалась звездная пыль
С отрешенных и белых небес.
И не сон это вовсе, а быль
В нашем крае красот и чудес.
Он такой же, как ты – этот край.
Заблудиться в нем может любой.
Здесь родившись – живи, умирай,
Чтобы не было жизни другой.
*
Дымы торчат из труб, как руки из рукавов:
Все голосуют за грядущие морозы.
И город вечный твой, что спит среди дымов,
Укрылся инеем и следует прогнозу...
Как холодно... Я не к тебе, мой друг,
Я к городу. Случайно. Мимоходом.
Трамвай, как по стеклу, морозный чертит круг
За часом час. Скорее год за годом.
Ты как-то странно выдумал меня
И место, где пришлось тебя мне встретить:
Я холод не люблю, как кошки и как дети...
Пустой трамвай скользит по склону дня.
*
Снова и снова пурга, будто в небе открыто
Месторождение снега. И ветер его добывает.
Все, что случилось на этом пространстве, – забыто.
Все, что забыто, опять и опять наплывает.
Длинная площадь, фонарь желтолицый, сугробы,
Люди и тени на площади вместе толпятся.
Что привело их сюда, им понять хорошо бы,
Чтоб над собой и над старой тоской посмеяться.
О, посмеяться над прошлым найдется причина,
Каждому хочется знать, что его не задела
И не слепила из снежной сверкающей глины
Власть этой площади вечной, холодной и белой.
*
Белый мой, стройный, из снега и инея слепленный,
Новый Адам – повелитель родного простора.
Ева твоя среди белых равнин не ослепла ли?
Что ей мерещится: море, зеленые горы?
Как разбудить ей пространство навек задремавшее,
Белого змея найти среди зимнего сада?
Солнце, как яблоко с древа познанья упавшее...
Снежные тучи – извечное райское стадо.
*
Мне совсем не смешно, ты не думай, пожалуйста,
Но в пространстве твоем я навеки чужая.
Жаль мне Еву, но что я могу кроме жалости?
В эти игры морозные я не играю.
Космогония снега, где ровные линии,
И соцветья кристаллов на стеблях колючих,
Я устала от правды, устала от инея –
Мне не нужно ни первых, ни правых, ни лучших...
Только мгла и тепло, и догадки случайные,
Вместо рая, в котором морозно и ясно,
Я живу на Земле, где все явное – тайное,
И понять, и узнать, и не ведать – прекрасно.
Март-апрель 1996
***
В языческом детстве моем я о Боге не знала,
Вернее, мне все говорили, что нет его в мире,
Но странное что-то с утра камыши волновало,
А вечером двигались тени по старой квартире.
А в темном сарае так шумно дышала корова,
И вторил неведомо кто ее вздохам тягучим,
И кто-то бродил за окном и искал себе крова,
и кто-то катался верхом на искрящейся туче...
В языческом детстве, где тайна не связана словом,
И я была кем-то неназванным и неизбежным,
Как то, что дышало и двигалось, снова и снова
Простор насыщая зеленым, и синим, и снежным.
* * *
В неведомый полдень вошли мы с тобою, как в воду
(Белей одуванчиков полдни в апреле бывают).
И кто-то знакомый про чудную скажет погоду,
И мы согласимся, хоть знаем, что мир уплывает.
Когда я с тобою – вне мира я и вне простора,
И даже тягучее время меня не пугает.
И вьется и тянется тонкая нить разговора,
И призрак тоски за границами дня умирает.
Мы – брат и сестра, разлученные в мире случайно,
И странный тот случай лишь повод к улыбке, когда мы
Не связаны болью, не связаны страхом и тайной:
Апрельские полдни не лучшее место для драмы.
Апрельские полдни не место для драмы, и это
Дается нам просто, приученным к вечной печали.
О, как нам спокойно от этого легкого света,
Который друг в друге нечаянно мы угадали.
28.4.94
* * *
Ветер сказку полыни решил рассказать мне ко сну,
Чтоб не снился в ночи суетой одурманенный город,
Чтоб не видела я этих длинных домов кирпичи
И живую луну в металлической сети заборов.
Ветер сказку полыни решил рассказать мне к тому,
Чтобы я не считала те годы, в которых тебя я искала,
Чтобы я не смотрела назад в эту зыбкую тьму,
Где земная печаль не имеет земного начала.
А теперь мне приснится полынное лето и сад,
Мне приснится, что вместе гуляют родители наши,
Мы с тобою бежим по высокой траве наугад,
И сбиваем головки ни в чем не повинных ромашек.
