Марлена Рахлина. Стихи
  |
 | Прозрачные словаСветлой памяти ГИМН ЯМБУ Еще звенишь, еще не умер, удар врагам и дар друзьям, любовь и гнев, печаль и юмор, четырехстопный славный ямб.
Ты нам историей завещан, урок отцовский сыновьям, свободный дух, живой и вещий, оружье славы, гордый ямб.
То очаруй, то грозно свистни, то будь отшельник, то буян, отец поэзии и мысли, и бог веселья, добрый ямб.
И я б легла, сложив оружье, среди могильных черных ям, когда б со мной ты не был дружен, мой старый спутник, верный ямб.
Но я услышу голос вечный и волю дам твоим струям, мой честный, чуткий, человечный, чеканный, чистый, четкий ямб. НОЧЬ Ночь большая и толстая, и заметьте, долгая-долгая... Сколько раз засыпаю, опять просыпаюсь, опять засыпаю – она все длится, и во сне проплывают дома, деревья, лица злые и добрые, бывшие добрые, сегодня добрые, а то и совсем незнакомые лица. Это хорошо, что я сплю: ведь в жизни единственной я уже почти ни с кем и почти никогда не хочу общаться, не боюсь одиночества, ни боли, ни смерти таинственной, и совсем по-другому, чем раньше, понятно мне счастье. Все друзья мои, верные, настоящие, давно уже померли, есть один человек, очень нужный – и хватит, а что думает он – мне неизвестно. Как мы спелись на старости: ведь дружба – молодость, а уж такого номера не ждала я, но он мне – помощь и радость, и все – уместно. Спасибо Богу, потому что потери зависят от возраста. С возрастом почти все теряешь – и то, и это, но Господь мне дает и дает немного воздуха, и несчастной себя я не чувствую, и одиночества нету. Посмотрела бы я на себя, если бы в одиночестве прозябала я на Земле, ожидая смерти. Никогда, никогда мне этого видеть не хочется, и несчастной я все равно не умею быть: уж вы мне поверьте! * * * Я просила тогда, чтобы мне принесли часы, и часы принесли, и они показали полночь. Я сказала тому, кто принес: «Ну, чеши отсюда, чеши!», потому что знала, что мне уже не положена помощь.
Но мне все же помощь принес милосердный Господь, и мне было стыдно, но я ее принимала. Милосердием он наполнил душу и плоть, и я людям его раздавала, и все было мало.
И мне было так легко, так было тогда хорошо, но тем более сон сморил, и так быстро я почему-то устала. А Господь усмехнулся, сказал: «Ну-ну» и ушел, и тогда я, вмиг, слетела со своего пьедестала. 26 октября 2006 г.
* * * Я извлекаю новую тетрадь, а надо бы дуреху отодрать, как будто бы другого дела нет: слагать стихи под восемьдесят лет…
Но кто сказал, что восемьдесят мне? Свой возраст понимаю я вполне! Вернее, понимаю не его, а то, что я – живое существо. * * * Не знаешь ли ты, отчего, скажу ли тебе, почему и радость легла на чело, и туча прошла по челу?
На профиль гляжу и анфас, как бы покоряясь судьбе: я, может, не ведаю – вас, но ведаю все – о себе.
И что ни свершаю теперь, и что ни решаю сейчас – я знаю, что надо терпеть, не спорить и не отвечать!
И как бы послушно тогда под нож и на плаху легла – не будешь покорна судьбе, а будешь верна ты – себе! * * * Слова, слова, слова… да где они, да что они? Да вот они, лежат — любое выбирай! Прозрачные слова мне Богом надиктованы, прозрачные слова — они мне ад и рай…
Прозрачные слова, печальная попевочка, взамен любви, взамен страданий — свет в окне, чтоб украшался мир, чтоб утешалась девочка, которая всю жизнь мою живет во мне.
Прозрачные слова — вы жизни заменители, прозрачные слова, вечерние огни… Ведь то, как я жила — вы слышали и видели, но то, как я жила — расскажут лишь они! * * * Заноси, мой легкий последний снежок, заноси мои остатние дни. Может быть, последний легкий ожог тем, кого люблю, нанесут они? Падай бабочками, падай комьями, чтоб узнали меня, чтоб запомнили... Ах, не так я жизнь свою прожила, и, хотя пока я еще жива, переделать все так, как хочется – мало сил – полно одиночества. Так что сыпься, снег, засыпать спеша, что осталось еще от тебя, душа. А как мне была б моя сила нужна, когда в мире снова гремит война, и мне кажется, если льется кровь, что смешно и слышать слово «любовь». И услышим его хоть когда-нибудь? Так что сыпься, снег, засыпай мой путь! * * * И что б там жизнь ни наполняло, пускай живет и процветает! Ведь не заполнишь чем попало ее, а только тем, что мило, что живо, что не изменило, там бегает или летает, но близко и необходимо, прекрасно, живо и любимо, и не уходит, и не тает, все остальное разметает, и наше, к нам, – а нам все мало! * * * Жизнь, ты все уже свершила? Видно нет, раз я жива! Что ж, идя к своим вершинам, что еще мне припасла?
Ты и так была не постной, ты несла через края, без твоей любови поздней я была б совсем не я.
Без великой или тихой, робкой, жертвенной, простой, к миру обращенной ликом – жизнь моя была б пустой.
Что ж еще ты мне покажешь, что мне сделаешь родным? Может, всех любимых свяжешь вместе вервием одним?
Терпеливо, непреложно, по краям земли скользя, сделай так, коль это можно, если только это льзя. * * * Вот поверь, ни-че-го, ничего больше нет, кроме этой громады любви и тепла. Это очень серьезно – на старости лет отдавать, что за жизнь припасла.
Все, что мило житью, все, что мило жилью, исчезает одно за другим без следа, отдаю, отдаю, а коль слезы пролью – так ведь только от радости, да!
Так легко отдавать, а потом пировать: есть чем сердце согреть и слезу утереть, и не все отдаю, вот осталась кровать, чтобы было на чем помереть. СЧАСТЬЕ Я одна в моей квартире, и одна – уже навечно: все, что мне осталось в мире – призрак жизни быстротечной.
Настоящей и единой, мне ее, ушедшей, жалко, и гудят мои машины: холодильник и стиралка.
Нет печали непреложней, нет навязчивей болезни: здесь смиренье невозможно, бунт – еще он бесполезней.
Остается покориться через силу, мимо воли, и счастливой притвориться, и остаться ею, что ли?
НЕДОУМЕНИЕ Вот прошлое мое. Его не в силах я ни топтать и ни благословлять, меж тем, оно мне душу изменило, и это, наконец, пора понять!
Была душа. Она жила у Бога, беспечна, млечна, вечно весела... Вот тут и началась моя дорога, отсюда оттолкнулись два весла.
Ладья несется, волны рассекая, – все к новой жизни и всегда к другой, и все подумать некогда: раскаюсь, и вот тогда расстанемся с трухой.
Зачем, зачем душа забыла Бога? Зачем, зачем ее мне иссушил, меж тем, как нужно было так немного, тот любопытный, тот дотошный пыл?
Но миг – и вновь бежим, пожав плечами ведь чтоб там ни было, спешить, спешить: быстрей от старой пристани отчалить, ведь надо жить! Скорее надо жить!
А для чего все это было нужно, и почему так торопилась я – не знаю, нет, ведь это все – наружно, а прошлое – в глубинах бытия.
А на поверку – ничего не вижу... Ты для чего примчалась, жизнь моя? За что держаться? Что держать? Поближе! Поближе подойди! Не вижу я! Лето 2006 г. Я Ребята, что вам скажу! Ребята, ребята! Послушайте, что скажу! А может быть, ничего... Ведь как любила я Новый Год когда-то, сильней всех праздников я любила его.
И что же случилось? Что же со мною сталось? Ведь я теперь не понимаю, за что, за что любила его? Ведь разве бывает новою старость? Чему же радоваться? Что ликовать? Зато я мудрость свою зеленой звездой украшу, а красоту украшу я белой звездой, и сладостью я, и горечью я переполню чашу, и стану пить, и буду пить, покуда пустой не станет она. А поглубже, на дне бокала, за жизнью и смертью, радостью и бедой я снова увижу все, что я потеряла, и снова встану прелестной и молодой.
