Инна Захарова. Стихи
  |
 | СНЫ. 2017
Инна Захарова
СНЫ
«И новый мир мне наяву приснится…»
И это снилось мне, и это снится мне, Арсений Тарковский
Эта книга – о нашем смутном времени. О его болях, тревогах и заботах. В ней все современно, реально, достоверно. Но называется она «Сны». И это предполагает освещение и осмысление мира под особым углом зрения, в некой метафизической плоскости. Читателю предложено задуматься: а что такое сны? И что в них видит поэт-метафизик? Сны противостоят реальности, как миф истории. Недаром в некоторых архаических культурах первоначальную эпоху мифических божеств, героев и первособытий называли временем сновидений. А поскольку в своем развитии каждый человек и каждое поколение повторяют стадии всемирно-исторического процесса, у всех нас есть свое правремя, свой миф о золотом веке, свое время сновидений. Туда с тоской возвращаешься памятью, туда с головой уходишь, забываясь сном. «Детства ласковый сон» – возникает в этой книге как практически почти не повторяющийся, но на самом деле ведущий мотив. Это действительно первооснова существования поэта, переживаемого им бытия, его мировосприятия и лиризма. У Инны Захаровой это не просто что-то наполненное теплом, это нечто, наполняющее не память даже, а образ мысли и жизни. До сих пор – здесь, сейчас и навсегда. Это то, что снилось и снится: живое во всей его конкретности, неповторимое, любимое, утраченное и оттого такое болезненно дорогое: Мне кажется, моя голова, как в детстве, лежит на твоих коленях, Тут-то и появляется у того, кто «награжден каким-то вечным детством», поэтическое (или сновидческое?) восприятие, в котором явь и сон, прошлое и настоящее свободно меняются местами: – только прикрою веки, «Уплывая вдаль на собственном сне, как на льдине», поэт пробивается, прорывается в иную реальность – правремени, праистории, мифа или утопии – вплоть до «сна золотого». То «гуляя по Марсу», то «собирая все мифы и складывая из них сказочный дом», то обращаясь к Брахме, то видя во сне монголов в серебряных шлемах, то погружаясь в сон Марии или в тишину рождественской ночи, поэт ищет и находит, творит и утверждает иной мир, инобытие, где есть тайна и чудо, свет и свобода. Эта «концепция сна», как бы несущего в себе «концепцию света», – на самом деле являет нам мир в некотором смысле потусторонний, недостижимый из нашей реальности. Мир, куда хочется не только прорываться – уйти. Так веками люди из мира истории, необратимо направленного из прошлого в будущее и неотвратимо и безвозвратно теряющего то, что осталось за спиной, стремились уйти в мир мифа о вечном повторении и возвращении. И обострялось такое устремление в периоды особенно тяжких кризисов. Как тут не вспомнить четверостишие Микеланджело: Молчи, прошу, не смей меня будить. А ведь книгу И. Захаровой составили большей частью стихи, написанные в 2011, 2012, 2013 годах. Есть и более поздние, и более ранние, но главная нагрузка на этих, рожденных в года глухие. Когда явь и сон опять поменялись местами. И жизнь не казалась, реально становилась подобием страшного сна. В страшной сказке моей время вяжется Это зазеркалье в реальности, и оно пострашнее сказочного королевства кривых зеркал. Это инфернальный мир, смесь бреда, абсурда, опустошения и абсолютной безнадежности. Это реально присутствующая в жизни отвратительная жестокость, превосходящая мерзостью сюрреалистические предчувствия гражданской войны, это наблюдаемый в реальности сон разума, который рождает чудовищ. Антиэстетика, некрофилия. И можно без конца ждать да так и не дождаться времени, «когда начнется пробужденье». Мы как будто обречены на безвременье, на бред, на пустоту безнадежных снов, на то, что все и вправду так: Рассеянный призрак здесь бродит сто лет Мы во власти сна, и сомнамбулизм становится образом мысли, появляется сновидческая поэтика, корень которой в том, что Мир понять не могу – Зыбкость, странность, нечеткость, неопределенность, когда ничего не решено и решено быть не может – таким видится мир. Но это мир все-таки внешний. Отчего же сомнамбулической становится поэтика изображения внутреннего бытия, внутреннего человека? Оттого, что и тут ничего не решено. Но не решено по иной причине. Навеянное злыми кошмарами связано с исчерпанностью, обреченностью не нас, не душ наших, а вот именно того пространства бессилья, неволи и бед. Это оно приблизилось к своему концу. Для нас же здесь только рубеж. А за ним переход к иному – к бытию, превышающему прежнее. Но оно видится еще, как сквозь сон. Мы пока только в ожидании, в предчувствии его. Мы с надеждой предвосхищаем и, естественно, только смутно прозреваем творимое нами правремя, входящую с нами и через нас эпоху первособытий, когда явятся, потому что не могут не явиться, когда уже приходят к нам, как дар за все, что претерпели, подвиги и герои. Наше первовремя все еще остается временем сновидений. Но надо уже сейчас быть готовыми, потому что вот-вот, и придет это новое, иное, что явится «от чаянья чего-то в мире лучшего», что вызовет к жизни заложенное изначально, что будет и осуществлением самого светлого сна, и пробуждением. Готовность к нему, надежда на то, что оно придет, подтверждение и утверждение реальности пробуждения и всего предвосхищаемого, пусть пока не очерченного со всей определенностью, – все это выразить и воплотить призвана открываемая нами книга. Когда начнется пробужденье Логика содержания, композиция и поэтика книги может быть представлена через образ наплывающих, теснящихся, борющихся друг с другом снов. Об утраченном прошлом и предвосхищаемом будущем. Снов о подвигах и героях и снов, рождающих чудовищ. Уводящих от реальности и зовущих к действию. Тех, которые нужно стряхнуть с себя, и тех, которые сами понуждают проснуться. И когда книга уже прочитана, осознается вот что: время сновидений не может длиться без конца. Пробуждение неизбежно. Виктор Маринчак
В покаянной молитве пишу я строки. Праздник горя — опять ты с нами. Какие бы нам ни преподнесли уроки, — выроем бездны и назовем веками.
Что с собою, Господи, ради нас Ты сделал? — Воет вечный волк на земной опушке. Добрый с Тобою стал добрей — и смелее смелый. Но горит земля, и все время грохочут пушки.
Это смертные продолжают свои забавы, забывая начисто и Распятье, и воскресенье. Только клонят головы к земле немые травы, только в каждой вине узнаем мы Твое спасение.
