Полине Даниловой,
поэтессе, другу
I
СЛОВА, НЕРАЗЛИЧИМЫЕ ПОЧТИ
* * *
Жестокость – кость
У мира в глотке.
Жестокость – ждет.
Что знают зерна
Травки кроткой
Про зной и лед?
Зачем рассерженные гулы
Встают окрест
И поднимают тварь нагую
На голый крест?
И почему дыханье рвется
Под скрежет лет?
Безмолвны звездные колодцы –
Ответов нет.
* * *
Мы – арматура. Вечность стынет
И сонно всасывает нас.
Нам брошен неба обруч синий
И солнца спелый ананас.
Переливаемся по каплям
В неисчерпаемый сосуд.
И первозданный птеродактиль
Гуляет где-нибудь в лесу.
Нас держат дети на приколе
(Головка сонная сладка),
И паруса наполнив болью,
Мы движемся через века.
Мы будем, будем. Бунт напрасный.
Нас не жалеют, нам не лгут.
И так безгласно, так прекрасно
Нас наши страсти стерегут.
* * *
Солнце небу выходит боком –
Обжигающее лассо.
Плод небес истекает соком
Под космическим колесом.
От жары никуда не деться:
Увядаем в расцвете сил.
Но внезапно проглянет детство,
Будто дождик заморосил.
И сиреневый полустанок
Мне привидится сквозь туман.
И приснится весна – приманка,
Прикрывающая капкан.
Собираем в суму посулы.
Обещанья храним на дне:
Старый замшевый переулок,
Тело, отданное волне.
Где-то берег ласкают волны,
Удлиняются тополя.
А над ними хохочет полдень
А под нами молчит земля.
* * *
Минуты – навзничь, годы – прочь.
Плывут столетья, медлит лето.
Варфоломеевская ночь
Не растворяется в рассветах.
Костьми рассыпался костел,
Устал молчать набат гортанный,
Но все еще трещит костер, –
Извечна ложь. И вечна Жанна.
В добыче угольных пород,
Пылинка, точка между точек,
Огнем испуганным цветет
Тот ранний, радостный росточек.
Нас уберут по одному.
Но, никогда не угасима,
В дыму, миллионы лет тому,
Испепелилась Хиросима.
Богов смолов и источив,
На сквозняке гудят эпохи –
Как будто в доменной печи
Сгорают шепоты и вздохи.
* * *
Текут стада. Обратно брода нет.
Стоит звезда, потупясь, в изголовье.
И наша суть, отверстая для бед,
Непрочной заслоняется любовью.
Привязанность. Клубочек голубой,
С которого разматывают пряжу.
Все меньше лиц, все пристальней покой,
И что там Бог из нашей боли вяжет?
* * *
Светла темница. Стены пахнут сеном.
Ни подкуп невозможен, ни подкоп.
Вселенной обольстительный застенок
Вращается бесшумно и легко.
Куда спешишь, горбатая махина?
Какой тебя верзила замесил?
Мы все к Земле привязаны безвинно,
Нанизаны на ниточку оси.
Жгут кости мертвых старческую кожу,
Колеса бьют по древней голове.
Наш круглый стол. Общественное ложе,
Подвешенное в шалой синеве.
* * *
Исчезли. Свалилось возмездье.
Я знаю: планета нага.
Кто вытряс из неба созвездья?
Вселенную взял на рога?
В домах перекошены двери,
Ступени отбились от ног.
И только потери, потери,
Потери считает звонок.
Спускаюсь в холодные залы,
Ныряю в безжалостный свет.
Но в залах подземных вокзалов
Уже отъезжающих нет.
Туннели утробны и грубы –
Навылет сквозь землю промчат.
А кабелей длинные губы,
Сбегаясь, бормочут, кричат.
Бормочут, хохочут, кричат.
Кричат.
* * *
Я покорилась катастрофе,
Сняла посты со всех сторон.
И проводила на Голгофу,
Как провожают на перрон.
Прощальный вынула платочек,
Улыбку тайно родила,
На страшный суд без проволочек
Я вас обоих отдала.
Пока не поданы составы,
Я убралась в свою нору,
Чтобы опухшие суставы
Не заломило на ветру.
Зато теперь пасу бессрочно
Могил шершавые стада
И постигаю смысл точный
В необозримом никуда
* * *
Слова рассыпались.
И разум – разорен.
И фразы выбиты, как фазы.
От всех богов
Из всех времен
Идут последние отказы.
Ночь наплывает, не спеша.
Все уже свет,
Все шире шоры.
Раскрепощенная душа
Стремиться вырваться сквозь поры.
Вот музыка
Издалека
Вошла в палату, как под кожу.
И дирижирует рука
Та, что еще подняться может.
* * *
Скулят твои любимые словечки,
Клубятся под ногами, как щенки.
Лениво-добродушная беспечность
Еще моей касается щеки.
Остыл диван, и горбятся газеты,
И голос растворился и угас.
Но кто-то от балкона до клозета
Толчется потихоньку среди нас.
И напрочь отлепилась я от прочих,
Не плачу и не сетую, скорбя.
Я превратилась в ворох оболочек,
От смерти охраняющих тебя.
* * *
Поют дома – охрипшие спидолы,
Выталкивают музыку, как чад.
А кладбища застенчиво и голо
На сочлененьях вечности торчат.
7 ноября 1976 г.
* * *
Поставлен ветер на ребро
В прямолинейных строчках зданий,
И сотни призрачных созданий
Текут – в метро, да из метро.
Кружу во времени чужом,
Оно без запаха и цвета.
Живые ожидают лета,
А воздух стужею сожжен.
Опережая бег земли,
Поземка мне лодыжки жалит,
Вчерашний месяц зубы скалит,
Текут в метро созвездья лиц.
В МЕТРО
Колеса тяжкие секут,
Крошат короткие мгновенья,
И сотня будущих секунд
Уже готова для забвенья.
Неописуем пестрый зал,
И в суету отверсты двери,
Но вот уже движенья шквал
Пошел считать мои потери.
Стеклянным лезвием времен,
Что разделяет наши лица,
Ты безнадежно отдален
Ото всего, что может длиться.
На стыках разностных пространств,
Между отброшенным и взятым –
Из всех щелей растет трава,
Восходят сны и пахнет мятой.
Какая встречная струя
Уравновешивает тягу?
Не отрывайся! Это я.
Остановлюсь и рядом лягу.
Редеет мгла, поют пути,
Колеса празднуют вторженье.
Но розовеет впереди
Освобожденье от движенья.
* * *
Сто лет назад
(А может, сто мгновений),
Когда ты жил,
Вот так же вечерело,
И площадь,
Оробевшую под снегом,
Малиново машина обошла.
В косых лучах
Истаявшего солнца
Купались ветки,
Улыбались ветки,
Дымились ветки,
Голо и светло.
Как тяжко
Отказаться от привычки
В четыре глаза
Видеть эти ветки,
Двойной ладонью
Гладить эту площадь,
Малиновую точечку вдали.
* * *
Голубым языком весна
Мое горе лижет,
Можно все потерять сполна
И как будто выжить...
Я достану стеклянный день
Из большой коробки,
Не позволю гулять беде
По дорогам топким.
Можно выжать из синевы
Не слезу, а стужу.
Но распятый росток травы
Мне тревожно нужен.
Можно вечера нежный плод
Расколоть проклятьем.
Можно тающее тепло
Удержать в объятьях.
Ничего, что суровый суд
Назначает казнь.
Я несу на весу весну,
Опускаясь наземь.