Узнаю, что это новая жизнь творится. Ребята, вам говорю, начнется снова она, и Новый Год придет, и елочка загорится, как прежде, любима, и словно прежде стройна. И снова все начнется, продолжится и так далее: и дети, и внуки, и правнуки, вечная жизнь моя. А мы еще не видали другой стороны медали... Но все это буду я! О, все это буду я! ТАЙНО И ТИХО Жить одиноко – ведь это прелестно: не надоешь никому, кроме себя, а вот это и лестно злому уму твоему!
Не потому…
Не потому, что никто мне не нужен: все вы, всегда вы нужны, а потому, что в последний мой ужин вместе вы все сведены.
Вместе со мной…
Вместе со мной, но не знайте об этом, может, еще погожу, но, между прочим, с последним приветом Господу Богу скажу.
Господу только…
Что хорошо Он решил, чтобы тихо, тайно и ласково жить и до последнего краткого мига всем вам, любимым, служить
тайно и тихо… * * * А написать произведенье – какое это наслажденье! Еще не знаешь ты, о чем, зато ты знаешь, что почем,
что будет эта рифма стоить, и как стихи свои построить, а что и о каком лице – о том узнаешь ты в конце. Октябрь 2006 г. ЭХО Взять – написать стихотворенье о самом первом дне творенья, когда, бросая свет и тень, Бог отделил от ночи день.
И было пусто, было гулко, и было некому кричать, из уголка, из переулка не надо эху отвечать.
И землю всю обмерив взглядом, не пропуская ничего, не то, чтоб отвечать не надо, а просто не было его. Октябрь 2006 г. * * * Что – с малостью жизни моей, что – с жалостью, с робостью, с ропотом, что сделаю я для людей, для синих очей твоих, Родина?
Что – душу из воска слепив: из мягкости, мудрости, музыки?.. Что – зрячая против слепых? Что – нервы и дух – против мускулов?
Но спрячусь в тебе и спасу и, горбясь от раненой гордости, как дом черепаший, снесу с собой – твои радости, горести…
Шажком черепашьим – вперед, по строчке, по букве, словами все… по капле – чернила и пот с твоей синевою сливаются. ЧЕРНОВИК Живет поэт. Таких стихов в помине нет у него... Однако, все же, есть! В его взлохмаченной раздрызганной корзине есть запахи его, есть краски, весть
о них... Видать, не знает сам, что хочет от строк, которых нет, но хочет он узнать, и глаз острит на них, и зубы точит, он хочет овладеть, он хочет взять.
Вот вслушался. Что слышит? Тихий звук, всмотрелся – лишь отросток малый, робкий, но жаркий, словно из горячей топки, неуловимый глазу, ласковый на слух.
Еще он зелен, горек, темен, сух, но миг один – увидишь, заструится желанная, прелестная страница, его стихов ни с кем не схожий дух! * * * Очень хочется написать мне мое что-нибудь этакое-такое, розовое-прерозовое, голубое-преголубое!
...Но осточертело мне воз везти: ведь не дойти до весны... И не хватает мне розовости, и не хватает голубизны.
Только стоять бы там и тут, и, сколько хватит глаз, только смотреть бы, сколько дадут, на ненаглядных вас! Лето 2006 г. * * * Если у тебя есть фонтан, заткни его: Козьма Прутков Оставь сочиненье! Остынь! гляди ты в декабрьскую синь, гляди и в осеннюю хмурь, гляди – и глаза ты не жмурь!
Оставь сочиненье, оставь, вернись в свою верную явь: фонтану когда бы нибудь ведь надо же дать отдохнуть!
Оставь сочиненье. Не след Упрямиться. Весь этот бред, едва ты умолкнешь, едва – он сам превратится в слова! МОИ СТИХИ Не обещали, просто вдруг они меня схватили, и сердца стук, и трепет рук – все разом осветили. И вот я счастлива уже на двести первом этаже: еще и нет ни слова, а я уже готова. И это есть моя судьба, и это есть блаженство – сидеть с ладонями у лба и все их совершенство на весь на белый слушать свет! А их еще в помине нет... вдохновение Что значит слово «вдохновенье»? Не вдохновенье, а томленье, тоска, делам наперекор... Ты знаешь, что оно приходит, вокруг тебя тихонько бродит, тихонько душу бередит, открыв чего-то впереди, но ты себе не видишь места, и вдруг, внезапной силой жеста оно тебя освободит, и это чудное движенье тебе приносит утешенье, и ты, такой же силой полн, уже летишь по воле волн. Откуда все слова берутся, зачем то плачут, то смеются, – тебе почти что неизвестно (хотя немного, вроде, лестно), но это хитрое «почти» тебе дано произнести. Август 2006 г. * * * Вы знаете, как делают детей? Вы знаете, зимой, по деревням, по городам, без дела пропадая (а ночь, представьте, длинная такая), все летние работы подровняв, и на досуге, – люди делают детей!
Вы знаете, как я пишу стихи? Вы знаете, на улице темно, а у меня – досуг и вдохновенье! Сейчас оно придет, мое мгновенье, запрыгнет в форточку через окно, и понесутся вскачь мои стихи!
И снова я, и снова – ночь не сплю, и снова я стихи мои люблю, нет, правду говорю, прошу без смеха, они мне – и награда, и утеха. Мгновенье – из словесной чепухи я подарю вам новые стихи! Август 2006 г. * * * Кларе Эбич Мне кричали на вечере: «Для чего ты гражданские вирши читаешь? Ты же лирик – неужто не знаешь? Ах, беда, коль пирожники шьют сапоги, если им надлежит лишь печи пироги!» А теперь говорят: «Ах, как мил ваш мирок, только узок немного, он шире быть мог!» Как же монстра такого родить, чтобы мог он на всех угодить? ВОПРОС И ОТВЕТ – Будет когда-нибудь толк и порядок в этой стране? – Что ты глупости мелешь? Разве не видно тебе их парада, и до сих пор разве не разумеешь? Нет, никогда, никогда, никогда! В том и беда!
Головы, что ли, мы все потеряли, или вообще никогда не имели? Все эти праздники, все пасторали – мимо способностей наших, умений, мимо всех наших возможностей бьют, жить не дают.
Кто ж виноват? Мы и сами не знаем, и никогда не узнаем, наверно, только давно полинявшее знамя дальше линяет: и пошло, и скверно, и ни надежды, ни веры весь род не подает.
Но почему и какая причина? Женщины милы, отважны мужчины, дети прелестны, у всех у нас есть разум и честь.
Только откуда такая беда? Все не туда, не туда, не туда! Что за оказия и почему каждый ломается по одному в каждом дому?
Бога сильнее лукавые черти? Как-то не верится – ну, и не верьте! Но почему же доселе и Бог нам не помог? * * * Зло преступно, окаянно, в пене воздуха и вод, плыл по морю-окияну философский пароход.
Разговоры говорили, грабя пашни и дворцы, пол-России уморили наши деды и отцы.
Словно выжгли автогеном что умели, знали мы, и на уровне на генном покалечились умы. Убивали, и душили, и сажали в лагеря, и такие штуки шили – не придумается зря.
Все кругом перевернули, миллионы – на нули, а потом передохнули – социализмом нарекли.
Так откуда, и откуда, и откуда к нам придет наш былой, веселый, мудрый и великий наш народ? 1988 г. * * * Те, кто хочет оторвать гражданина от несчастной нашей страны (моего любимого сына!) – эти люди понять должны:
он не может оторваться, не может, он прирос к ней, просто прирос, и не сердцем, а костью и кожей, как к лицу его – собственный нос.
И понять: хоть все это душит и беде не видно конца – это значит: не сердце, не душу – это нос оторвать от лица! ЧИТАЯ ЗАПИСКИ ОТЦА, ПРОКОММЕНТИРОВАННЫЕ БРАТОМ, Тружусь на прошлым. Будущее – будет, мы в силах изменить его полет. Тружусь над прошлым: кто-нибудь осудит, но кто-нибудь – наверняка поймет!
Тружусь над прошлым я, иду походом над памятью убитых в той войне, которая велась с моим народом, в моей несчастной проклятой стране.
И мы все – люди. Разные. Непросто, но надо же собрать нас на виду. Неужто не найдут наш горький остров в две тысячи каком-то там году? 30 июля 2006 года * * * Нет, хоть убей, не понимаю, до тупости, до немоты, как в этом мире, в этом мае сосуществуем я и ты?
Я – полунощник и поденщик в саду любви и красоты, и ты – насильник, ты – подонок, растлитель вездесущий – ты.
Как в час, когда я рад ребенку когда меня ласкает кров, ты выстригаешь под гребенку всю жизнь, смывая с пальцев кровь,
и как мои большие руки, кругом в мозолях от мотыг, не одолеют той науки: найти и стиснуть твой кадык! * * * Где ты прячешься, судьба? Отчего тебя не видно? Знаю я: тебе постыдно моего не метить лба.