28 марта 2008 года
2011
* * *
Е.З.
Ты ошибся, мой друг, это плачу не я, а вьюга, что весенним простором вдруг завладела властно. Нам не вырваться из этого замкнутого круга, внутри которого каждый день – ненастный.
Внутри которого каждый день, как вечность, и, одновременно, как будто бы одно мгновенье. Да, я плачу. Ты уже не веришь в мою беспечность, Но, пожалуйста, поверь хотя бы в мое терпенье.
* * *
Когда печаль становится душой, когда душа моя болит, как рана, внезапно месяц выйдет из тумана, и ты увидишь холод и покой.
И ты увидишь мир, как в телескоп, таким застывшим и таким далеким. и времени искрящийся поток все время снится теням одиноким.
* * *
«Душа болит, а сердце плачет…» Какие верные слова… Ну, что ж, не может быть иначе, была бы ясной голова.
Когда начнется пробужденье горячих сил, небесных сфер, дай, Бог, найти мне вдохновенье и буре подобрать размер.
* * *
Ангел дальних дорог на тяжелом крыле самолета. Да, небось колесницы удобней, но время героев прошло. Впрочем, в мире, куда возвращаюсь, герои нужны и поныне, только ждет их не слава, а горечь, тюрьма и сума. Я из светлого мира лечу выше птиц, облаков и печали. Я в печаль погружусь, когда снизится мой самолет. Ангел дальних дорог знает землю, куда возвращаюсь, потому он задумчив, и крылья, грустя, опустил. Там, куда возвращаюсь, ничем он помочь мне не сможет.
* * *
Отчаянье – от чаянья чего-то в жизни лучшего. Пришло оно нечаянно, пришло по воле случая.
Сейчас и солнце – невпопад, и радость – как подножка. Минуты, словно черный град, Идешь вперед – идешь назад, и дышишь понемножку.
* * *
Круговерть океана и воздуха. Не пространство, а просто жилье. Ветер моря не высушил слез моих, и не впала я здесь в забытье.
Я из царства жестокого, жуткого прилетела туда, где покой. За окном – птицы с красными грудками, старый вяз над весенней рекой...
Здесь друг другу так рады, что кажется – у людей ни проблем, ни забот. В страшной сказке моей время вяжется наизнанку и наоборот.
* * *
О. Виктору
Я вижу отблеск лунного луча и в нем весенний беспорядок снега. Я говорила просто сгоряча, невольно и бездумно, как с разбега.
Теперь жалею и себя, и Вас. Надежда есть. Она не умирает. Луна за тучей – страшный тусклый глаз. И он за нами тихо наблюдает.
Я не беру свои слова назад. В глухом краю, в глухой беде мы. Я в прошлое случайно брошу взгляд, и вижу я одни и те же темы.
* * *
Барахтаясь в собственных страхах, как в тине, бомбя безжалостными словами собственное пространство, уплывая вдаль на собственном сне, как на льдине, только и мечтаешь поскорее вынырнуть из этого транса.
Мечтаешь увидеть день, наполненный вдохновеньем, но все почему-то оказывается не мое и не наше, и я ощущаю себя следящей за миром тенью, где не мною, а кем-то слепым каждый день раскрашен.
* * *
Мы гуляем по Марсу и срываем красные георгины, и красные подснежники у нас под ногами, и бордовые незабудки. И красные деревья под ветрами покорно склоняют спины, и такие длинные, и такие медленные на Марсе сутки.
Как легко и просто бродить по чужой планете и не знать, и не ведать, что сейчас на Земле творится. Но она навсегда поймала нас в свои голубые стальные сети. И не выбраться никому из них, не выбраться – и не смириться.
* * *
Дикое поле так и осталось диким. К тому же и мы, наконец, дикарями стали. В пляске земных молекул тонут вороньи крики. Мир разобщен, и план сотворенья провален.
Знаю, что это времени зигзаг нелепый, что все задуманное когда-нибудь да свершится. В темном небе, в дикой бескрайней степи Вечный Дух витает – неведомая миру птица.
* * *
Когда ничего не хочется – ни видеть, ни знать, ни слышать, когда у деревьев всклокоченных весенние сносит крыши.
И пьяный ветер, раскачиваясь, плетется с тобой по улице, жалея тебя, дождь расплачется, и каштан над тобой ссутулится. .
* * *
Любимый Бог, мне горько и сейчас, Хотя глаза Твои я увидала. Мой грустный Бог – Ты сделал все для нас – Ты захотел, чтоб я тебя узнала.
Сказать Тебе все то, что поняла? Ты знаешь сам – я в ярости и смуте. В покое никогда я не жила. Дай мне покой в единственной минуте.
* * *
Деревья никак не хотят зеленеть в разгаре весеннего света. Время для нас превращается в сеть. Боже, Ты видишь все это?
Видишь – весна рассердилась на нас, ветер в лицо нам бросает? Мы виноваты всегда и сейчас, в том, что душа умирает.
* * *
Дожди, дожди – весна черна, графична. Мне не хватает цвета и тепла. И ощущенье мира идентично: не верить в то, чего душа ждала.
Не жди, не жди. Свои у мира планы, и он со мной сверять их не привык. А я его туманы и обманы перевожу на собственный язык.
* * *
Кладбище, психушка, рыжий кот медленно бежит через дорогу. За него боясь, молюсь я Богу, но машины резкий поворот открывает новую картину – улицу, высотные дома… Чувствуешь себя таким кретином: все, что здесь, я выбрала сама. Впрочем, мир, безжалостный, как время, подарил мне наш суровый Бог. Свет опять пронизывает темень. Еду на машине. Где порог дома моего, куда укрыться хочется от улиц и людей? И дорога влажно серебрится, пережив нашествие дождей.
ЗАЗЕРКАЛЬЕ
*
Как в детстве, страшных сказок я боюсь, и Синей Бороды, и злой колдуньи. Сама себе я почему-то снюсь, в глухом лесу бродящей в новолунье.
Наверно, это сказка про меня. Но кто, кому и как ее расскажет? И сказка ночи станет сказкой дня. Я в ней брожу. И я осталась та же.
*
Ваша честь, неужели Вы смотрите в небо, где снуют облака и сороки устроили свару? Ваша честь, неужели Вы видите этот первый весенний стебель, что не вовремя вылез на свет и не найдет себе пару?