* * *
Больничный блок вцепился в город
Сквозь зубы цедит синеву,
В себя засасывает голос,
Твои глаза, твою траву.
А на дворе, сухом, как выстрел,
Как плаха стылая, пустом,
В пыли неистовствуют листья,
Чтобы вчеканиться в потом.
Но год сгорел. Опали кроны.
Осели осени бока.
На оселке ночей бессонных
Уже отточена тоска.
Уже оценены утраты,
И, как солдаты на плацу,
В лицо прицельно смотрят даты,
Минуты метят по лицу.
* * *
Душа подвешена за ушко,
Чтобы проветрилась слегка,
Душа распята для просушки,
Как шкурка белого зверька.
Ушла в себя, забилась в щелку,
Покрылась корочкой-виной,
Отъединилась втихомолку
И не общается со мной.
* * *
Ах, Боже мой, как вечер ненасытен,
Как скуден снег и холод непочат.
А крылышки несбывшихся событий
Из тушки дня убитого торчат.
Свет фонаря упал на утлый столик –
Залог тепла, личиночка в ночи.
Качают стены в каменном подоле
Слова, неразличимые почти.
* * *
Мне снится камень, снится камень.
Мне мыслятся осколки скал,
Своими острыми боками
Разбередившие века.
Плывут медлительные плиты –
Пространства черные клочки.
Рукой тяжелою прикрыты
Мои любимые зрачки.
А то – добуду туф шершавый,
Пускай хранит колючесть щек.
Пускай торчит валун корявый –
Косое вечности плечо.
У нас теперь обои клеют –
Роняют шорохи бумаг.
А на Земле, как цепь на шее,
Бренчат дома, бренчат дома.
* * *
Анне Агронской
Та, по которой мне имя дано
Древнее – Анна
Мне в твое небо войти суждено –
В яму тумана.
Девочка, ветка, дыханье, струна –
Самоубийца –
В тонкую завязь неясного сна
Хочет пробиться.
Ты ускользнула за миг до меня,
Будто нарочно
Спелую вишенку нового дня
Бросила ночью.
В дворике нашем на трех кирпичах
Варят варенье.
В небо Полтавы восходит печаль
Зыбким свеченьем.
Кто нам обеим веселый спорыш
Отдал в наследство?
Щелочка ставен и челочки крыш –
Хрупкое детство?
Будто проломлена лунная кость
Чем-то булыжным.
Не дотянулась – не довелось –
К дальним и ближним.
Перегорели следы и стихи –
Ниточки нету.
Только меня на изломе стихий
Бросила ветру.
В долгую жизнь и крутую судьбу
Падаем рядом.
Я – твое завтра, отчаянье, бунт,
День и награда.
Может быть, ты через кожу мою,
Через рубаху,
Знаешь, когда нам стоять на краю
Счастья и страха?
Может быть, это совсем не мои
Ноги и руки?
Может метели в меня намели
Белые звуки?
Хлопнули створки, закрылось окно
Рано.
Жизнь, по которой мне имя дано:
Анна.
* * *
Ах, лысый мир! Ах, старая печаль!
Вам хорошо: вы греете друг друга.
Я – суть ОДНА. Меня свивает туго
Своим молчаньем звездная спираль.
На высоте последнего витка
Мне снится детство розовых березок.
Их спинки распушились на морозе.
Они плывут. Их исповедь легка.
* * *
Как выметено чистенько внутри,
И как извне изнемогает площадь.
Поземка уши жесткие топорщит,
Мой вызов нем. И безголосен крик.
Я проплыву в печали желтых ламп,
В смятеньи веток – непричастна тайне.
Горбатый мир, попутчик мой случайный,
Уже уходит по своим делам.
* * *
А время обрабатывает раны,
Накладывает ниточки – минуты,
Заклеивает пластырями – днями,
Культю мою баюкает тихонько.
Ах, время!
Убывает от рожденья,
А может – убывает от зачатья,
А может – прибывает после смерти?
Галактики расходятся во мраке,
И мы с тобой в стремительном разбеге.,
* * *
Бог, видимо, мной доволен:
Проснулась, а горя – нет.
Заносит оазис боли.
Сыпучим песком сует.
Душа – обветшалый шарик;
На швы не наложишь рук.
Что прожили – надышали –
Бесшумно ушло в дыру.
Ах, рыскают в тучах штанги,
Качаются провода.
Троллейбус, шатаясь пьяно,
Отправился в никуда.
А осень в мелу травинок,
Как грифельная доска.
Наверно, пригрела спину,
Насытилась мной тоска.
О Боже! Ты мной доволен?
Всему покорюсь. Карай!
Не дай только вытечь боли,
Страданья не отнимай.
* * *
Сама себя преследую, как тать.
Душа сидит неровно в бренном теле.
И хочется тихонько расшатать
И вынуть, будто щепочку из щели.
Мой дом жесток. И широка постель.
О старость! Одиночества синоним.
А ветры беспощадных скоростей
Рвут тишину с приспущенных ладоней.
Молчу, молчу. Мой бешеный покой
Вам ни к чему. И одарить вас – нечем.
Слежу, как затихает под рукой
Лохматый век. Который так не вечен.
* * *
Луна – пакетик
полиэтиленовый
Наполненный молчаньем
утра раннего.
Как медленно ленивая
вселенная
С моей душой готовит
расставание.
Рукою отстраняю
расстояние –
В глубинах млечных –
пеночка нетленная.
Как быстро погружается
в молчание
Луна – пакетик
полиэтиленовый.
* * *
Я – камушек, закинутый за тучи,
С отвесной траекторией полета.
И мне не останавливаться лучше
В опасной отрешенности излета.
Но близится меж тучами и точкой –
Отметиной обратного движенья –
Последнее из стольких одиночеств,
Из всех терпений – главное терпенье.
* * *
Опять каштаны – дети лета –
Стучат мне в сердце кулачками,
Косятся карими зрачками
Из-под пупырчатых беретов.
Швыряет время нам навстречу
Свои игрушечные ядра,
Свои смертельные снаряды,
Долбит каштановой картечью.
* * *
В микрорайоне – мелочь веток.
Асфальт, асфальт.
Микрорайону в профиль ветер,
И зной – анфас.
В микрорайоне много неба
И нет богов.
И каждый дом – белесый слепок
С домов – врагов.
Микрврайон зажат руками
Упругих трасс.
И только сказки – островками –
Ласкают глаз.
В микрорайоне скачут дети
В квадратах дней.
Цветет троллейбусный билетик
В саду камней.
Безгласны вывески и краски,
Разъят объем.
На рубежах равняет каски
Микрорайон.
* * *
Я вижу улицу свою
В платочке света.
Она у света на краю:
Была – и нету.
Я по ночам слетаю к ней,
И ноты окон
Выводят песенку огней
Для одиноких.
И возникаю на углу,
И безвозвратно
Плыву в приглушенную мглу
Кинотеатра.
А если дождик или грязь,
То мой порожек
Хранит асфальтовую вязь
Собачьих ножек.
Там Бог слоняется в тени
Без всякой цели.
Уносит пасмурные дни
В своем портфеле.
Там убывают облака
В контору ночи,
Напоминая свысока,
Что срок – просрочен.
* * *
Проснулись голоса на этажах,
Плач закатился за подкладку пола.
Приливы и отливы скулежа –
Роптанье моря в раковине полой.
Дом сбрасывает оторопь надежд,
Дымочки снов окрашивают небо.
В тепле, среди разбросанных одежд,
Еще ты жив, но будто бы и не был.
Плывут кварталы в утреннюю падь,
В нелепость судеб, втиснутую в ритмы.