Знаю я, что ты в кустах, и в трамвае, и в постели, и в моем нехитром теле: сразу в тысяче местах.
Хоть последний луч погас, хоть едва забрезжил первый, со внимательностью скверной смотришь тысячами глаз.
Слышу в щелочке любой шелест, шорох и шептанье: «Здравствуй!» или «До свиданья! Скоро свидимся с тобой!» * * * Все о чем-то, о чем-то, а я вот хочу – ни о чем. Ни о чем. Низачем. Ну, а главное – чтобы без пользы. Поглядеть вам в глаза, и к плечу прикоснуться плечом, посидеть на диване, принявши удобную позу.
Как с мороза – войти к вам. Как – стылые варежки снять, словно шубу повесить, которую ветром продуло, и не знать, и не знать, и не знать, и про знанье – не знать, и не думать, не думать, не думать – про думы.
И покой, тот, которого нет, как промолвил поэт, – он в ногах, он мой пес, его можно погладить рукою, тишина тишине свою тихую песню поет, и чиста, и свята одинокая прелесть покоя. ДИСПУТ Полагаю: дело – дрянь! И с чего тут веселиться? Здесь бы Богу помолиться – да вот в этакую рань,
я же, ветреней всех дам, как уселась, на пол глядя, и чего взяла – ни пяди, ни полушки – не отдам!
– Что вцепилась? Отпусти! Позабыла все, что было, что любила – пролюбила, что домой еще брести? –
– Отойди-ка! Видит Бог, на своем останусь месте: может, сто, а может, двести лет мне подводить итог.
Своей тяжестью земной не хочу ни с кем делиться! Как пришел – так удалится тот, кто приходил за мной.
И смотрите все: одна я осталась в келье мрачной, и рассеялся прозрачный луч, бегущий от окна. Август 2006 г. ДОЖДЬ Это хорошо, что дождь собирается в лужи, и на каждой из них я поставлю свою печать. Это хорошо, потому что было бы хуже, если бы не было больше по ком скучать.
А теперь я скучаю, и дождь ни за что не отступит, и это, скорей всего, плохо и, скорей всего, хорошо, но хорошо или плохо, этот дождь меня и отлупит, раз пошел он сразу, а он для того и пошел!
Он идет, идет, и я не имею права даже сказать, для кого пишу я эти стихи, потому что дождь в тот же миг отзовется лукаво и отрежет мне свое «ха-ха-ха!», свое «хи-хи-хи!». Октябрь 2006 г. РАССУЖДЕНИЕ по поводу второй части эпилога Не кажіть мені пустого. Отдохнуть от Льва Толстого – это ты мне, милый Боже, приказал, и газетки я листаю, и я Бродского читаю, и вообще порхаю, ровно стрекоза.
Ну, Толстому я не пара, ну, он мне, чертяка старый – доказал он мне все это, доконал, эта мудрая эклога – часть вторая эпилога – довела меня, ей-Богу, до канав!
Ну, я чертова невеста! Ну, не сдвинуться мне с места – там сижу и там – и боле никуда, все же я спрошу у Бога: иль во мне ума немного, или мне уж не подняться никогда? ........................................................... Или (худшего итога не придумаешь) – убога часть вторая эпилога, да-да-да! Август 2006 г. * * * О, мой Булгаков! Знал, что делал, когда ты «Мастера» писал! Не отделив души от тела, ты не писал, а ты плясал.
Твои несносные гримасы и роковая чепуха вошли в трудящиеся массы, как бы не ведая греха.
Не отделив души от тела, не пряча смеха и ни слез, ты знал прекрасно, что ты делал, когда ты Дьявола вознес.
О том я догадалась тоже, быв от тебя невдалеке: ведь так далеко царство Боже, а Дьявол здесь, накоротке.
И в мире трав, и в мире злаков, среди зверей, среди людей хвала и честь тебе, Булгаков, наш самый лучший лицедей! Октябрь 2006 г. СОНЕТЫ ИЗ АЛЬБОМА[1] МОЕ ВСТУПЛЕНИЕ И уж тогда не попрошу советов, и уж тогда, на старость, попляшу, когда к твоим картинкам без сонетов сонеты без картинок напишу!
Мне дышится, как в юности дышалось, дневные звезды засветились вдруг, и подступает «грезящая шалость», как в юности писал мне милый друг.
И смелость мысли тут и чувства целость, и мне они не стоят ни гроша. Вы все при мне. Для вас я хороша!
Смотрите-ка друзья, какое дело: ведь я на тридцать лет помолодела, и триста болей сбросила душа! ДЕВУШКА И КАМЕНЬ Как хороша ты, дева, как свежа: все при тебе: глаза, и рот, и плечи, и грудь… Вот только духа – ни шиша: дышать тебе, я понимаю, нечем.
Но ты – жива! А тот паскудный камень – к нему ведь кто-то руку приложил, хотелось так, но не хватило сил добить его – да голыми руками!
И он стоит – уже без рук, без ног, зато шинель известна всем! Не смог забыть, куда засунуть можно руку!
А голова… увы, увы, увы… Он может постоять без головы: ведь им нужна не голова – наука! МОСТ В НИКУДА Мосты всегда ведут куда-нибудь. И пропасть их, и все ведут к чему-то… У каждого из нас есть хоть минута, чтоб пересечь их и продолжить путь.
Такой и этот вроде – ни вздохнуть, ни охнуть – стенка прочная как будто, и мост как мост, он вверх взмывает круто, перила так же крепки, та же суть… Но далее… О, далее – беда! Он в никуда уходит, в никуда, и фонари светящиеся лживы…
Как настоящий мост, но он чудной. Куда ведет он, стоя предо мной? Кто на него взобрался, разве живы? ЧЕЛОВЕК! ОГЛЯНИСЬ! О человек! Ты смотришь на три стороны. Ну нет бы – на четвертую взглянуть! В трех сторонах знакомо все, но норову привычно все, обычен, вроде, путь…
В трех сторонах с высокими престолами высокие цари, привычно гнуть пред ними ноги, руки, спины, головы, известно, что, в конце концов, – тонуть.
Но оглянись, о, оглянись – там гибель внезапная – и ты из жизни выбыл внезапно. Там заряжено ружье,
там погубители твои, там зорок их глаз. И там не стоит разговоров ни гибель, ни бессмертие твое. ПЕРСПЕКТИВА Опомнись друг! Тебе приснилось это! Не может быть, чтоб это нас ждало! Смотри в окно, там расцветает лето, живет добро и подыхает зло.
Звучит по радио последнего куплета последний звук: печально и смешно… А мы с тобой обуты и одеты, сейчас пойдем в кабак или в кино!
Не плачь, мой друг, не то и я заплачу: неужто я и впрямь так мало значу с моим стихом! Я верить не хочу,
что победит жестокость в этом мире, что нелюди в своем последнем пире людей последних скормят палачу! КОРОЛЕВА ВОЛКОВ Равнина, снег, и здесь – волков очаг, а двух любимых королева держит за шеи, и вражда, угрюмость, дерзость во взглядах волчьих и ее очах.
И грудь обнажена: она кормила кого-нибудь из маленьких волчат, они и до сих пор еще кричат из своего горячего горнила.
Здесь несуразность: волк и человек быть не должны с одной и той же кровью, а вот поди ж, глядят они с любовью и лаской друг на друга целый век. Однако, если так, то крыть нам нечем: в нас волчье что-то, в них же – человечье. НЕ НАДО СВЯТЫХ Ты говоришь: не надо нам святых! Я говорю: у нас их слишком мало, и нам святых всегда не доставало, правдивых, честных, добрых и простых.
Настала ночь. Вечерний шум затих. Ты выпил, ты наелся доотвала, и что ж тебе твоя продиктовала страсть и каприз? Да ты уже и сник!
Другое дело, что простые люди, без венчиков над головами, будут святыми нашими, не ведая о том.
И будут жить, не ведая о вечном, не ведая, что в подсознанье вещем к ним святость станет приходить потом. БЕГ ВРЕМЕНИ Вот двое: молодые, да не очень, и оба не такой большой красы. Над ними город, окна, бьют часы, не тихо и не быстро, между прочим,
идут они, а в самый раз. Клокочет седое время, движется, власы свой цвет меняют. Если ж кто захочет поставить это время на весы – то зря. Весам не поддается время, оно спокойно управляет всеми и не отстанет ни на пять минут.