Ваша честь, Вы бываете грустным, растерянным и несчастным? Неужели и на Вашем диване кот мурлычет и трется о Ваши ноги? В железной клетке мечется человек, а Вы так бесстрастны, так равнодушны, словно злой волшебник из черной лесной берлоги.
*
Черные мыши – летучие мыши-вампиры замерли в комнате белой в воздухе неподвижном. Они не из нашего, они из чужого мира. Там, где они появились, дух растоптан и выжжен.
В клетке железной им приготовлен кто-нибудь на съеденье. Алчные клювы их загнуты и раскрыты. Слышат они человечьего сердца растерянное биенье, и хорошо им от этого. Так хорошо и сыто!
*
А мне б с дикарями побыть дикарем на острове желтом и жарком. Секунды, минуты, века мы сотрем и боль зачеркнем, как помарку.
И будет веселье и смех у костра, и пляски под полной луною. И я позабуду, что значит «сестра» для тех, кто измучен судьбою.
*
Как ястреб, день уносит солнце в лапах. Склюет его – тогда наступит ночь... Весеннего дождя такой веселый запах! Но и весна не может мне помочь.
Как пес бездомный – так душа устала. В моем краю иначе не живут. Здесь, как в лесу, тепла и света мало, и злые тени обрели приют.
МОЛИТВА
*
Вам хочется быть рабами? Вперед – здесь хозяев тьма! У времени за плечами потрепанная сума.
Себя вы связали сами – я вам не могу помочь. Мне страшно, мне страшно с вами. Я – горькой свободы дочь.
* И тут его охватил самый страшный гнев – гнев бессилия. М. Булгаков
Гнев бессилия – не самый страшный. Оказывается, самый страшный гнев – состраданья. Господи, до сих пор не засеяна Твоя пашня, и мы живем и томимся в неведомом ожиданье,
но ведь именно нам Ты доверил распахать свое поле, но ведь именно нам была дарована Тобой свобода. А мы упрямо творим друг для друга неволю. И строим одну большую тюрьму для всех год от года.
*
Я вижу Бога своего во всех, кто темною толпой, как Он, измучен. Бессмертно слово, но бесстрашен грех, и шар земной им, как верблюд, навьючен.
Зачем свобода тем, кто зло творит? Но без нее мы не дождемся света. И Бог со мною тихо говорит. Но главное осталось без ответа.
HOMO SAPIENS
Свершивши самый страшный грех на свете, простую землю сделали Святой все те же мы. И парадоксы эти извечны и просты, как смех и бой,
как сон и свет, тоска и вдохновенье. Поток истории все льется без конца. А homo sapiens все так же – без лица, Без веры, без надежды, без сомненья.
HOMO FABER
Производя – производи, и не мечтай о светлом мире. Все мчатся, видя впереди какой-то флаг тупой и сирый.
А кто-то вечно отстает. И ни к чему ему эпоха. Инстинкт осенних птиц – полет, и жизнь от выдоха до вдоха.
Ну, чтоб еще произвести? Какую разбудить химеру? Но человек не знает меры. И Богу как его спасти?
HOMO LUDENS
История – одна игра сплошная. Костер зажжен – вокруг толпа, палач, и ведьмы тихий обреченный плач. Ее сожжем мы, как всегда, играя.
А вот война и ветер над рекой, закат в тиши уснувшего сраженья. Опять игра отобрала уменье понять себя. И обрести покой.
* * *
Слова, что являются плотью моей непроявленной тени, не выбраны мною самою: ни плотью, ни кровью, ни болью. Слова я в реальности знаю, как что-то враждебно-чужое. Но тени порхают по-птичьи, но падают в травы созвездья. И в мире, который родится, мы сами себя не избрали, не выбрали эти вопросы, а просто на них отвечаем. А древние боги играют в какие-то странные игры, чтоб мы, от себя отдаляясь, входя в первозданную чащу, свои собирали созвездья, не помня о жестком пространстве, где каждый находит предметы, не ведая их назначенья.
* * *
Зачем меня испытывать, мой Бог? Мне было больно – вот мне стало страшно. Прошу, не будь ко мне Ты слишком строг, ведь каждый новый день – мой день вчерашний.
Вокруг бушует яростная мгла. Она воюет с нами от рожденья. С Тобой одним я снова ожила. С Тобой одним – свобода и движенье.
2012
* * *
Закуклившись в грустные мысли, как в кокон, смотрю отрешенно на мир. И падает свет из распахнутых окон случайных и вечных квартир.
И вижу я в каждом огне мирозданье, и сыплется соль незаметных минут. Создатель свое отпускает создание, и все, как попало, живут.
АНЕЧКЕ
Девочка любимая моя, не бери с меня пример. Не думай, что такое жизни колея, и куда плетется день угрюмый,
и как долго тянется зима, и зачем так быстротечно лето. Выбирай игру свою сама и вовеки не жалей об этом.
* * *
Я от отчаянья отвыкла. Теперь придется привыкать. И время молча лезет вспять, и солнце надо мной, как тыква.
И облака, как черновик с ненужными уже стихами. Что делать мне с собой и с вами? Я и в молчанье слышу крик.
* * *
Машина – копия улыбающегося крокодила. Кошка – копия рыжеволосой девчонки. Что ты, я совсем тебя не забыла, просто прошлое я обхожу сторонкой.
Иду по улице, где мы вдвоем с тобою бродили. Как хорошо, когда память спокойно дремлет. Сколько минут мы давно, как мячик, отбили. Прошлое настоящему никогда не внемлет.
* * *
Все бы мифы собрать и сложить из них сказочный дом, тот, в котором все боги могли бы спокойно ужиться. Одуванчиков пух над моею Землею кружится, и в руках у меня древних мифов потрепанный том.
Тор знакомится с Кришной, Геракла Пань-Гу узнает. В хороводе весеннем небесная сказка витает, И, асфальт побеждая, земная трава прорастает, и в едином пространстве мы свой продолжаем полет.
* * *
Глухая полночь. Темное окно. Тахикардия у часов настенных. Уже за нас давно все решено, и время держит нас, навеки пленных.
Мгновения летят из пустоты, их забирают все часы на свете. И тишина. И в спальне дремлют дети, и дремлет пес, и в вазе спят цветы.
Лишь я не сплю опять. И в целом мире мгновения считаю я одна. Настольной лампы свет… И тишина. Зачем живут часы в моей квартире?