Родные! Вам не хочется вставать
И отрывать от ран слова и рифмы.
Что делать. Бог – в неясности задач –
Нас нанизал на ниточку терпенья.
И продолжает в ядрах неудач
Наращивать инерцию движенья.
Подъем, солдаты, – дети и щенки!
На тихий день мы брошены в атаку.
Полуокружность розовой щеки
Навстречу нам уже встает из мрака.
* * *
На бульваре литые липы
Подпирают собою небо.
Не решается снег осыпать
Свою нежность на нас, нелепых.
Мы как будто в командировке –
Нас не знает ненастный город.
Разогнавшись у самой бровки,
Надвигается автосвора.
Неизвестно, кому мы милы?
И кому мы, по сути, рады?
Нам в затылок уперлись ЗИЛы –
Укротители автострады.
* * *
Набросилась на город
Неистовых туч орава.
А ветер утюжит морды,
Хотя не имеет права.
А ветер грызет пороги,
Уносит кустов ошметки.
И в душу ругает Бога,
Как будто набрался водки.
А Бог потихоньку плачет,
Летучие слезы сеет.
Он знает, как мало значит,
И вмешиваться не смеет.
* * *
Стареют страсти. Раннее окно
Не ранит ожиданьем, как когда-то.
Пейзажа ежедневное пятно
Пригвождено; и временем разъято.
Туда, в образовавшийся разлом,
Меня несет толпа тысячелетий.
И наползает завтрашнее зло
На острова, где обитают дети.
Как мелочен прижизненный престиж,
Как узок взгляд и озаренья скупы.
А на погостах – серые кресты –
Птенцы веков – клюют небесный купол.
* * *
Не умереть и не уехать.
Запали клавиши души.
Навечно закатилось эхо
За каменные этажи.
И, несмотря на шум дорожный,
На реактивные грома,
Внутриквартирно и подкожно
Ползет молчание в дома.
* * *
Троллейбусы – псы городские,
Большие скулежные псы.
В асфальтовой серой России
Шныряют тупые носы.
Их солнышко гладит по шерсти,
А лужицы лижут живот.
Над шумами бегств и пришествий
Высокая нота поет.
Пронизаны насквозь кварталы,
Облаяны трассы с утра.
А в морды, сдувая усталость,
Уставились остро ветра.
Бездомно скитается стая,
Звенящую цепь волоча,
Старинная, вечно живая,
Свистит в переулках печаль.
* * *
Убогие ночные паруса –
Бежали телки, вырвавшись из боен.
А трасса упиралась в небеса
И все живое двигалось с собою.
В тисках машин и крошеве огней,
Навстречу наступающему аду –
Скопленье обветшалых кораблей –
Бежало стадо. Уплывало стадо.
По берегам грохочущей реки
На остановках толпы хохотали.
Росли витрины. Дымные клыки
Прожектора в созвездия вонзали.
А люди, отвлеченные на срок,
Несли в дома добычи и тревоги.
Но Бога осторожное весло
Их направляло в сторону дороги.
ТЕЛЕВИЗИОННАЯ ПРОГРАММА «ВРЕМЯ»
Монеты лиц вытряхивает Бог
Из доверху наполненной копилки.
А на штыке – Земли румяный бок
Торчит в ночи, как пирожок на вилке.
Разыграна жестокая игра.
Веселый выстрел охмуряет небо.
И голоса, безвестные вчера,
Забыли быль и прославляют небыль.
О, милостыня Млечного Пути,
Нам равнодушно брошенная свыше!
Куда летим? Нам всем не по пути.
Никто никем ни разу не услышан.
Кружится мира темная башка,
Плешивый ангел пьян и неприкаян.
Из времени отверстого мешка
Восходит Хаос. Возникает Каин.
МАРТ 84 г.
Повязаны и нанизаны,
Прикручены и пришиты,
Прилеплены к морю брызгами,
Цветами к земле прибиты.
Продеты, зажаты, втиснуты
И в города, и в годы.
Немыслимо , немыслимо
Перенести свободу.
Конец квартала или света?
Толпа пестра.
Душа омыта и согрета
Теплом костра.
Витрины огненно пылают,
Хохочет март.
И нас смотрины ослепляют,
И бьет азарт.
Плывут машины, как конфеты –
Желты, алы.
Мы потрясающе одеты,
И мы – не злы.
Клепаем новые модели
И пьем вино.
И кто мы есть на самом деле –
Нам все равно.
А на рассвете зреют тайны,
Молчит молва.
Мы так бездомны, так случайны,
Мы – острова.
* * *
Над кем и над чем возвысимся,
Свободу провозглашая?
Освистанная зависимость
Мне вроде бы не мешает.
От глаз твоих желтых пьяненьких,
Что, правда, прошли, но были.
Не будем срываться в панике –
Повязаны наши крылья.
Повязаны и нанизаны,
Прикручены и пришиты,
Прилеплены к морю брызгами,
Цветами к земле прибиты.
Продеты, зажаты, втиснуты
И в города, и в годы.
Немыслимо, немыслимо
Перенести свободу.
* * *
1
Я примирилась с мыслью. Мысль бросалась
Из-за угла и целилась в живот.
Шла в полный рост. Нагайкою стегала
Наотмашь била. На ухо шептала.
А я ее гнала,
Не допускала,
Стояла насмерть,
Плакала... И вот
Я примирилась с мыслью.
2
Я примирилась с миром.
Как он скучен!
Рассеян, глух, заботами измучен.
Непостижим – и все-таки изучен.
И дорог чем-то. Прошлогодний снег
Был голубым, и ласковым ко мне...
3
Но совесть! Эта проклятая баба!
Приклеилась, где тоненько и слабо.
Бессовестная! До скончанья дней
Не примирюсь я с совестью своей.
* * *
Наш утлый мир пресытился дождем –
Кирпич кипит люминисцентным чудом,
И тучи выползают из-под спуда,
Покуда мы неведомого ждем.
Дрожит асфальта черная ладонь
Под струями и просит подаянья.
Твоей души ответное касанье
Потоплено ликующей водой.
* * *
Полощет дождь полотнища дорог,
С земли смывает листья и печали.
Мой без вины поруганный порог
К моим ногам застенчиво причалил.
Любимый ливень шепчется с душой,
По мостовой разгуливают струи.
И шорохам рождаться хорошо,
И сразу попадать под поцелуи.
А главное: потрепанный волной,
Бездомный дом как бы вписался в пристань
И, привалившись к дереву спиной,
Дымит в дожде – неистовом и чистом.
* * *
Асфальт расхлюстан. Хлобыстает дождь.
Голубит ночь зареванное утро.
Под фонарем, сквозь желтенькую ложь
Скольженье душ загадочно и мудро.
На остановке – острове в пути –
Скорлупок круглых хрупкое скопленье.
У каждого по курсу впереди –
Свое шуршанье и свое томленье.
Окружена концепцией зонта,
Держу за ручку маленькое небо.
Над головой небесная вода
Долбит минуты радостно и слепо.
* * *
Зеленые, что вы шепчетесь?
Хотите ли быть людьми?
Бесчестием или честностью
Вас призрачный мир томит?
Над каменными заборами,
Разветрены и свежи,
Качаются категории –
Добра? Постоянства? Лжи?
В вас ласковость так ли ласкова?
И так ли груба кора?
Нахмуренность и распластанность –
Улыбка? Язык? Игра?
Теснимые человечеством
Загадочные стада,
Извергнутые из вечности
В зеленое никуда...
И, может быть, в поры дальние,
Когда зарастет Земля,
Как свечечки поминальные,
Затеплятся тополя.