Красавица окажется старухой и в вечности останется сторукой, когда ее красиво отпоют. ХОРАЛ[2] На детских ручках – два солдатских сапога. Его глаза и рот! (Нашли себе врага). В них боль и ужас, и слеза струится: описана она на тех страницах,
ну, тех, где Достоевского рука знакомая. Кругом, невысока, из проволоки ограда там змеится… Так страшно все, что жизнь недорога!
А вместе все, что автор наорал, что он от жизни прямо отодрал, и не ошибся, не придумал сдуру,
и не наклеветал, и не наврал, лишь честную изобразил натуру, назвав картинку вещую «хорал». * * * Многому время учило меня, а научило – немногому: жизнь проживать, ничего не кляня, и обхожденью нестрогому. Если приходит дитя – улыбнись, если мужчина вошел – не клянись, ежели женщина – будь ей сестрой, собственным духом жилье себе строй, пусть это будет скучней, тяжелей – суток своих никому не жалей и, вообще, не жалей ничего: нет у тебя ничего своего, кроме души и таланта, а Бог не подпускает на этот порог кроме тебя. И прими на чело: в жизни не бойся вообще ничего, легкой стопой по дороге иди, будто бы все у тебя впереди, паче, когда это все – позади! * * * Я одинока, друже, и это хорошо: ведь кто же, кроме мужа, мне мужем может быть? Портрет перед глазами, а он уже ушел туда, где я не знаю, как мне его любить?
Сквозь дни я пробираюсь и сквозь ночную тьму, и верю, что увижу того, кого люблю: ведь все равно на свете нет равного ему, недолго и до встречи, с трудом, но дотерплю.
И что ж, выходит, жив он, покуда я живу, и не помрем мы оба, когда помру и я: ведь живы наши дети, и видят наяву нас, молодых, счастливых, на гребне бытия.
Вошли большие внуки и правнучку внесли, и не скучает счастье, стуча в мое окно. У ласковой старушки, у маленькой Земли огромное бессмертье – со смертью заодно. ДОГАДКА В чем тут правды Твоей торжество, что, ее безупречно храня, почему Ты забрал его? Почему оставил меня?
Ты же дал мне беспечную старость под приглядом примерных детей… Мне же только одно лишь осталось – это мучиться мукой моей.
Но когда б Ты ошибся прекрасно, я ушла бы, а он бы потом – мне-то лучше, а он… Даже страшно, даже страшно подумать о том.
Так что вышло все правильно, Боже, выбрал ту, с полнокровием жил, мне ведь легче помучиться. Тоже Ты, видать, потому так решил. * * * Как причудлива судьба, милый ты мой, милый! С моего не слазишь лба никакою силой.
Не хочу я никого, никого на свете, а хочу я одного: только ты и дети!
И при этом – слезы, смех обступают разом, и на все я и на всех отзываюсь разом.
Но хотя всему, увы, откликаюсь в мире, остаетесь только вы в сердце и в квартире! * * * Люблю и люблю, и люблю, и люблю, и буду любить всегда! Вот спросишь сейчас: ты любишь меня? – я сразу отвечу: да!
И все потому, и все оттого, что я осталась любя, и нет ничего… Но нет никого, кто был бы лучше тебя.
Ах, все вы милы мне и всегда, свидетели долгого дня, когда я всегда отвечала “да”, лишь только он спросит меня.
Теперь не спросит – такая беда, хотя душа его знает всегда, что через года и через года я тоже отвечу “да”.
И если есть он, этот “тот свет”, где все говорят лишь правду всегда, то ты никогда не услышишь “нет”, а только “да” и “да”. * * * Где ты, спутник кареглазый, легкий, скорый, молодой? (Ведь таких не сыщешь разом ни в земле, ни под водой!)
За невиданное счастье благодарна я судьбе, но приходится скучать мне без тебя – да по тебе!
Пусть недолго это длится: твою душу и лицо (мои души, мои лица) я найду в конце концов!
Я хочу с тобой быть рядом, быть навечно, хоть сейчас, озаряемая взглядом быстрых, карих, теплых глаз! ТЫ ЗАПЛАКАЛ… (стихи о сыне) Ты родился молча: слишком долго стоял у входа в этот мир, и, вроде, войти не решался – снаружи вода и слякоть, но тебе уже не хватало моего кислорода, и тебя уговаривали, отхлопывали – и ты заплакал.
Ты плакал так тихо и жалобно, но все же, все же… Мне есть с чем сравнивать: сестра твоя Сашка так орала, басом, как паровоз, и была на дядю Фелю похожа, и мне казалось: огромный зал вздрагивает от ее хорала.
Но ты заплакал, мой первенец, совсем по-детски (и значит, ты задышал, а все этого так хотели!) Глядя на это, светились девчонки-студентки и никак не желали отойти от твоей колыбели.
Ты заплакал. Не зря это было. Ведь ты наполовину прожил жизнь свою: высокий, немолодой мужчина, гордость старой матери. И все это так похоже на большое следствие, вытекающее из большой причины. 9 апреля 2005 г. ДОЧЕРИ Милая дочка! Пока неизменно вертится шарик земной, и я живу на нем, ты непременно здесь проживаешь со мной! Все-то я помню, любимая дочка: время, когда ты была словно почка, время, когда ты в цветок нежный и трепетный вмиг превратилась, прелестью девичьей тихо укрылась и заневестилась, спелая вишня, и – мне для радости – замуж ты вышла... Далее, далее тек ток твоей жизни – и сын твой родился (тоже для радости мне пригодился этот ребенок родной). Все, что с тобой в это время случалось – все в мою жизнь неизменно стучалось, все приключалось со мной... .................................................................... Так что все правильно здесь, моя дочка, вечер кончается, близится ночка, вертится шарик земной. Сентябрь 2006 г.
* * * Дай, я шепну тебе на ушко, что вслух не скажешь никогда: и я совсем уже старушка, и ты не слишком молода.
Ну, что поделаешь, подружка, ну, что поделать, моя дочь, дай, я шепну тебе на ушко, что это просто день и ночь,
что жизни жесткая подушка пока еще под головой! Дай, я шепну тебе на ушко, что это шепот, а не вой… 2006 г.
СРОК Моей внучке Мариночке Неприятности человека настигают уже в утробе: как-никак, а все-таки срок, и ему на всю жизнь урок!
А ему-то – длиннее века, и он бьется в бессильной злобе, проклинает мать и отца и проезжего молодца,
кулачонками, ножками машет, а мамаша ликует: пляшет! Вот уж и непониманье, вот уж и недоразуменье,
хоть и малое разуменье, хочет все же напоминанье совершить: ну, как это плохо – запирать – без крика, без вздоха!
Я же, все-таки, человек, я желаю прожить свой век и под солнцем, и под луной, а не в этой яме чудной. Но не век же он будет в яме, и тогда уж спасибо маме: и накормит, и напоит, спать велит, кричать не велит,
ведь у мамы хороший слух, и подгузник под попкой сух. МОЕЙ ПРАВНУЧКЕ АНЕЧКЕ В этой девочке моей до всего ее начала сто поэтов зазвучало и звучало сто ночей и сто дней, пока она выскочила, закричала голосом уже своим, возражая, что ли, им, а быть может, соглашаясь, к жизни смело приближаясь, впитывая всю ее, поглощая бытие. Вот растет уже дитя, потихоньку вырастает Божья тварь, а Бог расставит по местам и по углам, чтобы было здесь и там все красиво, все в порядке от бровинки и до пятки. * * * Постаревшая молодость не умирает: лишь чуть-чуть похворает – и сил набирает: порыдала в подушки – всплеснула в ладошки, поиграла в старушки – и стала на ножки…
Ах, веселый восторг, молодое мученье – меж зеленых листов – золотое свеченье!.. Все, что рвалось из рук, не давалося в руки – воплощается в звук и сбывается в звуке. * * * Нет, я не коснусь вас болтливым стилом, любимые лица под толстым стеклом. Я лишь подышу, подержу пред собой, я лишь посижу, побаюкаю боль, я только – ей ласково поворожить: «Спи дочка, спи, ласточка, не ворошись: метаться ведь нечего от мужа к жене. Иначе далече, а других уже нет…» Вот билось. Вот – радовалось. Струилось. Текло. Вот – баста! Запрятывалось! Туда! Под стекло! Глаза ненаглядные, и вечный покой под тихой стеклянною уснувшей рекой. Признание Инне Захаровой Инна, Иннушка, Инуща! Ты послушай-ка сюда: облегчу ли свою душу я признаньем навсегда?