* * *
В тоску погружаюсь, как в море, и легче становится мне. В бескрайнем и зыбком просторе нет бури, что воет во мне.
Беда, сокрушившая память, и мир, повернувшийся вспять, и гаснет прозрачное пламя надежд, открывая опять
ту самую стену, темницу – безмерность неволи и сна, и тайну покорной страницы, с которой я снова одна.
2013
* * *
Антиэстетика, некрофилия. Что же мне делать в тонущем мире? Стынет зрачок беспощадного Вия, стынет душа, неподвластная лире.
Время нахлынет, волна разобьется. Берег отчаянья в сером тумане. Ворон, над нами летая, смеется. Слово живое, как молния, ранит.
* * *
Убегает еще одно лето… На асфальте шершавые листья. Сердце теплой печалью согрето и закат рыжим бархатом выстлан.
Время прячет от нас свои тайны, а пространство лежит на ладони. Время ты постигаешь случайно, когда лето в безмолвии тонет.
* * *
Граффити дней – все рукотворно. Все так невольно и небрежно. А в памяти глухой и черной нет ни опоры, ни надежды.
А память стынет, как болото, где нас преследуют виденья. И каждый день расскажет что-то, и ускользнет случайной тенью.
Как в новый мир найти дорогу? Как нам понять, что здесь случилось? Со мной живет моя тревога. Надеюсь я на Божью милость.
ВО СНЕ И НАЯВУ
*
Мне не вернуться в этот сон... Дневные кружатся тревоги. Пропал горы туманный склон и старый тополь у дороги.
Я этот сон хочу найти – там было ожиданье чуда. Скользя вдоль нашего пути, приходят сны из ниоткуда.
*
Белым бела была дорога из неказистой деревушки. Дней пролетело слишком много. Но я у леса на опушке.
Я в детской сказке обитаю и лишь от ветра жду ответа. И как снежинки, время тает, и кружатся зима и лето.
*
Рассеянный призрак здесь бродит сто лет по выжженной им же пустыне. Пространство бессилья, неволи и бед осталось таким и поныне.
Голодная птица витает над ним, и нечем ей здесь поживиться. И в небо уходит серебряный дым, как сон, что уже не приснится.
Безумной толпою был призрак рожден, но времени волны остыли. И тихий, и медленный слышится звон о тех, кто здесь жили и были.
*
Тесно пространство ночи, сгрудились сны толпою. Будущий день не хочет брать эти сны с собою.
Жить мне на свете страшно. Что я могу поделать? Я среди снов вчерашних, я не того хотела.
Только не знаю, где я, кто мои дни считает. Ветер тревоги веет и надо мной вскипает.
*
Ниже уровня моря… Горы, кедры вокруг. Память горя – не горе – ты пойми меня, друг.
Наяву я блуждаю только в собственных снах. И реальность немая рассыпается в прах.
*
Господи, дай мне силы дни не считать и годы. Все, что со мною было, кануло в эту воду.
Прошлого тихий омут Заворожит навеки. Не объяснишь другому, только прикроешь веки.
То, что со мною будет, в прошлое превратится. Время тоску остудит и улетит как птица.
*
Бьется бабочка о стекло… Как же я на нее похожа! Сколько лет, сколько зим прошло, ну, а я бормочу все то же.
Бьюсь о собственные слова, бьюсь о собственные страницы. Недописанная глава наяву мне все время снится.
Почему же здесь все не так? И к чему я стремлюсь так страстно, попадая всегда впросак, забывая, что жизнь прекрасна?
* * *
Отголоски старых страхов всех связали воедино. Наше прошлое, как плаха, в темном омуте застынет.
Грех не знает искупленья, слишком долго мы молчали, позабыв свое прозренья, и закрыв другие дали.
* * *
Хрупкой ночи силуэт прозрачен. За окном залаяла собака. Не грусти, ведь будет все иначе – мы с тобою выбрались из мрака.
Мы с тобою выбрались на волю. Слышишь шепот ласкового лета? Странный путь от боли и до боли в вечной жажде таинства и света.
* * *
Как миг, промелькнули две тысячи лет с тех пор, как Исуса распяли. И брезжит все тот же неведомый свет, и близкими сделались дали.
Все так же безжалостны толпы вокруг и так же черны их желанья. Мой Бог, всем измученным пастырь и друг, ищу у Тебя состраданья.
* * *
Мне приснились к чему-то монголы в серебряных шлемах. О, какая война разразилась в моем подсознанье! Время наше решило не брать обессиленных пленных. Каждый миг на войне этой нами проигран заранее.
А на улице дождь. И по трассе шныряют машины. И горят фонари, отражаясь в распластанных лужах. А монголы идут, покоряя и степь, и вершины, и сплетается даль из старинных, неведомых кружев.
2008
* * *
В лесу деревья не живут. В саду никто не обитает. Здесь боль нашла себе приют, и все слова, как льдины, тают.
Страна, оглохшая навек. Я к ней прикована судьбою. Усталый день, усталый век… И не найти мне здесь покоя.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
*
Бабушке и деду
Мне кажется, моя голова, как в детстве, лежит на твоих коленях, и твое темное платье в клетку пахнет луком и медом. Рядом пес растянулся и разомлел от лени. Красное солнце обещает завтра ветреную погоду.
Ты моя бабушка, а я – твоя внучка навеки. Ты со мной говоришь иногда то ли весело – то ли строго. Ты и дедушка – только прикрою веки, и мы идем куда-то по вечной земной дороге.
*
Последние теплые дни сентября. Каштаны лежат возле дома. Так хочется знать, что живем мы не зря, что сделаем мир по-другому.
Но только уходят-приходят года, а все остается, как было. Наверно, так было и будет всегда. Мне лишь бы терпенья хватило.
И, вроде, проблемы совсем не мои, но боли чужой не бывает. А в детстве мне отдали столько любви, что целому миру хватает.
А в детстве мне отдали столько тепла, что льдины любые растопит. Я в ласковой сказке на свете жила, и время делиться торопит.
*
Почему мне пришлось в глухих городах заблудиться, деревенской девчонке, кормившей телят и свинок? Каждой жизни однажды дано пополам разбиться, и возникают миры из оставшихся половинок, и возникают миры, где нереальность всегда реальна, а реальность видится, как будто сон бесконечный.
Деревенская девочка выходит во двор из спальни и со своей судьбой играет весело и беспечно. А во сне я все время брожу по улицам немым и серым и вовсю стараюсь не замечать прохожих, но вырастают из прошлого и душа, и вера, и навеки становятся твоею собственной кожей.