* * *
Всего лишь дерево срубили,
Всего лишь дерева не стало.
Одним гвоздем пошевелили
В кресте распятого квартала.
Но, ухватив за полы тучи,
И, потащив за рельсы город,
Мы все ползем, привстав на сучьях,
Оставив небо без опоры.
* * *
Ты доросла до окна моего –
Верхняя ветка.
Не пожелаю себе ничего –
Неба и ветра.
Нас разделяет не только стекло –
Умысел Бога.
Тянется дерево пасмурный лоб
Тайно потрогать.
Дам тебе разум и горе, зато
Руки размножу,
Вздрогну зеленой и золотой
Тоненькой кожей.
Что мне в древесном полуденном сне
Может присниться?
Как растекутся по синей весне
Листики – лица?
Мы погружаемся вместе, сестра,
В общее небо.
В нас повторяются тайны костра,
Гроба и хлеба.
* * *
Без дороги сюда забрела
Безобразно гривастая ива,
Заслонила собой, замела
Половину жилого массива.
Первобытное солнце в боку,
Что прорезалось утречком рано,
Напряженно висит на суку,
Полыхает, как рваная рана.
И, взята за ноздрю на кольцо,
Приторочена к балке балкона,
Человеку смеется в лицо,
Под ногами гудит многотонно.
* * *
Холодает. Веселый лес
Облетел за четыре дня.
Это Боженька с неба слез
И прозрачные крылья снял.
Над холмами бесплотных тел
Поднимается светлый чад.
Это Боженька руки грел
Над костром своих тихих чад.
* * *
Я, может, этим деревом была.
А может быть, соседнею осиной.
Разломом влажным – желтой древесиной.
Лишайником в шершавинах ствола.
Я продолжала странную игру:
Распространялась, слушала, тянулась.
К рассеянному небу прикоснулась,
Развеялась, забылась на ветру.
В мой бедный бок впивается пила.
Я накренюсь со скрежетом и скрипом.
Нет, я кричу невыкричанным криком.
И падаю. Я деревом была.
* * *
Пыхтит под окнами косилка,
Снимает голову с травы.
Обыкновенное насилье
Зеленой стоит головы.
Но, окроплен зеленым соком
В непромокаемом раю,
Не хочет Бог назваться Богом
И прячет голову свою.
ТОПОЛЬ.
(Первое прощание)
Мой ненаглядный,
Золотце мое,
Серебряность,
Нахмуренность,
Продутость.
В моем окне –
Неистовая смута,
Подсвеченная утренним огнем.
Я ухожу.
Как всех, которых нет,
Тебя вбираю в клеточки и поры –
Зеленую насмешливую гору –
Рассеянную мелочью сует.
ТОПОЛЬ.
(Второе прощание)
Яухожу отсюда,
Ты остаешься вкопан –
Столпотворенье чуда,
Благословенье окон.
Я нарушаю слово,
Ты остаешься светел, –
Звездное изголовье,
Овеществленный ветер.
Я растворяюсь в весях,
Ты остаешься верен,
Ты остаешься весел –
Тайной Земли измерен.
* * *
Инверсионный след –
Копье в груди у Бога,
А слезы Бога – свет,
Что плещется полого.
Но не было бы глаз,
И не было бы неба.
Бог – это слепок с нас.
А может – пыль и небыль.
А может – Он во мне,
Такой земной и робкой?
И – все-таки – извне,
За атмосферной скобкой.
На обещанья скуп,
Извечен и обычен,
В моем родном мозгу
По-своему химичит.
* * *
Зарницы – ушедших взгляды.
Ушедшие небу внемлют.
Как будто бессмертным надо
Потрогать ночную землю.
Как будто бессмертным можно
Прижаться к земле щекою.
Бестрепетно и тревожно
Отдаться тоске-покою.
Под веками туч тяжелых
Проглядывает усталость.
Зарницы бесшумный шорох –
Больного ребенка шалость.
ПОЭЗИЯ
Над оголтелою минутой
Улыбка; нарост на коре;
Патина; зреющая смута;
Бессмертье. Проигрыш в игре.
Горчинка в старом разговоре,
Грядущих почек горький клей.
Неубывающее в горе
Сознанье сущности своей.
Деревьев странное молчанье,
Невыразимость естества.
Движенья, шепоты, касанья,
Растасканные на слова.
* * *
Я себе покупаю друга
И плачу всего тридцать грошей.
Несмотря на такую цену,
Я, возможно, его не стою.
Я трудилась бессонной ночью,
Я молилась в трамвайном храме,
И теперь небольшой блокнотик
Выбираю себе в подарок.
Я слоняюсь вокруг киосков,
В канцелярских торчу отделах,
Выбираю такую морду,
Чтобы было не одиноко.
У простого – добрые щеки,
У цветного – твердые плечи.
Этот, белый, подставил ухо,
Он, бедняга, умеет слушать.
Может – сбуду избыток боли,
Отвяжусь от постылой яви.
Но спихну только те напасти,
Что разглажены и расшиты.
Те, что связаны нитью звука,
Что подколоты рифмой к плоти,
Расфасованы строго в строфы.
Остальные – себе оставлю.
ПОЭТЫ
Локаторы, оракулы, предвестники,
Запущенные в будущее щупы,
Немых богов отчаянные крестики,
В пазах вселенной – хрупкие шурупы.
Навылет пробивает информация,
По днищу лет проложены пунктиры.
И на заре невинная акация
Стучит в стекло нахмуренного мира.
Хранители развеянного вечера,
Добытчики на приисках печали;
А может – нож – которым человечество
Само себя от кожи очищает.
* * *
Недобрый дом,
Не-благо-дарньш Бог,
Немыслимых ветров несправедливость,
Рассветов беспробудная сонливость
И ворох неразобранных забот.
И все же – разноцветная душа
На кончике соломинки не тает,
Объемлет пустоту и отлетает,
Застенчивою радугой шурша.
СТАНЦИЯ ОКТЯБРЬСКАЯ
Вот лист ползет и лижет ноги,
И набивается в друзья.
Сухих, прозрачных и убогих
Понять нельзя, поднять – нельзя.
А поезда бичуют землю,
Свистят зеленые хлысты.
Господь слегка толкает в темя –
И я слетаю с высоты.
Вослед последнему вагону –
Летучей стайкой желтых лиц –
Сопротивляемся угону –
Стремимся вверх, клонимся ниц.
И все одно – что был, что не был, –
Поляжет жухлое жнивье,
А провода разрежут небо
И кинут каждому свое.
* * *
Существуем почти невидимо;
Синева кругосветно светится.
До прохожего индивидуума
Не дотронуться, если встретится.
Ах, какая броня прозрачная!
Хоть бы слово стеклянно стукнуло.
Ударяется радость зряшная
В безупречную твердость купола.
Только листья сквозь отчуждение
Проникают тишайшей ясностью,
Будто посланы в утешение
Контрамарки на Божье празднество.
* * *
Трассы преодолев,
Гривой играя рыжей,
Рыщет веселый лев,
Городу пятки лижет.
Вдоль лучезарных рельс
мчит кувырком и скоком.
Листьев шальная взвесь
Всыпана в синий кокон.
Кладбищ червонный клад
Будем делить на доли:
Много ли – у оград?
И у меня, на воле?
* * *
Красный свитер на белой веревке
Гладит полдень подобьем руки.
А над горлышком – вроде тусовки –
Голубые дрожат мотыльки.
Сквозь утробную полость одежды
Осторожное время течет.
Шевелятся пустые надежды,
Одноглазое солнце печет.