Шестилетняя – я. Ты постарше, но это не в счет:
Если весело детям, то Богу спокойно живется,
И тогда в этом времени лето спокойно течет,
И невидимый ветер над городом страшным смеется.
12.3.94
* * *
Еще в гнезде тяжелом солнце спит,
Еще трепещет мгла весенней ночи,
И этой мглою мир от глаз укрыт,
И вспоминать о нем душа не хочет.
В безмолвии. Вне времени. Одна.
И слышу я, когда молчат живые.
Из ночи, из глубин ее, со дна
Растут восхода стебли голубые.
* * *
Непознаваемая блажь
Непознаваемого мира:
Пустынный берег, желтый пляж,
Осенний лес, в котором сыро,
И тихо в нем, но каждый лист
В пространстве шорох оставляет,
И воздух памяти так чист,
Что сил для жизни не хватает
(Как не хватает мне того,
Кто был Свидетелем минуты,
Кто шел не зная никого,
Но всем знаком был почему-то.
В его рассеянных глазах
Все отражалось так случайно,
Что, рассыпаясь в легкий прах,
Казалась лишь туманом тайна).
Тот миг открыт. Рукой подать –
Река, туман и лес. И снова
Я постигаю благодать
Внезапно узнанного слова.
КОСТРЫ
*
Оказалось, пространство давно убывает и призрачна даль.
Оказалось, и солнце другими тропинками бродит.
О, какая печаль на Земле! О, какая печаль! –
Словно с этой Земли все живые навеки уходят.
Только жухлые листья еще в пустоте шелестят,
По привычке в осенние краски себя наряжает природа.
И горит в стороне, догорает последний закат –
Это прошлое жгут. Все дотла, до последнего года.
В этот страшный костер я бросаю обрывки письма,
Где записана память старинного гордого рода...
Все, что было и есть, я теперь постигаю сама,
И не знаю, зачем остается мне слово «свобода».
*
В мире, все убывающем, вдруг загорелась звезда.
И сверкает, как рыба на дне обмелевшей запруды.
Все смешалось, мой друг, все смешалось уже навсегда –
Мир плывет и плывет на глазах в никуда ниоткуда.
Есть предел насыщения даже у этой земли.
Есть предел насыщения страхом, и горем, и верой,
Вон, смотри, тополя, как речная трава на мели,
Хоть и живы еще, но подернуты патиной серой.
Так, наверно, и мы. Тут не станешь о прошлом жалеть,
И надежды свои вспоминаешь все злее и реже.
Это новое время над нами раскинуло сеть.
Мы попались в нее. Мы попались. Но где же мы?
Где же?
*
Дерево рода не символ, а жизнь, но где
Все мы теперь? И к чему нам такие просторы?
Сорванный лист, утонувший в холодной воде,
Нужен мне больше, чем этот покинутый город.
Странная осень, которой не видно конца
Все повторить себя в лицах привычных стремится,
Но и пространство земного не помнит лица,
И на глазах, расплываясь, бледнеют страницы.
Выцвело все, что слагалось в глухие слова
Древнего рода, живущего в счастье и муке...
И на глазах исчезают дома и трава,
И тополя опускают уставшие руки.
*
Там, на другой стороне обреченного дня,
Солнце горячее возится в белой берлоге.
Как вы живете на той стороне без меня?
Кто из вас вышел и встал на пустынном пороге?
Кто из вас видит дрожащего мира весы,
Где мы на разных, но равных оставлены чашах?
Жук-скарабей в золотые смеется усы
И уползает в далекое прошлое наше.
Здесь, на моей стороне, смотрит осень в окно,
Длинная осень, у нас отобравшая души,
В мире мы жили – и как это было давно!
Наша пустыня – что может быть проще и суше.
*
Длинные нити осенних дорог
Паутина летает, и листья...
Закружило меня, унесло
И сместились пространства и грани.
Странно смотрит неведомый Бог
На горячие спелые кисти
Двух рябин. Ну, а что здесь росло?
Этот кактус едва отличим от герани,
Эти пальмы едва отличимы
От наших извечных берез, –
Как меняется истина
В мире простых совмещений!
Запах хлеба и дыма,
Лошадка, везущая воз,-
Все здесь больше немыслимо
И не имеет значенья.
Связь времен порвалась –
И осколок осеннего дня
Все плывет, проникая
В чужие миры и просторы...
И неведомый Бог, не смеясь,
Так спокойно глядит на меня,
Как всегда понимая
Всех, ищущих точку опоры.
*
Точка опоры, и мир повернется. И вдруг,
Варвары снова пойдут к обреченному Риму.