Я готова наматывать клубки из дорог и улиц, я готова вязать из этих клубков полотно простора, но как хочется мне, чтоб реальность хоть иногда вернулась, чтобы плескаться в реке и мотаться в санях по горам.
*
С бесконечной тоской я бороться устала. Мир совсем не такой, как казалось сначала…
Сколько зим, сколько лет! Прежний мир не воскреснет. Детства ласковый свет, позабытая песня.
Детства ласковый сон наяву мне приснится, дом с террасой и клен. Мне бы снова родиться.
*
Вернуться нам в детство вовеки веков не дано. А белые звезды мерцают над сумрачным садом. В бокале пространства живое играет вино, и, кажется, мне ничего в этой жизни не надо.
Вот только калитку глухую опять отворить и с мальвы высокой сорвать бы цветок мимоходом. Не знаю, не помню, о чем мне сейчас говорить – я в детство иду день за днем, день за днем, год за годом.
2011 – 2015
2014
* * *
Читаешь книгу, а зачем – не знаешь. На улицу посмотришь – все привычно. От времени пустого убегаешь, но день как день – опять из жизни вычтен.
Слова чужие вдруг своими станут и потекут потоком в такт минутам. Слова меня вовеки не обманут, но я о них жалею почему-то.
* * *
Я живу в Мохенджо-Даро, и молюсь я богу Брахме. Здесь лихим своим ударом солнце в голову шарахнет.
Верю в душ переселенье – стать могу я, кем придется. И ни смерти нет, ни тленья, а душа сама найдется.
А душа сама воспрянет или зверем, или птицей, или лотосом вдруг станет… Только бы опять родиться.
* * *
Под пристальным вниманьем декабря скульптурный иней на деревьях стынет. Я не хочу, по правде говоря, тонуть в тоске, которая нахлынет.
Я от себя пытаюсь убежать, я в суету пытаюсь погрузиться. Но время поворачивает вспять, сомкнув пространства голубые спицы.
* * *
Мир – как воля и представление. Мир – как бабочка на цветке. Тихо кружится лист осенний и пространство в крутом витке.
Теплой осени день печальный, надвигаются холода. Воля к памяти изначальна, представление – навсегда.
* * *
Фонари, фонари… Зимний вечер прозрачен. Посмотри, посмотри – все не так – все иначе.
Я не верю словам. Я не верю минутам. На всемирный бедлам наплевать почему-то.
В суете, в суете нахожу свое счастье. Мы не те, мы не те, нам и солнце – ненастье.
* * *
На чужом берегу мне приходится жить постоянно. Мир понять не могу – все на свете так зыбко и странно.
Лист осенний ловлю… Дарит осень мне тайное знанье – помнить то, что люблю, и о прошлом не думать заранее.
На чужом берегу мне привычных дорог не хватает. От себя я бегу, но куда и зачем – я не знаю.
* * *
Осыпается липа… Тонкий запах печали. Мир из времени выпал, и слова одичали.
Я ловлю их случайно, словно бабочек странных. Никогда так отчаянно не хотелось мне странствий.
Никогда так тревожно мне пространство не снилось. И вне времени можно вспомнить все, что забылось.
ДРУГОЕ ВРЕМЯ
*
Потерянный город, потерянный мир, который мы сдали без боя. Унылые шторы унылых квартир, и тополь качается, стоя.
Никак не спастись от смертельной тоски, от боли и от пораженья. А ветер рвет серые тучи в куски, и нет у нас поля сраженья.
ЧЕРТОВ ПЕРЕКРЕСТОК
У дома усы и серая борода из дикого-дикого винограда. Ранней весною он хмур и мрачен всегда. Ни голубей, ни ворон ему не надо.
Древний дом скучает на склоне дня. Солнце всегда укрывается за него на закате. Дом, как сторож. Почему он пугает меня, напоминая о свершившейся здесь расплате?
2011
ДОЖДЬ
Н.К. Козыреву
Город плачет, что мы уезжаем. Вместе с городом плачу и я. Кто же знал, что такое бывает – непонятный виток бытия.
Все на свете слилось и распалось, все так странно в пространстве чужом. Мне, наверное, только казалось, что незыблемы кров мой и дом.
*
Я с городом любимым в ссоре. Зато дружу я с поездами. Они живут в своем просторе. Они хотят общаться с нами.
Под стук колес я засыпаю. Мне снится город мой несчастный. Я словно изгнана из рая какой-то силой злой и властной.
*
Как странно в городе чужом идти в свою квартиру. Как будто на волнах твой дом, и выпал ты из мира.
Как будто в море унесло, и некуда приткнуться. И день, как тяжкое весло – плывешь, не разогнуться.
Чужие ветры и трава, коты, собаки, птицы. Чужими кажутся слова, И сон чужой мне снится.
Хочу вернуться в город свой, где все мне так знакомо, и где в душе моей покой, и где я всюду дома.
*
Города, города, будто камни на шее. Я забыла поля, и траву, и леса. Надо мною всегда ветер вечности веет, и забытой земли слышу я голоса.
Но от тяжести двух городов я устала. Здесь меня окружают глухие дома. Для пришедшего дня так мне времени мало, но зачем оно мне – я не знаю сама.
Я минуты ловлю и себя забываю. Память мне отвечает всегда невпопад. Мир, который так весело нами играет, не вернет никогда наше время назад.
2015
* * *
Две сороки на дереве черно-белом – этой живой гравюре, наверное, тысяча лет. Все дошло до непонятного мне предела, ни на один вопрос не могу я найти ответ.
Почему этот мир наполнен такой тревогой, почему этот мир пронзает такая боль? И куда мы идем неведомой нам дорогой там, где волны времени швыряют песок и соль?
* * *
Тайну немого неба я разгадать не в силах. Только шепчу молитвы, руки сомкнув устало. Слово рождает слово. тянутся вверх побеги, падают в землю зерна. Что на лету поймаю – будет моим навеки. Все, что придется вспомнить, все, что забыть придется, – станет моей дорогой к тайне немого неба.
* * *
Сквозь вереницу будней все мы идем куда-то. Белую ткань дороги вяжут дожди и вьюги.
Памяти дом старинный стонет, скрипит от боли. Ветры земной печали вечно его тревожат.
Как до себя добраться, кто мы в подлунном мире? Сквозь вереницу будней все мы бредем устало.