Я люблю тебя такою, как ты есть: всегда люблю! К возрожденью ли, к покою все твои мне «Улю-лю»?
Да, ты классная девчонка, ты умеешь навсегда припечатать ловко, звонко кого надо и куда!
Ты не то что научала, ты мне просто помогла очень ловко, очень мило расправлять мои крыла.
Обе мы их гордо носим, обе знаем, для чего, надо будет – Бога спросим: обе веруем в Него! Август 2006 г. ДИАЛОГ – Ну, что же делать, что же де... Угомониться – это раз, воды напиться – это два, и в ней, в холодной той воде, лишь в ней искать мне утешенья, затем, что не найдет его мое земное естество уже ни в чем! И с тем смириться, воды холодненькой напиться, и больше не искать нигде, ни в чем. И жить в том униженье, в котором век ты прожила, и никому не делать зла... Добра же... Будь я помоложе, получше... Ох, помилуй, Боже!
– Ну, что ж, во всем вот в этом – ложь, неправота. А где зарыто ее громадное корыто – ты тоже знаешь, тоже врешь, затем, что правду говорить – трудней, чем той воды испить. Но нет конца в моем реченье, а только смысл и продолженье, я с грустью на тебя гляжу, уйдешь – посмотрим, что скажу. Август 2006 г. ВСЕМ МОИМ ДРУЗЬЯМ Боже мой, какой счастливой я была: смешной, худой, и кудрявой, и красивой, глупой, гордой, молодой!
Боже мой, каким богатством (не считая, лишь греша) я дарила наше братство: не осталось ни шиша!
Боже мой, какой улыбкой, превращающейся в смех, я платила за ошибки (против всех или за всех).
Кровь как бы рвалась на волю, наполняя образ мой счастьем (а считалось – болью, оказалось, что – виной).
Мучась, радуясь и тратясь сердцем, кровью, естеством, верностью! (Считалось – страстью, оказалось, что родством.)
Лишь теряя, только тратя, виноватая, стою, мои сестры, мои братья, перед вами – как в раю. ПАМЯТИ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ Я с Вами на Земле была, а Вы рванули ввысь, и улетели Вы, Булат, меня не дождались!
А за плечами лишь балласт, все лучшее – на миг: зачем Вы умерли, Булат, оставив нас одних?
Вы верным рыцарем баллад, Вы курским соловьем залившись, рухнули, Булат с Земли в один прием.
Но что я? Всем живущим брат и всем смертям во стыд, стоит Архипелаг Булат[3], на солнышке блестит.
И луч блеснет из темноты, и кости не болят, когда окликнет нас „на ты” наш друг и гость Булат. ГЕНРИХУ АЛТУНЯНУ 1. Не так уж долго осталось – плыть, не так уж много осталось – жить, и было всякое-разное, прекрасное, безобразное. И помню я, ненавидя, любя, каждый твой смех и плач. Но то, что я узнала тебя – одна из моих удач! Живи, моя дружба, живи, моя честь, кипучего духа знать! И пусть еще долго-долго здесь тебя достанется знать! 2. Пришла беда – и мы ее расхлебывали с тобою вместе, но – с тобою врозь. И так ее, и этак ее пробовали: тебе пришлось, и нам-таки пришлось! Так стыдно было нам, что ты в неволе, так трудно было не терять лица! Давай, мой друг, не разлучаться боле, давай не разлучаться – до конца! 3. И вот опять – за столько лет впервые, твое не пусто место за столом. Сейчас лишь мы – твои сторожевые, и вольно дышим, и вовсю живем! И знаем, что на этой скудной воле еще трудней не потерять лица… Давай, наш друг, не разлучаться боле, давай не разлучаться – до конца! НА СМЕРТЬ ГЕНРИХА АЛТУНЯНА Никогда не думала я, что мне придется тебя хоронить: ты был молод, и был отважен, и был прекрасен! Никогда не ждала я, что твоей жизни нить оборвется раньше моей, что твой лик угаснет.
Как нам быть, наш Генрих, как же теперь нам быть? Неужели все, что мы видим – все это правда? Неужели это твой гроб? Неужели уплыть в нашу память и в нашу любовь тебе доведется завтра?
«Незабвенный!» – завтра мы скажем, не веря себе, «наш единственный» – скажем, судьбе твоей не доверяя, потому что в ней, в роковой и дерзкой твоей судьбе уже было довольно ада, довольно рая.
«Пусть теперь в небесах хотя б тебя ждет покой», – так мы скажем Богу, но мы и тут не поверим, что в тех вечных полях, за вечною той рекой успокоишься ты, и станешь ты не такой, каким был ты на этом свете, у этой последней двери! 3 июля 2005 года ЛАРИСЕ БОГОРАЗ Мы любим друг друга за то, что мы любим друг друга – и это важнее всего, и так уж устроены добрые люди, что это им нужно, и нет ничего нужнее: мой друг, это добрые люди, их нет в целом мире милей и добрей, но самое главное – все они любят… ну, да, нас с тобою! У наших дверей, у наших сердец их любовь пребывает и все прибывает ее, прибывает! ПОНИМАНИЕ АРИФМЕТИКИ Ларисе Богораз Словно старое платье – и нету другого взамен – свою долгую жизнь я с трудом и усильем донашиваю. И – доколе? – я жалостным голосом Господа спрашиваю: о, доколе? До боли устала среди этих стен, этих стен, этих сцен… И чем дольше на свете живу, – тем сильней устаю… Забери меня, Господи, Боже мой! Этой жизни, на боль одиночества дважды помноженной, я уже не могу выносить, не могу – наяву и во сне. Мне все прошлое снится – и нет ничего, чем бы я дорожила, вот разве любовью и дружбою. Среди этого мира, наверно, живого, но чуждого, не вернуть то, что было дороже и лучше всего. Что оно не вернется – я знаю, и я не хочу унижаться: ни А и ни Б не вернешь, и не спрашиваю, только долгую жизнь я с трудом и усильем донашиваю, обращенная вся к моей памяти, словно к лучу. Разве солнце виновно, что день миновал, и зашло, закатилось на запад? И я этой повести не приукрашиваю, просто долгую жизнь я с трудом и усильем донашиваю, свою долгую жизнь, в которой мне так повезло. Но отдай мне назад мою жалобу: я не права в эту злую минуту, короткую, трудную, страшную… Что тебе еще надо? – сама себя горестно спрашиваю – разве в счастье, что было и есть, закружилась твоя голова? И опять возвращаюсь к тому, что бывало, и впредь еще будет при мне хоть немного служить мне и радовать: чтобы не отнимать, не делить – умножать мне и складывать, – мне осталось лишь благополучно и вмиг помереть! НА ИСХОДЕ XX ВЕКА На семидесятилетие Ларисы Богораз Жили мы – не наклонялись ни с полночи, ни с полдня, чем бы жизнь ни наполнялась, – а была она полна.
Отворялась-притворялась дверь – а мы – во все концы, чем бы жизнь ни притворялась, а хватали под уздцы!
Век двадцатый, век железный тяжкой крышкой хлоп да хлоп, а конец его нелестный, но полезный и прелестный, нам обязанный по гроб.
И его краса и прелесть, нам понятные вполне, плешь проели, в сердце въелись, пусть в грязи и пусть в говне! НА СМЕРТЬ ЛАРИСЫ БОГОРАЗ Всех умнее, всех живей, всех милей, смелей… Разве плохо было ей с нами на Земле?
Ах, Лариса, мой дружок! Кто ж тебя украл? Для чего тебе рожок зорю проиграл?
Но не вся же ты ушла! С нами, живы, есть твои славные дела, благородство, честь!
И вовеки не умрет вихрь твоих примет, твой стремительный полет – вечности привет. 7 апреля 2004 г. БЛАГОДАРНОСТЬ О.Виктору Спасибо Вам за то, что жили рядом, в одной эпохе, на одном веку, что помогали словом или взглядом сказать слова и написать строку.
Спасибо, что со мною говорили, когда так нужно было говорить, спасибо, что иное мне открыли, чего без Вас мне было не открыть,
и что глядели лишь отверстым взглядом своих прекрасных близоруких глаз... Спасибо, что со мною были рядом, когда так худо было бы без Вас! Лето 2006 г. * * * – Вам скучно? – Ну, с чего Вы это взяли? Я не скучаю в жизни никогда! Мою работу мне везут возами, и хватит мне на многие года.