Благосклонность залетных созданий
Невозможную нежность сулит.
А сутулость насупленных зданий
От настырного мира хранит.
Вдруг откуда-то – ловок и прыток –
Ветер – зверем! Растерзан покой.
С белой привязи прыгает свитер,
Отбивается красной рукой.
* * *
Принесите багульник, детки,
Мне уже не прийти с базара.
Молодым просигналят ветки
Беззаветно и светозарно.
Будто кто-то на хворост утлый
Уронил голубую спичку.
И вокруг заклубилось утро
И уставилось глазом птичьим.
В мире ветер сгибает спины,
Притесняет кусты огульно.
Неразгаданный и невинный
Принесите домой багульник.
* * *
Вроде – морозы канули,
Пали снега бессчетные.
И колеями санными
Вымыслы перечеркнуты.
Под одеяло ватное
Клонит планета голову.
Бело, бешено, бедственно
Безмолвие...
Неба, по сути, нету,
И возноситься некому.
Падают с того света
Прожитых лет молекулы.
ДВА ДНЯ В МАРТЕ.
1.
День привязался, как бродячий пес.
Такой же неухоженный и серый.
Чего тебе? Ни памяти, ни веры,
Ни косточки. Обидами оброс.
Ты влез в меня, как будто в конуру.
Слегка скулишь, отряхивая шкуру.
Ая- живу в тебе. Надеюсь сдуру.
Слегка скулю и зябну на ветру.
Который час? От утра и до сна
Мы тянемся, переставляя лапы.
Как будто с неба перестало капать,
А света нет. Ни осень, ни весна.
Давай решим, кто все-таки извне,
А кто торчит у мира в середине?
Ответа нет. Мы все на тощей льдине.
Я. Ты. Весна. А впрочем, снова снег.
2.
Мне день подарен. Мне отвален день.
А может быть – с бессонницею – сутки.
Мне от щедрот отсыпаны минутки –
Купанье солнца в мартовской воде.
Я это солнце выплесну совсем:
Мне день, без друга прожитый, не нужен.
Я подарю вам огненные лужи –
Всем по одной. Весну – одну на всех.
ДЕНЬ В АПРЕЛЕ
Вороны, заткнитесь, заткнитесь.
Не надо в пространстве балдеть.
Осины свой легонький ситец
Почти согласились надеть.
А значит – мы прожили зиму,
И, стылую слякоть кляня,
Повесили синюю силу
На слабые плечики дня.
* * *
Мы въехали в лето
На белой метле,
В промоину света
На стылой земле.
Мгновенье – от снега
Шершавых оков
До белого бега
Косых облаков.
Мы въехали в старость
На полном ходу.
Нам мест не досталось
В раю и в аду.
От жаркого горя
На грубом ветру –
До ложки покоя
В оглохшем углу.
* * *
А дерево набито, как мешок
Возней и шебуршаньем – под завязку.
И хлопотно, а все же хорошо.
Облетано кругом, прошито насквозь.
Скворцы скворчат, аукают, шуршат,
Почти что лают, хрюкают, смеются.
Срываются. И в сердце мельтешат.
И пьют весну из солнечного блюдца.
* * *
Опять весенний выводок рубах,
Продутый ветром и опавший вскоре.
И рукава пустопорожний взмах
Отпугивает старенькое горе.
Мы девять лет не виделись с тобой.
Твои рубахи – стиранные птицы –
Беспомощно снуют над головой –
Ни улететь, ни сгинуть, ни прибиться.
* * *
Самолеты близко
К вороньему дому,
Пролетают низко,
Шевелят солому.
Падают на поле –
Птицы ли, химеры?
Ни вороньей боли,
Ни вороньей веры.
Синий воздух косит
Железная сила.
И куда их носит?
И куда носило?
Но все так же вечен,
И все так же дален
Месяц – светлый птенчик,
Червячок печали.
* * *
Бьют собаку, клянут собаку,
Нарушают уют.
Расправляются безо всяких.
Бьют.
Мы с тобою уйдем и сгинем.
Только надо узнать: куда?
В проявителе сизо-синем
Проявляются провода.
Прикипает к глазам решетка,
Надвигается тень дыры.
И разболтанною походкой
Входят гицели во дворы.
И откуда-то блохи, блохи...
Неразбавленная беда.
Сгинуть – это совсем не плохо.
И не надо нам знать – когда!
* * *
Я потеряла право на любовь,
В страну доверья потеряла пропуск.
И дерева предутренняя робость
Ко мне в окно не просочится вновь.
Раздам цветы, пусть кто-нибудь иной
Зеленые разгадывает души.
Заткнись, Земля! Не буду Бога слушать, –
Предательство воздвигнулось стеной.
* * *
Мои безгласные стихи
Как бы написаны по смерти.
Они нечаянны, поверьте,
А слезы яростно-тихи.
Но я хочу придумать чудо:
Пусть мимолетная рука
Коснется дней моих слегка:
Пусть кто угодно. Пусть – Иуда.
Кто может дерево понять?
Кто может зарево обнять?
И лбом согреть стекло ночное,
Что было мною, было мною?
* * *
К чему бы душой прилепиться?
Не лепится к ночи душа.
Нелепиц раскосые лица
В усталой башке мельтешат.
К чему бы пристроить тревогу.
К чему бы притиснуть тоску?
Куда бы засунуть, ей-Богу,
Разорванных суток лоскут?
Не надо ни лада, ни лишку.
Хвала – все равно, что хула.
Ах, чтоб им ни дна, ни покрышки,
Ночные недобрые мышки
Грызут темноту добела.
* * *
Я нянчу трудную строку –
Она дитя мое больное.
То напою, то успокою,
Одену в ласку и тоску.
Я жду, как дождика земля –
Строка сама в меня вольется
И надо мною засмеется,
И стих начнется от нуля.
* * *
Стихи не имеют значенья,
Ничто не имеет значенья.
Но к небу возносит растенье
Немую молитву листа.
И прыгает мой Скоморошек –
Рассыпчатый звонкий горошек.
И помнится взвешенность крошек
В недобрый период поста.
Ничто не имеет значенья,
Но облако розовой тенью
Меня утешает слегка.
И медленно день угасает,
И робкое сердце качает
Случайная строчка стиха.
* * *
Все сложности.
И сложенности из
Протонов, клеток,
Трепетов, страданий.
Улыбок, слез,
Прибытий, опозданий,
Из вдохновений
И скольжений вниз.
Все просто:
Солнца ласковый комок.
В ограде – облысевшая могила.
Моя любовь – единственная сила.
И – ожиданья взведенный курок.
* * *
Кисть сохлая горит и просит влаги,
И просит краски, чтоб ударить в душу.
Я – карандаш, отъятый от бумаги,
Мелодия, не вложенная в уши.
Была полным напитана тобою –
Кармином терпким, трепетным оркестром.
Ах, что мне делать с охрою сухою,
Оглохшим днем и памятью отверстой?
* * *
Поверьте смертью
Каждую слезу,
И пусть сухими
Будут ваши щеки.
Так ровен свет,
Струящийся из окон,
Так близко Бог,
Когда его зову.
Поверьте смертью
Доброе вчера –
Еще в руке
Неотданное чудо.
Так ровен свет,
Идущий ниоткуда,
Когда уже
Проиграна игра.
* * *
Это я прилепляюсь к асфальту,
Покаянно ложусь на межу.
Как потерянный листик, фатально
Над своею могилой кружу.
Иногда, когда ветер бездомен,
По касательной режу стекло.
И в озонных проемах Госпрома
Утопает мой плотик светло.