Сколько их, этих будней, нам отсчитало время?
* * *
Тревожный мир, тревожный день, тревожная душа. Смешались вместе свет и тень, смотрю я, не дыша.
Как от тревоги мне уйти, где в мире есть покой? Скрестились вечные пути. Из них который мой?
* * *
Ане Мясниковой
Уезжают друзья на чужбину, оставляя пространство пустое. Горьких будней тяжелая тина пустоту не залечит, не скроет.
Наше прошлое с нами навеки, мы по-прежнему любим друг друга. Но прикроешь усталые веки – и не выйдешь из этого круга.
Дали дальние – наше несчастье, дали дальние – наша вы кара. Мы у хищного времени в пасти, Словно прошлое прожито даром.
* * *
Осень – самое грустное время года. С летом так тяжело прощаться! Всеми силами сопротивляется холодам природа – Зеленые листья на тополях решили остаться.
А я бреду по невеселому берегу к невидимой цели, и мне кажется, что я могу заблудиться. Все время двигаются нашего бытия качели, а я все думаю – только б не выпасть и не разбиться.
С бытием не справиться и не сладить. Хорошо бы родиться кошкою или птицей. И тогда не заглядывала бы я в свои тетради, и не думала бы, как в словах воплотиться.
* * *
Реальность – это сплошное противоречие. Как разобраться в том, что творится на этом свете? Все события так неопределенны и быстротечны – и все они тонут в непреодолимой Лете.
Все, что ни скажешь ты – сам же опровергаешь, слово зà словом или строфу за строфою. И понимаешь вдруг, что сам себя ты не знаешь, и сам себе ты никогда не сдаешься без боя.
Что тогда говорить о других, даже самых тобой любимых? Никого из них ты до конца не поймешь вовеки. Все мы играем в кем-то поставленной пантомиме, пока от усталости не опускаем веки,
чтобы махнуть рукой и ни в чем уж не разбираясь, в безмятежности на какое-то время забыться. Как легко тогда, со своею судьбой играясь, не давать реальности в себе самой воплотиться.
* * *
Каждый пишет, как он слышит. Б.Окуджава
Сомнамбулический романс я сочиняю понемногу, впадая в повседневный транс, и в нем ищу свою дорогу.
Реальности как будто нет. Мы все придумываем сами: и горький дождь, и легкий свет, деревья, улицы с домами.
И мы друг друга создаем: любовь, и нелюбовь, и страхи. Реальность – зыбкий водоем. Но каждый день наш – как на плахе.
* * *
И когда мы прятали рукописи Солженицына и Мандельштама, и тайком передавали их друг другу, мы не ведали, что идет историческая драма, где никто не застрахован ни от соблазна, ни от испуга.
Историческая драма всегда вне нас и с нами, кто-то попадет в нее и станет ее героем, а кто-то будет идти по жизни маленькими шагами, и история лишь случайно что-то ему откроет.
Суета сует заслоняет нам все на свете, и только через много лет мы поймем всё, что было, а пока все так же во дворе смеются дети, и могучее дерево за окном застыло.
* * *
Старинные часы в знакомом доме следят за каждым шагом в нем живущих. И застываю я в дверном проеме, и прошлое мне кажется грядущим.
Я слышать не хочу, как отбивает время тяжелый маятник – он думать мне мешает. Тяжелый маятник – времен ушедших бремя, в которых нас как будто не бывает,
где мы живем как будто бы случайно. Я слышу бой часов неумолимый. Вне времени хочу я быть отчаянно, но каждый день идет неотвратимо.
* * *
На опушке памяти тишина. Я в нее, как в лес, боюсь идти почему-то. Проводить меня некому – я одна, как трава, шелестят потерянные минуты.
Что хотелось мне вспомнить – пришлось забыть, что хотелось забыть – приходит и остается. Так мне хочется вечным деревом быть, и расти, и видеть, как ветер над всем смеется!
Только я не дерево, память – моя вина перед теми, кто жил – и уже не живет на свете. Потому и стою на опушке памяти я одна, и прощенья прошу я у тех, кто уже не ответит.
* * *
Дождей седая пелена, как будто осень, а не лето. Когда я остаюсь одна, я так хочу тепла и света!
Когда я остаюсь одна, свое я вспоминаю детство. Дрожит звенящая струна, и звери бродят по соседству.
И так просторен старый дом, где мы с подружками играем, где к нам приходят пес с котом, и мы о страхах забываем.
* * *
Стая птиц в небе медленно кружит. Летний вечер прозрачен и тих. Почему, почему, почему же так сумбурно все в мыслях моих?
Я о прошлом грущу постоянно. Я о будущем думать боюсь. Все на свете так зыбко и странно, будто сон, где никак не проснусь.
* * *
Я не заметила весну. Вдруг вижу – середина мая. Я знаю – ночью не засну, свой странный промах вспоминая.
Обрушилась на нас беда: война, и страхи, и невзгоды. Я не узнаю никогда, куда ушли глухие годы.
* * *
Самодостаточность – великое благо, которое не даровал мне Бог. Строчки так и ждет от меня бумага, Но никак не могу я распутать узлы дорог.
И я кручусь в непонятном мире, в непонятной спешке всегда толкусь, время от времени вспоминая о тихой лире, но почему-то своих стихов я всегда боюсь.
* * *
Свои стихи читаю как чужие, как будто кто-то их писал – не я. Не узнаю я дали голубые, не узнаю я радость бытия.
Мне жить сейчас на этом свете страшно, как будто вижу я какой-то сон, где дни схлестнулись в схватке рукопашной, и каждый звук напоминает стон.
Как с этим быть, что делать мне, не знаю. Такое время – все мне говорят. Но вижу я – минуты умирают и облака тяжелые горят.
* * *
На закате древний страх вдруг встревожит душу. Солнце село на глазах, мой покой нарушив.
Первобытный серый лес стынет вдоль дороги. Как же быстро день исчез в омуте тревоги.
Завтра новый день придет и опять растает. И меня всегда поймет тот, кто дни считает.
ДОМ
*
Ночь. Одинокая звезда горит над одиноким домом. Наверно, было так всегда. Всем одиночество знакомо.
Люблю дневную суету, когда нет времени на свете, когда вокруг смеются дети, и ты не смотришь в пустоту.
*
Боюсь заброшенных домов – там тени умерших витают. На чей-то бывший вольный кров вороны стаями слетают.
И так проходит день за днем, меняются зима и лето. Здесь прошлое горит огнем, – Не зная будущего света.