– Вам грустно? Отчего же? Мне не грустно: я Вас собой тревожить не хочу! Призвав на помощь все мое искусство, скрываюсь, маюсь, прячусь и молчу.
Но ведь и Вы, я вижу, грусть копили, но ведь и Вам досталось от нее... Умолкнем же! Так много ветра, пыли, тщеты – собрало наше бытие.
И если есть нам утешенье в мире, в котором плохо, грустно и смешно, то мы найдем его в своей квартире и в том, что с детства Господом дано. Август 2006 г.
* * * Как странно все устроено в природе (или во мне?) Живу в своем дому и ничего ни при какой погоде, окромя этого я не приму!
Но вот стихи... Зачем бы им являться и каждый Божий день, и каждый час? Зачем бы мне – да с ними – не справляться? Неужто это разум мой угас?
– Нет, непохоже! Дай же, милый Боже, чтоб это все на пользу, нет, не мне (чего мне нужно в этой старой коже?), а моему народу и стране.
– Ахти, дуреха, ты сейчас получишь! Вот я тебя! Умерь свой аппетит! – Увы, мой Боже, вот меня проучишь, угомонишь – и дальше полетишь... Лето 2006 г. КАК Я НЕ ПОМЕРЛА Я не знаю там, за что-то зацепилось бытие... Смерть – тяжелая работа, надо ж выполнить ее.
Думаю – не подкачаю: я сначала выпью чаю, а потом – как поведет, а потом – сама пойдет.
И какие там таблетки, и какие там конфетки я все ела и пила, а меж тем – все шла да шла.
А потом – ну, третьего – или что? – числа я и не заметила, как я померла...
Люди плачут – я лежу, ни словечка не скажу и не сделаю ни шагу – ну, после того, как лягу.
Что я значу, что я знаю очень многое, друзья, но об этом тишь лесная лишь молчит, и только я!
Все ж даю – вам в утешенье – вот такое положенье: я жила (скажите – нет?) ровно восемьдесят лет!
Что-то я моргаю взглядом... «Ну, не вышло – и не надо!» Лето 2006 г. СУТКИ Утро... Бело-розовый рассвет, тихо просыпается природа... – Сколько вашему ребенку лет? Так и знала, что четыре года!
День. Так равнодушны свет и тень, а смешаешь – будет безобразье, ноги ты не вытащишь из грязи, жизнь наводит тень – да на плетень.
Вот, однако, вечереет... Жаль! Только начал – наступает вечер, а пред жизнью оправдаться нечем, для чего показывать печаль?
Я б еще – и то, и это... Прочь! Видишь, кто пришел? Да, это ночь... Сентябрь 2006 г.
* * * Дашеньке Фурсовой Не уйти от маяты злого бытия! Я была такой, как ты, ты – такой, как я станешь, станешь! Как всегда, пред тобой – чертеж жизни: важно лишь, куда, как ты проведешь эту линию свою, и через года скажешь ли: «Вот здесь стою – больше никуда!» Гордо стой, когда дойдешь, слушай вой и лай, только портить свой чертеж – нет, не позволяй! Лето 2006 г. * * * Когда тебе нравится голос мой, мягкий, улыбчивый нрав — во зле утоляя свой голод, не спорю, наверно, ты прав,
но мягкость моя и улыбка в жестокости стран и морей — быть может, большая ошибка для жизни твоей и моей. МЕНЯ ЖАЛЕТЬ НЕ НАДО С.М.Вулу, подарившему Сижу, гляжу в окно, осенняя прохлада, я вам скажу одно: жалеть меня – не надо.
Сентябрь в кустах свистит, шалит в аллеях сада. Я все могу снести, жалеть меня не надо.
Я пожалею всех, вам, приходящим, рада, но – слезы либо смех – жалеть меня не надо.
Хоть душу освежу слезами без парада, а все равно скажу: жалеть меня не надо.
Что там грядет – держись, всему, что будет, рада, но смерть там или жизнь – меня жалеть не надо. Сентябрь 2006 г. ЛИСТЬЯ КРАСНО-РЫЖИЕ Листья красно-рыжие до осени выжили. Красно-рыжий цвет нарядный – признак гибели парадной. Вот и начался парад: облетают, говорят: «Не волнуйтесь, все мы тут, но учтите: нас сожгут! Вы ж не плачьте, дорогие, вместо нас придут другие, вновь зазеленеют почки, и проклюнутся листочки. Их зеленый липкий цвет станет врать, что смерти нет! Он соврет, а вы поверьте в их зеленое бессмертье, клейкое, зеленое, ими опаленное. И опять упрямо врут: «Не волнуйтесь, все мы тут!» Август 2006 г. У НАС С ТОБОЙ... (цикл стихотворений) Но в мире новом друг друга они не узнали... М.Лермонтов Как же все разрешится у нас с тобой? Ах, скорее всего банально. Хоть и голос младой, хоть и хвост трубой, но помрем. Кто раньше (печально, невыносимо, но будет так), а кто позже (несправедливо), но покинем Землю, где свет и мрак, но покинем Землю, где все не так, но счастливо и несчастливо.
И не знаем оба, что может быть, но, скорей всего, повстречаться не удастся больше. Вообще, забыть доведется друг друга. Счастья нам не знать ни здесь и ни там, зато мне в печали – радость, и вечно благодарна буду тебе, а за что – ты и сам все знаешь, конечно! * * * Почему же на старости лет мое лучшее чувство приходит и в глубинах глубин моих бродит... Нет, не так – совершает полет, просветляет душой и лицом, омывает озябшее тело?.. О, я этой судьбы не хотела, и зачем – перед самым концом? Но Ты долю придумал такую для меня, что страдая – ликую, Ты придумал ее – после долгого дня – для меня! Для меня! Для меня! * * * Мне нравится то, в чем похожи с тобой мы, и нравится позже, в чем мы не похожи, и то, что набитые нами обоймы стреляют по цели – так нравится, Боже!
И нравится мне быть с тобою согласной, но быть несогласной – мне нравится тоже, и то, что любые не наши соблазны на наши становятся быстро похожи. И то, что мы не затеваем сраженья, и даже попробовать не захотели, и что ни победы и ни пораженья старались, пыхтели, но нас не задели. * * * Не оставляй меня одну! Не оставляй, прошу тебя! Пока ты есть – не утону, исчезнешь – я пойду ко дну.
Ты просто будь! А я, любя, я ничего не захочу и ничего не попрошу, а надо будет – промолчу, и надо будет – напишу!
Не стану ныть, не надоем, не упаду к тебе на грудь. Любить – ведь это можно всем! А ты – ты умный – просто будь. * * * Спасибо нам обоим, что встретились с тобою,
а ведь могли не встретиться нигде и никогда, и дни бы мчались, мчались, а люди все встречались, а мы б сидели дома, не шли бы никуда.
Но миг – и некий вирус из самой сути вырос, тебя он взял за руку, за руку взял меня, обоих взяв за руку, представил нас друг другу, потом повел нас в зал и речь он нам сказал: «Вы рук не покладайте, друг друга не кидайте, друг друга не найдете средь этого огня! У вас не будет страсти, у вас не будет счастья, но будут близость, нежность вам вечная родня до рокового дня! А я прощаюсь с вами и разбирайтесь сами, но помните меня, о, помните меня!»
* * * Почему ты мне кажешься старшим, а я мелкой девчонкой себе? И сижу я, года догоняю, и сижу я, стишки сочиняю, ты – с величественным, патриаршим жестом, я – с молочком на губе. Ох, и стыд – на губе молоко! И до смерти не так далеко, и как ноша еще нелегка, и как жизнь еще дорога, хоть истлела почти донага...
Если б так не болела нога! * * * Один нашелся, равный мне душой и разуменьем, и он живет в моей стране со всем своим именьем...
Один, владеющий вполне талантом и уменьем. И я люблю его за то, что он мне – всё, и он – никто.