Это я, высыхая от стужи,
Тяжелея от кожицы льда,
Выскребаю свой собственный ужас,
Обрываю свои провода.
Это – я... Но не надо гордыни.
В свою очередь, землю любя,
Прорасту, просигналю и сгину,
Прилечу и прикрою себя.
* * *
Мне не с кем быть самой собой,
Такого друга нет.
Мне надо быть травой, рабой,
Лисой, метущей след.
А я – прямая, как доска,
Уперлась в твердь торцом.
Я из единого куска
Изваяна творцом.
Уже пора трубить отбой,
Уже не надо плыть.
В небытии хочу собой,
Самой собою быть.
* * *
Меня не слушает никто.
Я вся – одно сплошное ухо.
Я – это только орган слуха.
Меня не слушает никто.
Меня не слушает никто.
Я открываю рот, как рыба.
Во мне растет молчанья глыба.
Меня не слушает никто.
Меня не слушает никто,
Я слышу все: беззвучный шепот,
Обиды, смех, скольженье, топот, –
Меня не слушает никто.
Меня не слушает никто:
Душа – и та себя не слышит.
Стучат дожди, скребутся мыши,
Меня – не слушает никто.
* * *
Металлический вкус валидола
У дворов и расхристанных туч.
И снежок голубого помола
Ниспадает до мусорных круч.
И грядет бескорыстная псина
Мои зябкие ноги согреть.
В пересветах отчаянной сини
Закипает и капает медь.
Я уже не имею значенья
Для себя: не пытаю судьбу.
Но восходит весеннее пенье
В перехваченном хриплом зобу.
* * *
Что, сумерки? А может быть, рассвет?
Теплеют крыши, туча голубеет.
И ветки – накрест. Дня, по сути, нет,
Поскольку протяженья не имеет.
Поскольку мне не сдвинуть день плечом,
В своих глазах я потеряла ценность.
Но я жива. Пока еще. Еще
Трубит в трубу над ухом современность.
И все течет, хоть мимо, но при мне.
Весенний снег расцвечен и радушен.
Горбатый дом пригрелся в стороне
И лыбится щербинами отдушин.
И голубь, оттесняя воробьев,
Клюет зерно на маленьком балконе.
И время однозначное мое
Съезжает вкось на медленном уклоне.
* * *
Я виновата в том, что холодна
Сегодня ночь. И скомкана страница.
В том, что у дома сломана спина,
Осел фасад и плачет черепица.
Балкончик – шаткий шаг в угрюмый мир,
Где все не так, и я тому причина,
Где потеряла звездный ориентир
Моей души немая половина.
Вот парадокс: чем меньше в сумке дней,
Тем больше вин на совести моей.
* * *
И начался день, и закончился день.
В вечернем дыму убывающий тополь.
Предплечьями кровель задавленный вопль –
Ребенок?
Собака?
Сознанье в беде?
Везде и нигде повторяется крик,
Смыкает закат обожженные губы,
Мольба о спасенье, цепляясь за трубы,
Восходит в зенит, остывает внутри.
* * *
Ну, хватит, все. Вторженье петуха
В непрочный сон безжалостно и резко.
Рассветных туч распавшаяся фреска
Кровоточит. А утро ждет греха.
И грех прийдет. Усталая душа
ссыхается, теряет эластичность,
Сверяет с неизбежностью наличность.
И ей, душе, не хочется дышать.
Так далеко любимая трава –
Не приласкать. А броситься с балкона –
Противно христианскому закону.
И страшно: разлетится голова.
* * *
Нет друга, кроме друга. Но его
Исконно нет. А также и пророка.
Вот разве ветер. Острый и нагой.
И тополя веселая морока.
Сорока? Где? Ах, вот она – в тени.
Комочек суеты, личинка сути.
Лишь листья надо мной считают дни.
И облака – насупленные судьи.
Свет может быть завязан и на ней,
Сороке этой. Центре мирозданья.
Улыбчивость стекляшек и камней.
Волна тепла. Непознанность сознанья.
Свет может быть завязан на звезде –
Петля луны. Веревочка вселенной.
А я – одна. И странствую везде,
Окружена своею кожей тленной.
* * *
Жизнь с молотка, а преданность – с торгов.
Не отступлюсь и не утешусь новью.
В толпе детей – насмешливых богов –
Несу одна свою поклажу вдовью.
Небрежный мальчик – чаянье мое, –
На дружбу запоздалая надежда;
Сутулый дом – последнее жилье;
На стульях – бездыханная одежда.
А за окном (оставьте это мне!) –
Глумленье ветра над бесценной кроной;
Кирпичный шрам на горестной стене;
Белесый пес, отверженный законом;
Ошметки туч – движенья благодать.
Предел свободы – улица хромая.
И милый мусор (силится взлетать
И падает, на ножки приседая).
* * *
В меня вошла заблудшая душа –
Осенняя фонарная тревога.
Вломилась порошинка камыша,
Пылиночка, отлипшая от Бога.
И, уходя без слез и налегке,
Кому отдам нечаянную малость?
Сквозному ветру? Призраку? Руке,
Которой под рукой не оказалось?
* * *
В отсеке Вселенной – пробоина дня.
И солнце. А город – пристанище окон.
Внутри затаилось усталое око –
Пригрелось во мне и глядит на меня.
А я охладела к воде и огню.
Порог отчужденья. Никто не поможет.
Запас золотой приобщения – прожит.
Последнее слово горит на корню.
Несытая совесть. Безмерность утрат.
Безвыходность стен. Неустроенность суток.
И боль головная. И цокот минуток.
И жажда дожить до утра, до утра
* * *
В раздумье человек на берегу
Прослеживает пасмурную реку.
Она, тоску сбывая человеку,
Так много слез скопила на бегу.
Нам не понятен осторожный лес:
Чужие тайны и чужие смыслы
Сомкнулися, привстали и нависли –
Неведомое стойбище древес.
Сухая степь – прабабушка моя.
Старухина растресканная кожа.
Завет земли. Связующее ложе.
И неба закругленные края.
Пускай в степи останется мой прах.
Приклеется к подножию былинки,
Запорошит вельветовые спинки
Полдневных пчел. Рассеется в ветрах.
* * *
Утро пробует голос. Едва
Потеплело на сердце у ночи.
Вылезает на свет голова
Из соцветья земных оболочек.
Я покуда стою на полу,
Не жива, но еще не убита,
Собираю в скупую полу
Шестеренки разбитого быта.
Отдаляюсь от стен, не спеша,
Утекаю по каплям сквозь щели.
Не цепляется влажно душа
За рассветы и пыльные ели.
* * *
Я – маска бабушки седой,
Старушки, тронутой забвеньем.
Ворчу, талдычу изреченья,
Заветы мудрости пустой.
Распространилась я в себе.
Граница – ношеная кожа.
Сосуд божествен и безбожен –
Ловушка радостей и бед.
Мне хорошо сидеть во мне,
Подслеповатой оболочке.
Казаться внуку или дочке
Необитаемой вполне.
Мне хорошо сидеть в тюрьме
И видеть свет в кромешной тьме.
* * *
Мертвые терпеливы.
Я затаюсь под спудом.
Отбарабанят ливни –
Сразу меня забудут.
Не шевельну рукою,
Не обозначусь тенью.
Ляжет на дно со мною
Каменное терпенье.
Мертвых манят надежды,
Вложенные в столетья.
И между мной и между
Вечностью – встреча светит.
Может, зарница летом,
Или угрюмость зданья,
Или безветрье веток
Выведут на свиданье.
В поле, на горьком ложе,
В завязи водоема,
В чьей-то душе похожей
Выплывет звук знакомый.