*
Мед ночных фонарей по асфальту размазан. Через сетку ветвей смотрит дом желтоглазый.
В нем тепло и уют – ни тоски, ни тревоги. И душа моя тут. Надоели дороги.
*
Я живу, как дерево на крыше старого дома. Мир вокруг так хрупок и ненадежен. Прошлое вспоминаешь, как главу из старого тома. Новое время из старой выползло кожи.
Суета сует, в которой не разобраться. От прошедшего времени мало чего осталось. И куда девалось веселое наше братство? Получилось всё так, как не думалось, не гадалось.
Неужели это было угодно Богу? Все друзья мои рассеяны по планете. В хрупком мире этом свою не найти дорогу. Стынет всё в отстраненном и зыбком свете.
2014 – 2015
* * *
Принцип неопределенности существует не только в физике. Все мы живем в неопределенном мире. Солнце неопределенно шарит своими лучами в густой листве. Дождь неопределенно тычется в тяжелую землю. Ветер расталкивает неопределенно снующие по небу облака. А мы так неопределенно любим или не любим друг друга. И только наша вера и наше неверие приносят в мир какую-то определенность.
* * *
И снова нам снится неведомый сон, который приснился Марии. Приходит на землю единственный Он, чтоб свет подарить нам впервые.
Чтоб в каждой душе запылал огонек, чтоб все улыбнулись друг другу, и теплого времени льется поток, и вянет унылая вьюга.
Явление чуда внезапно всегда, оно настигает случайно. Приходят-уходят немые года, но вечной останется тайна.
* * *
Когда внезапно возникает страх перед молчащей замершей Вселенной, и ветер, притаившись в облаках, шепнет тебе, что все земное тленно,
вдруг оживут знакомые слова, и в тишине зашелестят страницы, сама собой напишется глава, и новый мир мне наяву приснится.
И в нем не будет страха никогда, и в нем не будет боли и мучений. И станет ясно: горе – не беда во власти слов, не знающих сомнений.
* * *
Рождественская ночь тиха. Всё в мире в ожиданье чуда. И нет ни страха, ни греха, и льется свет из ниоткуда.
Узнать нам тайну не дано, к ней привыкаем мы веками. И хоть за нас все решено, себя мы постигаем сами.
Мы всё о прошлом говорим, о войнах, бедах и невзгодах, но тайну Рождества храним, и в ней мы обрели свободу.
* * *
Лето все никак не выпутается из весны. То дожди идут, а то тополиный пух витает. А мне почему-то снятся холодные зимние сны и серый снег, который лежит и не тает.
Как же долго приходится теплого лета ждать, и как быстро оно мелькнет, оставив воспоминанье о том, что хотелось мне от самой себя узнать, и о будущем холоде я начинаю грустить заранее.
Видимо, кто-то создал меня не так, видно, в Божьем промысле случилась со мной осечка. Я с теплом и холодом попадаю всегда впросак, и на мир я смотрю с тоской безбрежной и вечной.
* * *
С. Г.
Круговорот домов и улиц, венчанье ветра и дождя… Все время помню я тебя, Как ты идешь ко мне, сутулясь.
Пространство это не твое, свою вселенную построив, себя навеки успокоив, на наше смотришь бытие.
Прохожих все кружится рой, и будто пчелы, жалит время. Чужой отсчет, чужое бремя, Оно не вяжется с тобой.
* * *
Е.З.
В королевстве Кривых Зеркал мы с тобой родились и жили. Кто однажды туда попал – тот не выйдет из этой были.
По осколкам глухих времен мы идем и не знаем цели. Зеркала, как бессмертный сон, хоть разбились, но уцелели.
На себя в них во сне глядим и не видим ни дня, ни света. Только прошлого сизый дом проникает из царства Сета.
* * *
Снежинки кусаются, как комары – зима прогулялась по марту. И все мы участники вечной игры, и каждому выданы карты.
Проиграны осень, зима и весна, и будет проиграно лето. Не наша забота, не наша вина, что время задумало это.
Играем в минуты, играем в года, надежды на выигрыш нету. Горит над землею немая звезда, роняя нам капельки света.
* * *
Небрежный дождь вошел в глухую зиму, и потекли, расквасились сугробы. Мы, как всегда, предчувствием томимы, снимаем первых дней весенних пробу.
Мы в этом мире – странные пришельцы, и где-то рядом бродят наши души. Найди себе какую-нибудь цель ты, закрой глаза, чтоб шум вселенский слушать.
А где-то там – Туманность Андромеды. Она моя, как этот тихий дворик. Читаем мы то Библию, то Веды, Коран ли, Тору – воздух так же горек.
* * *
Не задумывай, не загадывай тропку будущего в непроходимой чаще. Ты ее в сегодняшнем дне прокладывай, не забывая никак про день вчерашний.
Мы идем по дорогам всегда неведомым, и рассветы встречаем мы, и закаты. Время готовит и радости, и беды нам, и всю жизнь мы помним о нашем Боге распятом.
Знай же об этой вечной трагедии ты и не грусти о мелочных нестыковках. Ведь зазеленеют весною все деревья и все кусты, и веселый месяц вдруг вскинет лихую бровку.
* * *
Небо тучами затянуло – ни луны, ни звезд не видать. Вянет шум городского гула, ночь весенняя – благодать.
Я в нее погружаюсь тихо и, тревогу свою уняв, забываю про неразбериху мною прожитых прежних глав.
Завтра с новой строки начну я разбираться в грядущем дне, и, тревогу мою почуяв, жизнь вернется опять ко мне.
* * *
Меня спросили: «Вы поэт?» – и я сказала: «Да». И испугал меня ответ – ведь это навсегда.
Мне нужно слушать этот мир, слова приходят сами. Среди вселенских черных дыр горит живое пламя.
А если не придут слова, а если я оглохну? Опять кружится голова, чернила в ручке сохнут.
Но прогоню я вечный страх, и вновь услышу слово. Бродяга на семи ветрах, я к этому готова. .
* * *
Опять меня гнетет тревога, она – мое второе «я». Прощенья я прошу у Бога. Ведь чем я лучше воробья,
или пчелы? – одна дорога: Бог повелел нам просто жить. Мне б позабыть свою тревогу и просто верить, и любить!
* * *
Жалит землю жара, как навязчивый овод. Подожду до утра и найду себе повод
сны ночные забыть и начать все сначала. Я хочу просто быть, как бы я ни устала.