Все замыкается в тот же неведомый круг,
Все ненадежно, непонято и повторимо.
И, повторяясь в пространстве, душа узнает
Ту же печаль, ту же ласточку, ту же криницу,
Вяжется ткань, где за годом неведомый год,
Времени ткань на блестящие нижется спицы.
Кто я? Зачем я по улице длинной иду,
Вижу, как свет отражается в лужах осенних,
Что я пойму, что забуду и что здесь найду,
И о каком так давно я мечтаю спасеньи?
Октябрь-декабрь 1994
* * *
Черно-белый экран
Черно-белой взрывался войной,
Омывал океан
Берега двух враждующих линий,
Ближний берег – не мой,
Дальний берег – не мой,
Снизу омут бессонный и синий...
Я чужою была
Двум глухим берегам
И одной разделяющей бездне.
И душа, как скала,
Никого не ждала,
Зная ветра тревожные песни.
Что случается там,
На чужих берегах,
Я понять не могу. И не знаю,
Как там время немеет в забытых полях,
Темной чащей стоит завороженный страх,
И столетья в снегах умирают.
Но душа, как скала,
Что из бездны росла,
От нее отрекаясь для света –
Берег ближний – родной,
Берег дальний – родной,
Что бы там ни случилось –
Все было со мной,
Но лишь ветру скажу я про это.
24.2.94
* * *
Воля к печали меня привела в этот дом,
Воля к печали и ненависть к вечному страху.
Будни слагались, сшивались в непрошенный том,
Время плело паутину из солнца и праха.
Будни читались и ночи, и дни напролет,
Некто смеялся, а Некто не видел ответа.
Верила я, что последний однажды поймет
Все между строк, и жила я надеждой на это.
О, как внезапно рванул наши двери сквозняк,
Окна открыв, сны и будни смешав между прочим...
Знала всегда я, что в мире случается так:
Волей к печали был мне этот миг напророчен.
Зима 1994
* * *
Что же ты смотришь в окно? Там тягучая вьюга
Шарфом окутала горло разбуженной ночи.
Хмурится ночь – и ни снега, ни ветра не хочет,
Ей бы забыться до нового вечного круга.
В тайне земных повторений – разгадка причины
Этого часа, который мы оба узнали:
Шорох случайный, тревожные фары машины,
Бремя мгновений, которые мы потеряли.
Ночь неохотно включается в наши заботы,
Вьюгу стряхнув, и стекло отогрев темнотою.
В час узнаванья не принято спрашивать: «Кто ты?»
Знающим свет, и вовеки не знавшим покоя.
25.2.94
* * *
Слепой апрельский снег под ярким солнцем кружит,
Ему на землю опускаться страшно;
Там рты открыли ветреные лужи,
Забывшие, как тает снег вчерашний,
Как тает снег... Апрель сырой и странный,
Твоей тоски тяжелые качели
Бросают мир то вверх, то вниз. И страны
Морской болезнью разом заболели.
Зима и лето спутаны и смяты,
Ну, может быть, оставим мир в покое?
Пускай живет. Ведь все плывет куда-то,
И все уходит с талою водою.
* * *
В этом странном магическом сне
Ты бывал. Я об этом узнала
Там скворечник висит на сосне,
Море бьется о серые скалы.
И спокойно ползет муравей
По травинке, растущей на склоне.
Только миг. Только шаг. И скорей
Просыпайся, не зная погони.
Море любит тебя догонять,
И догнать оно может любого, –
Это просто однажды понять:
Только миг. Только шаг. Только слово.
* * *
Я героев забыла своих –
в мире нет их...
Вечер призрачен глух и тих
в лапах веток,
Все я думаю об одном:
что случилось?
Не нужны мне ни даль, ни дом –
все что снилось,
Что мерещилось в темноте
теплым светом
И слова мои все не те –
Не об этом...
* * *
Мне лучше забыть обо всем, что я с детства люблю,
Мне лучше не помнить того, что недавно узнала.
Холодное солнце. Черта городского квартала,
Мой дом, что подобен стоящему век кораблю.
И даль, будто гавань, где зеленью воды взялись,
Куда даже чайки уже никогда не садятся,
И только одно остается – движение ввысь,
И в этом движеньи мне некого больше бояться.
* * *
Я в подлунном мире нелепая божья тварь,
Ничего не знающая, кроме стихов дремотных.
Таких полоумными в народе считали встарь,
О, как мне жаль тех времен своих беззаботных!
Уснули дети мои, и тихо в моем дому,
Заходящее солнце медленно гладит страницу,
Ничего никогда ни в себе, ни в других не пойму,
Только Божий замысел мне как всегда приснится.