И просочится мимо.
И заметет забвенье.
Мертвым необходимо
Каменное терпенье.
И живым.
ТРЕХСТИШИЯ
Весенние ветры влажны.
А летние лужи – мелки.
Я скоро уйду в пустыню.
*
Летит голубая капля
По длинной ладони ветра.
Ползет по щеке оконной.
*
Рассвет источает щебет;
Зеленый закат – напевы.
Ночные глубины – немы.
*
Бежит босиком по небу
Разветренный узелочек –
Сынок бельевой веревки.
*
Закатаны плотно в банку
Страданья и страсти века –
Наследных поэтов пища.
*
Мы ценим алмаз в каратах,
Неистовость ветра – в баллах.
Метафора – мера горя.
*
Влачатся в родных канавах
Коричневых туч отрепья.
Чистилище – на чужбине.
СКОМОРОШЕК - ТЕБЕ
Мой билетик
На право остаться на свете;
Неизвестный
На ленте вселенской программы;
Адресат мой,
Который в грядущем столетьи
Снимет с ветки
Зелененькую телеграмму;
Мой подарок
Хорошему дню и ненастью;
Мой подранок
Грядущей любви и печали;
Тайничок мой,
Распахнутый временем настежь;
Самолетик,
Закинутый в дальние дали.
*
Мой радостный! Из всех земных наград
Со мной твоя улыбочка дельфинья –
В пространстве между зеленью и синью –
Прозрачный свет, счастливая игра.
*
Ты – маленький. Но мир не так велик.
Не унывай. Он всем пошит по росту.
Прочны стропила. Крепок звездный остов.
Ая- скорлупка в гнездышке Земли.
*
Ты разминулся с теми, кто вложил
В твой сундучок и песенки, и гены.
Они слагают кубики Вселенной,
Чтоб Скоморошск в звездном доме жил.
*
Возьми меня с собой на ручеек,
Дай насмотреться сквозь твои гляделки
На хрупкий мостик, на песочек мелкий,
На жизнь тому истраченный денек.
*
Ты в кулачок все звуки собери,
Не выпускай: они мне ранят уши.
И только диски ласковых лягушек
Пускай кружатся летом до зари.
*
Твоя улыбка – словно стрекоза.
То вдруг замрет, то солнышку ответит.
Пусть женщина когда-нибудь заметит
Все то, что видят старые глаза.
*
Мой Скоморошек ходит ходуном.
Клубится дом от праздничного шума.
А за стеной – стена: там кто-то умер.
Но кто-то не был мальчиком давно...
*
Ты – огонек в темнеющем окне.
Оброс туманом бесноватый город.
Но огоньки сквозь листья и сквозь поры,
Как мальчики, сбегаются ко мне.
*
Твои грехи легки, как облака,
А тайна глаз подобна тайне неба.
Ты, слава Богу, мал. И Богом не был.
И не смотрел на землю свысока.
*
Быть может, Бог – такое же дитя,
А старый мир – любимая игрушка?
Кого из нас он вытащит за ушко
И тут же душу вытрясет, шутя?
*
Как мимолетна детская слеза
И как она ничем не восполнима.
Но ветры детства продувают зиму,
И плачет в поле старая лоза
*
Ты – капелька на трепетном листе,
Я – старая напуганная ветка.
Я непогоды жду. Ударят ветры,
Пойдут тебя носить на высоте!
*
Не плачь, любимый. Двоечка плывет,
Гордясь своей повадкой лебединой,
По двум прямым. По самой середине.
Не так плоха на фоне вечных вод!
*
Все горести развеются, как дым.
А похвалы не стоят ни копейки.
Что, двоечки? Тащи-ка их за шейки.
Сейчас мы их зажарим и съедим.
*
Люби другого, маленький. Другой –
Совсем, как ты. мороженое лижет;
С тобой дерется; окриков не слышит;
Твой мяч пинает вредною нотой.
*
День – он для всех. Но каждому из нас
Необходима маленькая дверца,
Где дремлет «Я», где глухо ходит сердце,
Где каждый миг оставлен про запас.
*
Пусть мальчик мой – единственный, кому
Я горсть метафор высыплю в ладони.
Ты равен миру. Этот мир бездонен.
И слеп, и глух, как сотни лет тому.
*
Не правда ли – крылатый конь Пегас
Уносит трусов от любви и боли.
Сойду с коня; пока мой мальчик в школе,
Безмолвен дом и бесконечен час.
*
Хватают все неравные куски
Земного счастья из одной кормушки.
Меня – клюют. Но ты своей старушке
Не дашь пропасть от горя и тоски.
*
Ты вырастешь. Святая простота
Улиткой нежной втянется под кожу.
Узнаешь мир. Он сладостен и ложен.
Хлопушка Бога доброго – пуста.
*
Будь мастером. Строгай свою доску.
Сметай стихи – шальную пену стружек.
Нагому сердцу – прочный домик нужен.
Крутой рукой обуздывай тоску.
*
В твоей ладони – шарик надувной,
Слегка опавший, но еще веселый.
На ниточке над улицей, над школой
Плыву вослед – над миром, над тобой.
*
Смотри, как истончается заря, –
Нам не до ссор и разочарований.
Я в памяти твоей останусь няней.
Ты – справочка, что жизнь прошла не зря.
***
Мы уходим. Прощайте, дети!
Ваши беды – настороже.
В переменчивом легком лете
Растворится душа в дожде.
И пока мимо наших тайн
Вы спешите к своей звезде,
Мы из времени вырастаем,
Прорастаем сквозь тлен везде.
Все былое – «не любит – любит» –
В улетающих лепестках.
Ах, акации голый прутик
Продолжает дрожать в руках.
А закаты смыкают губы,
Истончаются вечера.
Ясноглазый – тоскует купол
По душе, что жила вчера.
II
И ЭТА ГОРЕЧЬ – АЗБУКА МОЯ
***
Я вырастаю на себе,
Как желтый гриб на месте взрыва.
Потусторонняя олива
На ближнем вяжется горбе.
Остановлюсь.
Ни шагу вспять.
И вглубь на семь десятилетий –
В той жизни поселились дети –
Заглохну.
Вылуплюсь опять.
Освобожденная вполне,
И одиночество при мне.
* * *
Экзотика, экзотика –
Колибри мельтешат.
Агаша синим ротиком
Пытается дышать.
Сухого ветра приступы,
Тяжелая роса.
Извилистые выступы,
Косые небеса.
Бумажная идиллия –
Привет стерильных роз,
Ворчливые усилия
Нерасторопных грез.
Без радости и паники
По истеченье дней
Сижу себе в компанийке
Облупленных камней.
* * *
Ночами проволочный звон –
Дождя колючее упрямство –
Иглою штопает пространство
И выцарапывает сон.
Звенит, нацелившись в зенит,
Наоборот, до высших таин.
Там в облаках клубится Каин
И на иврите говорит.
А утром меленький туман
Наждачно лепится и злится.
(Отдать концы и застрелиться!)
Возьму шинель, пойду в ульпан.
***
Ну, где нам быть? (Или не быть пора?)
И здесь, и там – не лучше и не хуже.
Железка прожалела до утра,
О том, что жить приходится снаружи.
Самоубийцы варятся в смоле,
Оставив дом без своего присмотра.
Нет, не по мне в мятежном феврале
Вздыхает клен, метелями ободран.
Предательски покинутый февраль
Мое тепло растрачивает всуе.
Закладывает белую спираль
И в окнах ветки черные тасует.