Я хочу просто жить, над собою смеяться, все тревоги забыть, ничего не бояться.
Но приходят ко мне чьи-то древние страхи, будто я на Луне вижу Землю во прахе.
Сколько сказок земных пересказано мною. Мир устал и притих. Я не рада покою.
* * *
Август. Воздух недвижим. Ветер не гуляет. Времени суровый джин нами управляет.
Я шепчу ему: «Постой! Пусть продлится лето, теплый воздух и покой! Как люблю я это!»
Только с джином не везет, с временем не спорят. Год на цыпочках уйдет, будто канет в море.
* * *
Никогда и всегда – два антонима страшных, из которых растет наше дерево жизни. Между прошлым и будущим бой рукопашный, где ты вечно себя ощущаешь на тризне.
Где ты вечно один на один со вселенной, можешь звезды считать, тасовать дни и ночи, и вскипают ветра первобытною пеной, и природа смириться с прошедшим не хочет.
И не ведаем мы, что творим в мире этом, по тропинке любви продираясь сквозь будни, все слова отдавая грядущему свету – он их примет в себя и вовек не забудет.
* * *
Мне кажется, что мир молчит, я слов своих не слышу. День на кирпичики разбит, а мы тихи, как мыши.
А мы живем и ищем свет, но что-то не находим. Вся наша жизнь – чей-то бред, где мы по кругу ходим.
О Боже, сделай что-нибудь, чтоб зазвучало слово. О нас, забытых, не забудь, пусть мир воскреснет снова.
* * *
Лассо дорог – ты у меня на шее, и не могу уйти я от тебя. Любовь мою тревогу не развеет – о, как же не тревожиться, любя?
Как жить и знать, что мы умрем когда-то, что есть предел – его не обойти. И я печально вглядываюсь в даты, которыми отмеряны пути.
* * *
Скажи мне что-нибудь, скажи, мне жить на свете страшно. Весь мир – цветные миражи, и новый день – вчерашний.
Не выбраться из этих пут, где жизнь со смертью вместе. Где злые вороны клюют все наши сны и вести.
Куда идти, куда бежать? Я не хочу бояться. Дороги повернули вспять, и к свету не добраться.
* * *
История – лишь символ бытия, в котором мы, захлебываясь, тонем. Неважно в бытии, кто ты, кто я, как ни старайся, время мы не тронем.
В истории мы все в своем сейчас, а прошлое – ковер, где символ выткан. История не пожалеет нас, а мы – ее, и в этом мы с ней квиты.
А бытие струится, как поток, и беззаботно символы смывает. Но чувствую я мирозданья ток, пока живу, пока не умираю.
КОНЕЦ ИМПЕРИИ
* Умом Россию не понять. Ф. Тютчев
В вечном безумии умом не разобраться. Империи безумны по определению: Что-нибудь захватывать или с кем-то драться, причем не испытывая в своей правоте сомнения.
И все же все мы – дети древнего Рима, и все же Пушкин, Толстой и Тютчев нас воспитали. Но все это тонет в бездне огня и дыма и вечном скрежете безумной смертельной стали.
По полям истории бродим мы, как в тумане. Настоящее – это отклик прошлых несоответствий. И кто-то живет в непрерывном ее обмане, а кто-то не хочет принимать и видеть свое наследство.
Я запуталась в вечных противоречиях, в ненависти к империям и любви к бессмертному слову. История так неповоротлива и быстротечна, а мы – как рыбы в тяжелых сетях улова.
*
Тоталитарный, элементарный, мир на молекулы злые распался. Светится глаз вурдалака янтарный, тот, кто не спрятался, – значит, попался.
Вьюга не скроет зловещие тени – их миллионы, идущих за нами. Шар наш земной одурел от мигрени. В прошлом темно и опасно, как в яме.
В прошлом темно – в настоящем нам страшно. Снова молекулы к центру стремятся. Длится столетие бой рукопашный. Время устало бежать и бояться.
*
Фантомные боли минувших эпох меня достают и поныне. Здесь каждый второй онемел и оглох в своей обреченной пустыне.
О, как я пришла в заколдованный мир, где все непонятно и страшно, где машет рукою знакомый вампир, пришедший из сказки вчерашней,
где старая ведьма, оставив метлу, красоткой прикинулась юной, где воет метель даже летом в жару, и лед, будто панцирь чугунный.
*
На закате империи волки голодные выли. На закате империи лето не верило в лето. На закате империи в душной и призрачной были все мы ловили и прятали капельки света.
Ухожу по тропинке, до той мне поры неизвестной, оставляя историю странного, страшного века, но назад оглянуться бывает всегда интересно, оглянуться назад и увидеть вдали человека.
Он остался на острове прошлого и не уходит, и в душе его тяжкой покоится прежняя вера, и по вечному кругу заката душа его бродит, сохраняя для нас, убежавших, свои же химеры.
*
В первозданных легендах оживает бытие вчерашнее, где любовь и ненависть только суть одной теоремы, где страна моя, как подземное царство, страшная, та страна, где родился мой сын и все мы.
И к Евклидовой геометрии непричастные, параллельные наши только в Космосе пересекутся, и не глядя на реки живые, земные, красные, ветры будущего над обелисками дней смеются.
2008 *
Царапина месяца на небосводе. Июнь на исходе. Война… Мы горькую дань свою платим свободе. Она нам от Бога дана.
Кто ведал, кто знал, что такое случится? Военное лето течет… Беда над землею витает, как птица, и страшен тяжелый полет.
*
Хочет новый Нерон отобрать нашу волю. Древний сбывшийся сон – украинское поле.
Но вовеки не быть нам под Римом проклятым! Все оковы разбить нам судилось когда-то.
Сколько страшных дорог, сколько бед, сколько боли! Но хранить будет Бог украинское поле.
*
Двухголовый орел очнулся, — и опять содрогнулось небо. Двухголовый орел и солнце, и луну заклевать стремится. И достать своим страшным клювом все галактики и созвездья! В подсознании нашем горьком эта птица веками кружит и съедает и сны, и мысли, и надежды, и дни, и тени. Но уже на тропу глухую на охоту выходит древний бог восточный с глазами рыси. Но уже тетиву тугую натянул он. И птицу ищет. Знает, знает орел двуглавый, что охотник идет по следу, но не может сойти он с круга, предначертанного судьбою… Бог восточный с глазами рыси видит мысли и слышит тени.
2008
|