Он приснится в краткий, и ясный, и горький волшебный миг,
Словно шар земной закружится на моей ладони...
И понятен мне станет и птицы тревожный крик,
И далекий топот охотничьей злой погони.
Это молния тайны, неожиданно бьет в меня,
Чтоб сгорела я вмиг, и все поняла иначе,
Чтоб жила я потом про себя этот миг храня,
Оставаясь в миру глухой, немой и незрячей.
ГАЛИЛЕЯ
*
Словно кости истлевших минут,
Эти белые мелкие камни в горах Галилеи...
Как неласков, друзья, ваш приют –
Ни сказать, ни понять я еще не умею.
Чернокрылые кедры как будто летят над горой
И оливы под ветром не клонят холодные кроны:
Это небо с землею ведут нескончаемый бой:
Слишком много о будущем думал здесь Бог обреченный,
Слишком ясно он видел дорогу и красную пыль,
И гора на закате свечою пылала и тлела.
Эта дымка вдали – лишь веков непроглядная быль,
От которой душа до скончанья времен онемела.
И от этой молчащей души все живое вокруг
Проникается речью, гортанной, как крики вороньи,
И молекула слова небесный приносит недуг
Всем пришедшим сюда, всем живущим на ветреном склоне.
*
Золотая тень одиночества. Ветер и свет,
Пахнет воздух лимоном и хвоей...
Узнаванье прошлого – только земной ответ
На то, что чудится и не дает покоя.
Узнаванье прошлого, древнего сна канон,
Где египтянин мир повернет плечами,
Где, превращаясь в камень, хамелеон
Может луною стать и сиять ночами...
Контур сосны прорезан на небесах,
В нем перемен никогда не найдет смотрящий.
Тень одиночества, ветер, неясный страх
Перед горой и камнем, где дремлет ящер.
*
Там, где огонь, разогнавшись, споткнется о камень,
Мир потрясенный запросит воды и пощады,
Небо чужое, которое выбрали сами,
Громом разбудит о страхе забывшее стадо.
О, это просто осенние ранние грозы
Всем показали, кто в этом просторе хозяин.
Долгие проводы наши и лишние слезы –
Это разлука – одна из непрошенных таин!
Это разлука в пространстве – слепая стихия,
Равная прочим в своей неразборчивой силе.
Сказке любимой, где дали всегда голубые,
Верь, если хочешь, пока о тебе не забыли.
*
Тихие жены, которые ткали усердно
Жизнь мою, и веселье, и травы густые, –
Здесь не живут. И меня вспоминая, наверно,
Мыслят, что нас разделяют лишь дали пустые.
Их километрами все измеряют, и значит,
Преодолеть их в любую секунду возможно.
Но почему за окном так беспомощно плачет
Теплая вьюга, пространство обняв безнадежно?
И безнадежна попытка измерить разлуку,
Давнюю песню с одною единственной нотой.
В пляске созвездий Стрелец прикасается к луку,
И разлетаются атомы были без счета.
*
Склон горы на рассвете красен, а воздух плотен и сиз,
Но что делать вам, детям тревог и смысла
В галактической драме, где небо упало вниз,
Где земля поднялась и в пространстве навек повисла?
В хороводе времен и молекул кружится миг,
Разрастаясь, как шар земной и сжимаясь в точку,
И в мечети мулла начинает свой плач или крик,
Чтобы ты не пропал, не ушел, не исчез в одиночку.
Чтобы ты не пропал, не пропал, не исчез –
Следом колокол начинает звонить в Христовом храме,
И, на дальний звон откликаясь, вздыхает лес,
И колдует раввин над магическими словами.
Начинается день. И по разным граням его,
Под такими углами, что без Бога нельзя удержаться,
Ни о чем не жалея, не ведая ничего,
Вереницами в небо люди идут общаться.
Дети тревог и смысла остаются сами
Со своими заботами среди многоступенчатых будней,
Ни крик муллы, ни раввин, ни колокол их не разбудит.
Золотая тень одиночества лежит над домами.
Декабрь 1995 – февраль 1996
* * *
Все проходит на свете. И даже большая беда.
Из нее родились мы, и с ней мы росли и взрослели.
Все проходит. Как будто бы в землю уходит вода,
И плакучая ива над сушею плачет без цели.
Как нам вспомнить теперь, почему наши рвались сердца,
Как теперь нам понять, в чем бессмысленной жажды причина?
Это берег беды. И в него мы вросли до конца –
До распада времен, где видна обнаженная глина.
12.11.93