Наискосок уходят фонари –
Бессменные солдаты ностальгии,
Как будто выгорают изнутри.
Сокрытые в запасниках России.
ЧЕТВЕРОСТИШИЯ
Нет времени на то, чтоб полюбить,
К святой земле прижаться и прижиться.
Нет времени на то, чтоб возвратиться,
Нет времени, нет времени забыть.
*
Холмы навстречу выкатили лбы,
И камни из орбит повылезали.
Ах, если б мне когда-нибудь сказали,
Что я в бега подамся от судьбы.
*
Когда стихи слетаются ко мне,
В башке толкутся щекотно и тщетно,
Я вся переливаюсь беззаветно
В молчание израильских камней.
*
Друг к другу приспособивши бока,
Сидят неразговорчивые глыбы,
А захоти – заговорить смогли бы.
Лениво пьют истому ветерка.
*
Здесь каждый камень в твердом кулаке
Таит в себе обиду и угрозу.
Но дождь прошел, и камень точит слезы,
И облака гуляют налегке.
*
На всем патина невозвратных лет,
Клочки полей, пригретые холмами,
А города цветными лоскутами
Произрастают времени вослед.
*
На плоских крышах бойлеры торчат,
Стригут лучи оранжевого солнца
В линейках трисс печальные оконца
Подслеповато жалобы строчат.
*
Бесценный воздух местный коммерсант
Возьмется расфасовывать в пакеты,
И выставит в витрине вазу света,
И на весы положит небеса.
*
Гуляет эхо – гулкая страна
Звучит, как трубы в древнем Иерихоне.
Идет хамсин – холмы поют и стонут.
А кот в ночи вопит, как сатана.
*
Гроза взъярилась – лопнула гора,
Взорвались камни в грохоте и лязге.
И шар земной через плечо Аляски
В испуге покатился со двора.
*
Январь и солнце – пастбище для роз.
Фонтаном травы вырвались из плена.
Орех раскинул хрупкие антенны,
Ощупав небо, веточку принес.
*
И сбылся свет. И сбудется судьба.
Конец опять пристроился в начало.
Пропел петух и слово прозвучало.
Начну свой путь с соседнего горба.
*
Как тонок свод и выстрадан покой.
Огни земли заглядывают в триссы.
Тугие веретенца кипарисов
Сверлят Луну. Забвенье – под рукой.
*
Упрямый дождь добрался до нутра,
Работает бесцельно по металлу.
Душа во сне разжалась и отпала,
Ушла домой до самого утра.
*
Приснилась льдина. Черная вода
И трещина опасного разлома.
Перешагну – а дети будут дома.
Пройду к столу, исчезну без следа.
*
Я в этом цирке круглом без конца
Смотрю программу светлой Иудеи.
А за спиной: на улицах темнеет,
Темнеет пасть щербатого крыльца.
*
Считаю насквозь все свои грехи
И беды – от рожденья до отлета.
Меня клюет мой птенчик желторотый,
А утешают камни и стихи.
*
Из подворотни тянет сквозняком,
Набычилась суровая планета;
Замерзла твердь посередине лета,
По ней восходят души босиком.
*
Умершие, вы тянетесь ко мне;
Я знаю: этот путь безмерно долог.
Но вот звезды срывается осколок...
Ах, недолет! – Угас среди камней.
*
Я глажу одиночество, как пса,
По шерсти и чешу его за ухом.
И всем нутром и потаенным слухом
Храню времен прошедших голоса.
*
На солнце раскаленная скамья –
Сковорода в системе преисподней.
Но здесь мой дом. И здесь мое сегодня.
И эта горечь – азбука моя.
* * *
Электричка скальп снимает
С завоеванных просторов
И излучина кривая
Огибает грубый город.
Я хочу к нему пробиться
И взываю о прощеньи.
Мне в пустыне брезжит-снится –
Возвращенье, возвращенье.
Там, на площади огромной
Улыбается брусчатка.
Я хочу душой бездомной –
Возвращаться, возвращаться.
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ О ЧЕЧНЕ
Не сплю. Ожидаю восьми,
Припасть к телерту-телеглазу,
Лизать эту рану, заразу –
В отрепьях на пастбище мин.
Россия скребется во мне,
Чечня загоняет в чахотку.
Ты, Боже, не прав ни на йотку –
По-черному топят в Чечне.
Не сплю. Ожидаю восьми.
Смыкаются челюсти века.
О, Боже! Отдай человека,
Возьми мою душу, возьми.
* * *
Красное озерцо зацепила,
скользя, телекамера.
Мне чистой воды не видать
Ни в емкостях, ни в водопадах –
Я видела впадину ада.
До ада – рукою подать.
По луже бредут сапоги,
В крови застревают колеса,
А злоба не знает износа,
А совесть затмилась – ни зги.
Отныне мне нету нигде
Волны и дождя золотого.
И даже колодца простого.
И слез, равноценных беде.
***
Разверзнись, безразмерная душа!
Разлуками набита под завязку,
Она еще надеется на ласку,
Умаявшись, почти что не дыша.
Святых холмов спасительная мгла...
А мальчик где? Горячее сердечко?
К кому прижмусь, как пыльная овечка,
Приклеюсь, как древесная смола?
Святых холмов спасительная мгла...
***
Оцепенеть, оцепенеть.
Воскреснуть, встать, войти в сцепленье.
Покуда есть на свете звенья –
Им сочетаться и звенеть.
И распадаться. Падать. Пасть.
Освобождаться на свободу.
Оцепенеть – столкнуться сходу.
Обняться. Намертво припасть.
Собраться в ржавую змею –
Могилу братскую свою.
***
Луна, как собака, лежит на спине,
Покорна Всевышнему Богу.
А луч от луны в полосатом окне
Сломался и свесился сбоку.
А мне б зацепиться за лунный рожок
И сделать единственный выдох-прыжок...
Но я продолжаю лежать на спине,
Всевышнему Богу покорна вполне.
***
Я привыкла к Нацрат-Илиту,
Где обычай полетать прогрессу,
Где епископы-эвкалипты
Так торжественно служат мессу,
И слегка шелестят сутаны,
И восходят в зенит шептанья,
И муллы перепев гортанный
В сон вплетается птицей ранней.
В полумраке вздыхают горы,
Ветхий месяц плывет на спинке,
Как серебряный свиток торы
У Галактики в серединке.
А туманы Нацрат-Илша,
Как пушок на щеке ребенка.
И гудит от рулад иврита
Барабанная перепонка.
***
Я – предала. И слово отлилось.
Я вовсе не уехала оттуда.
Приемыш неулыбчивый. Иуда.
Врасти в сухую твердь не удалось.
Я к ним тянусь, но серые холмы,
Ленивые улитки, прячут души.
А кактусы сидят, поставив уши,
И слушают, колючи и немы.
Но вот хамсин, отвязанный, нагой,
Всей широтой раскованной натуры
Придавит рощи пятернею бурой,
И камни заклокочут под ногой,
Тогда – твоя. И рядом, на горбе,
Завоют эвкалипты и заплачут, –
Я в этом доме есть. Живу и значу.
Клеймо меняю в масть своей судьбе.
***
А жизнь меня ведет из дома в дом.
И только я прилипну и присохну, –
Другие ветки тупо смотрят в окна,
Прикрыв чужое небо – «от и до».
Свои долги раскинув по углам,
Отдав концы, плыву к другим причалам
Здесь только что печаль моя сычала,
И словом надышаться не могла.
О, сколько крыш от траурных снегов,
От грубых весен защищало душу.
Опять – уйду. Опять себя разрушу,
На дождь и ветер вынесу богов.