* * * У меня – да к тебе – появились счеты, видно, гордость свою слишком берегу. Я не верю тебе? Что ты, милый, что ты! Просто мне на моем дальнем берегу слишком грустно порой, вот и пропадаю, показать никому, ясно, не хочу. И не то, чтобы я плачу и рыдаю, а, скорее всего, прячусь и молчу. Все ж бывает, часок иногда наступит, что на гордость мою трижды наплевать, и природа моя на меня наступит, и всю правду мою некуда девать. * * * Не соскучиваться – вот хороший совет. Я, пожалуй, ему последую… Или, может быть, ведь велик же свет – я подумаю, поразведаю, да начну по ком-то другом скучать – тяжело ведь только начать! А хорошим советам хорошо и внимать. Уж я слишком раскисла – так твою мать! Уж чем так раскисать и ссучиваться – никогда ни по ком не соскучиваться. * * * Не знаю, как случилось это, ни от кого не жду совета, затем, что нешто кто поможет тому, кто сам помочь не может себе? И жизнь к концу не выйдет, нигде себе его не видит. Люблю тебя, моя беда, как не любила никогда, люблю тебя, презрев исконно природы нищие законы, я вижу, как они бедны, они мне больше не нужны! И вся победа, все богатство – тебя любить – и не бояться на этом свете никого, а там посмотрим, кто кого, я или Бог? А может, Бог сам пожелал, решил и смог! * * * Куда ж девалась теплота, та, что с ума меня сводила? И тон – не тот, и я – не та, а главное, что ты – не тот, пред кем недавно, глядя в рот, я, я, прегордая твоя, я, я – по струночке ходила! * * * В Новый Год пожелал ты мне «только здоровья», чтобы жизнь моя получилась коровья, лет до ста чтобы мирно тянулась она, и при этом была никому не нужна: все одна, в тишине и в покое...
Для чего ж ты придумал такое? * * * Ты убил мою любовь! Ничего не будет вновь. Ловок, аккуратен был, постарался – и убил!
Не расстался, не забыл, но собрался – и убил: знать, она тебе мешала, что-то за тебя решала?
А теперь – лежит в постели, дышит все же еле-еле, еле-еле ходит кровь… Нет, уж это – не любовь!
Только нежности к тебе не избыть моей судьбе, я всегда к тебе нежна, там нужна ли – не нужна. 10 июля 2004 г. * * * А можно так (и Бог нас не осудит!), как не было тебя, так и не будет, и я, вполне довольная собой, займусь детьми, делами и судьбой
тех, кто мне дорог. Наконец, состарюсь, себе позволю леность и усталость, свободно и естественно дыша, от всех пристрастий отдохнет душа...
А ты, коли захочешь, будь мне другом, когда есть время, и своим досугом распоряжаться стану не спеша, свободно и естественно дыша. * * * Я умру на рассвете. Выйдет ранняя рать лучей (объяснили мне, что я умру на рассвете), и обидно будет, что я умерла ненужной, ничьей, и что плакать по мне будут только мои ненаглядные дети. И еще обидней будет, что я неправа, что чудесный муж меня ТАМ ждет и души не чает, а я думаю о тебе, и кругом трава подрастет, зеленеет, крепчает, меня встречает. Ну, зачем мне ты? А я думаю о тебе, и люблю тебя каждой костью и каждой частью, и все думаю о тебе и о том, что в моей судьбе на Земле еще не все состоялось и не моей ли властью? Но ведь это же лучше, что я умерла сейчас, когда все непонятно и все неповторимо, что любовь уходит со мной, что огонь угас и что я уже никогда не буду твоей любимой. КАК МЫ РАССТАВАЛИСЬ Я хотела проститься с тем, чего уже быть не могло, чего быть не могло тогда и, значит, теперь не может. Ты не понял, вот что мне горько: мне просто не повезло, просто ты был, прости, глупей, а верней, моложе. Неужели бы я согласилась так унизить себя, неужели я бы этого захотела, если б я тогда не понимала, любя, отчего в последний раз всколыхнулись душа и тело? После этого я уже не могу любить, хотя ближе, дороже мы друг другу не были и не будем. Ну, и ладно, забудем, если это можно забыть, ну, а если нельзя – все равно, жизнь сама возьмет – и забудет! ПИСЬМО Ты знаешь, кто ты мне? Не знаешь? Сейчас я скажу тебе! Оказалось, что ты – мой друг по старости, и я насилу, хоть это было трудно и обидно до жути, все это вдруг поняла и с этим всем согласилась. Мой милый, спасибо тебе, что ты – мой друг по старости, А я ведь люблю друзей и всегда любила друзей, мой милый, и я благодарна тебе и с тем я оставлена: знать, что ты мой друг по старости – и до самой могилы. Нельзя терять друзей, особенно таких, как ты, мой хороший, вот отчего я так держусь за тебя, и, похоже, что эта страсть не то, что любовь, а это окрошка из самых разных страстей и дум. И все же, все же... Не будем об этом: зачем это надо – все обгладывать все называть или все обдумывать – до седьмого колена: такой, как есть, ты нужен мне, а это главное. Спасибо тебе. Остаюсь твоим другом. Твоя Марлена. * * * …Одна только смерть нас развяжет /автоцитата/ Память – тоненькая жердь, а хлестнет – держись! Развязала нас не смерть – развязала жизнь…
Не постичь нам никогда, как вся дурь прошла: я – туда, а ты – сюда: вот и все дела! Не осталось этой тьмы ростом с целый мир, лишь аукаемся мы через весь эфир.
Хоть зови, хоть не зови – сникло бытие. Только мне моей любви – жаль и жаль ее! 24 декабря 2005 г. КАК ТАБЛИЦА УМНОЖЕНИЯ Близость и нежность – только всего, больше не надо мне ничего. Как пятью пять и как дважды два: близость и нежность, и чувство родства. (конец цикла)
* * * Я смерти жду: не то чтоб жизнь моя мне надоела, так уж не сказала б я! Но интересно мне, что знает Бог, ну, что сказать об этом был бы мог Он? Удалась она мне или нет? Ведь этот удивительный ответ раскроется пред вами лишь тогда, когда иссякнут все мои года. Ведь знаете, как мягко я стелю, хоть спать-то жестко, как я жить люблю? И все же я ушла б от вас, стремясь узнать вот это: удалась – не удалась. 1 июля 2004 г. СПАТЬ! И под конец, конец почуя, такую усталь, что не встать, нет больше сил, так спать хочу я, нет больше слов – хочу я спать!
Желанья гаснут и мельчают в своем униженном строю. Мое великое молчанье победу празднует свою.
Закрыты входы и отходы, постель готова, дом согрет... И просыпаться нет охоты: вот это главный мой секрет! * * * – Ведь надобно ж зависеть от других? А.С.Грибоедов А мы – в больших чинах, почти что в высших. Вот год пройдет – и восемьдесят лет! И ой как много от других завишу, но тут еще большого горя нет.
Не стоит объяснять, с собою споря, что наше горе горькое – не в том: среди людей – один – вот наше горе: дыра от бублика да суп с котом.
Хватало ж мне себя всегда – и хватит, пока живу я, голову склоня, затем, что я боюсь – вот жизнь захватит так ладно смерти ждущую, меня!
И ты, судьба, и ты, случайность, верьте: уж никогда я вам не пригожусь, а только смерти, только милой смерти я жду, ищу и для нее тружусь.
И вам, мои родные, не заполнить желание единое мое, а лучше – постараться и запомнить прекрасное, живое бытие!
Желанное, любимое соседство, я не хочу с ним расставаться, нет! Но разве есть у нас такое средство, чтоб жизнь длилась – в восемьдесят лет?
Зачем? Вы ж сами видите, что нет! 29 августа 2004 г. * * * А человек живет с тоской... Не потому, что он такой к своей печали благосклонный или в тоску свою влюбленный,
а потому, что жизнь проходит, а все, что было, не приходит, не возвращается назад, а годы гибелью грозят...
Нет, я ошиблась: потому, что, неизвестно почему, на сердце гордое приляжет тоска, зачем пришла – не скажет.
И человек живет с тоской лишь потому, что он такой. А я помочь ему не смею, верней сказать, что не умею, сижу на месте и немею. 2006 г. ПРЕДИСЛОВИЕ НИ К ЧЕМУ Значит, так: и радуясь, и досадуя, лишь себя виня, слава Богу, обо всем, через пятое на десятое, обо всем скажу понемногу: как Вы жили жизнь с Вашим Колечкой, с Вашей Наденькой или с Петей, и при этом я – ни насколечко, ни вполсколечка не в ответе! Несмотря ни на что, лебедь белая, ну, там Лида или Наташа, я конфетку эту заделаю из своей (и немного Вашей) сложной жизни: чего-то выдумаю, а о чем-то правду промолвлю, и ведь выйдет нечто невиданное, в блеске солнышка, в треске молний! Я пороюсь в собственном опыте, и в своих раздумьях мучительных, среди грязи, пыли и копоти загорится огонь учительных вечных истин, любови, знания, «Потому что более не из чего» – так напишут на этом знамени моего прозрения певчего! 2006 г. СЕКРЕТ (венок сонетов)
1. О, я люблю! Здесь жизнь моя и речь любви принадлежит. И так выходит естественно. Любовь меня находит во всех местах и возрастах, стеречь ее не нужно. Вот она, при мне всегда: и в двадцать лет при мне, и в сорок, и в семьдесят! У ней все тот же норов, вся жизнь ее, идущая извне, всегда я узнаю ее повадку, и чтобы мне сказать об этом кратко и радостно... Но не нужна здесь речь мне... Я, может, ничего и не скажу, а только на тебя я погляжу... Существование – любовь навечно. 2. Существование – любовь навечно. Любимое лицо и сердца стук, и душу всю охватывает вдруг она, и так мила, и так сердечна, и ласкова, и много у нее повадок чудных и родных привычек, а нрав ее хоть кроток, но прилипчив: захватывает дух и бытие. И нет покоя, нет – в ее природе, она уходит и она приходит, когда мы в сотый раз заводим речь о ней. Она опять тебя надует и правду скажет, словом, заколдует... Кого люблю – не стоит их стеречь. 3. Кого люблю – не стоит их стеречь, моих любимых. Говорить об этом? Да не дождетесь! Все это секретом, все это тайной остается: встреч, и радостных, и ласковых касаний, и мук, сомнений, недоверья, грез, и смеха вешнего, и горьких слез, и поздних примирений, расставаний, и снова встреч. Ты радость и беда, любовь! И это будет так всегда, любовь! Стара и молода навечно, ты всех в свой круг неистовый замкнешь, и стариков, и юных не минешь, детей, и внуков, и друзей, конечно. 4. Детей, и внуков, и друзей, конечно, так дороги родные голоса! Ну, приходите хоть на полчаса, на полчаса как будто бы навечно. Мы станем говорить и водку пить, и всех любить, друг другу вечно рады, и путать слово лжи со словом правды, ну, в общем, как придется... Может быть, проговоримся мимолетно. Это не так уж важно! Славная примета, когда проговоришься в миг, как скрыть собрался что-то... Допивают чай, кто плачет, кто смеется невзначай, а иногда... Но т-с-с-с! Не говорить! 5. А иногда... Но т-с-с-с! Не говорить я призываю вас, не говорить, не слушать! Вы знаете, у стен бывают уши, глаза бывают, сердце, может быть! И наши пренадежнейшие стены нас могут выдать даже и врагу, а если другу? Тайну берегу от друга более – и непременно лишь для спокойствия его. Но эти стены! Не бойся, я шутила. Неизменно молчат они, не выдадут секрета, не бойся, не дрожи, шутила я. ...Вот стены, и по ним ползет змея... Не говорить, не слушать! Но вот это... 6. Не говорить, не слушать! Но вот это... Чего же я боюсь, скажи ты мне? Родной мой! Ты, при солнце, при луне, живешь, не зная этого сюжета. И на уста печать я положу, и на замок глаза свои закрою, но тайну я не выдам, не скажу ни утренней и ни ночной порою. Затем-то на душе моей печаль, затем-то на устах моих печать, чтоб никогда не рассказать про это, хотя при этом – неуютен кров, хотя при этом леденеет кровь, но есть любовь. У ней свои секреты. 7. Но есть любовь. У ней свои секреты. Но я же обещала промолчать! Скажу о том, что скоро будет лето, и, может быть, угомоню печаль, уговорю ее, что все пройдет, и это пройдет, пройдет! И снова буду я с моей печалью, как одна семья, и так, пока нас не поглотит Лета... Но хватит! Мне пора, как люди, жить, пора засесть и платьев всем нашить, и спрятать вещи, и укрыть от моли... Ну, что? Не понимаете вы, что ли? Мне ерунду приходится травить. Вы ж знаете – секреты надо скрыть! 8. Вы ж знаете – секреты надо скрыть, хотя и трудно мне, хотя и больно... Но я опять за прежнее? Довольно! Все прежнее – сровнять с землею, срыть! Удастся ли? Мне в жизни удавалось еще не то! Ведь это просто малость, ничтожная страница бытия... Так скажут все! Но все – не значит – я! Увы, ведь я всегда с собой справлялась, увы, я постарела, растерялась, увы... Но для чего могилу рыть себе? Мне Бог прикажет тайны скрыть, и чем себя – их в землю зарываю, и я скрываю их! Я их скрываю! 9. И я скрываю их! Я их скрываю! И хватит нам об этом. От души я говорю: слова нехороши, затем, что их прекраснее – молчанье. Утешимся девчонками, мальцами, их лепетом и юностью, скворцами, сегодня прилетевшими, весной и солнышком, косынкой расписной... Утешимся! Ведь я наверно знаю: не так уж долго мне осталось – жить, немногому значенье придавая, и все равно обгонит бытие нас всех. Гляди, любимое свое я для того и платье надеваю. 10. И для того я платье надеваю то самое, любимое, дабы мы, люди, глупые и слабые рабы, могли утешиться собою, раздавая сочувствие, красу свою, лицо (свое, а не чужое), разливая мир и покой. Бросаю письмецо, в котором разом грусть моя и юмор, который потому еще не умер, что я не умерла! И наперед я знаю, всем я помогу, наоборот. Слаба, но одолею эту стену, вот погоди, лишь платье я надену так торопливо, задом наперед! 11. Так торопливо, задом наперед, затем, что не осталось ни минутки на счастье, на покой, на смех, на шутки, на жизнь! А все как раз наоборот: успеть бы, не задерживаясь, вынесть из жизни все: любовь Твою и милость, еще важнее – что годится вам. Со всем покончу я и все отдам! Я потому спешу, что мне осталось так мало лет, так велика отсталость моя – от жизни, и ее давленье так страшно. Жизнь идет наоборот, все как попало, задом наперед, и задом наперед живу. Доверья! 12. И задом наперед живу. Доверье мне ваше нужно, чтобы угадать желанья ваши, чтобы оправдать всю жизнь мою, да, всю, без лицемерья, ведь мне сейчас – до Страшного суда – не рассчитаться с вами никогда, ведь жизнь я прожила, не понимая, где линия кривая, где прямая, и если напоследок поняла, мне кажется, пути добра и зла, не выходя у Бога из доверья, тогда, конечно, надо поспешить и жизнь свою пристойно завершить: такая тонкая и жуткая материя. 13. Такая тонкая и жуткая материя, что я жила и все еще живу, что все еще мечтаю наяву, что все еще дышу, любя и веря, что все еще – доколе? – дань свою я легкомыслью даром отдаю, что все еще за жизнь свою цепляюсь, понравиться хочу, люблю, влюбляюсь... А почему? – состариться нет сил, и даже если бы об этом попросил он сам (он сам!) – я знаю наперед: не пожелаю уступить ему ни свет мой (ни за что!), ни даже тьму: ведь для него – и жизнь, и речь – наоборот. 14. Ведь для него – и жизнь, и речь – наоборот – звучит она, звучала, отзвучала... Ах, если б можно все начать сначала! Кто начинает снова – не помрет. Нет, нет, не в этом дело! Не боюсь я смерти и вовеки не боялась: ведь против жизни – смерть такая малость, такой ничтожный, маленький моллюск! Вот ты помрешь – и все начнешь сначала... И даже жизнь – ведь это тоже мало: жить, помереть, уснуть, в могилу лечь... Что жизнь и смерть? Одна любовь достойней, чем жизнь, и смерть, и годы, беды, войны... О, я люблю! Здесь жизнь моя и речь! 15. О, я люблю! Здесь жизнь моя и речь. Существование – любовь навечно. Кого люблю? Не стоит их стеречь: детей, и внуков, и друзей, конечно. А иногда... Но т-с-с-с! Не говорить, не говорить, не слушать, и вот это и есть любовь. У ней свои секреты. Вы ж знаете, секреты надо скрыть. И я скрываю их! Я их скрываю! И для того я платье надеваю так торопливо, задом наперед, и задом наперед живу: доверье – такая тонкая и жуткая материя. Ведь для него – и жизнь, и речь – наоборот. БУКВА “ЮС” Время тащит эту ночь, тяжело вздыхает: кабы кто бы мог помочь, ведь никто не помогает.
Только видно, для красы, точно, до минутки, детки времени часы строго размечают сутки.
Если б можно бы заснуть, это было б дело! Посмотри, как скоро путь свой бы время пролетело!
Но не спится, хоть умри, одолели что-то, не отпустят до зари невеселые заботы.
В эту пропасть чуть попасть, в долгий путь далекий… Это старость друг мой, страсть жизни длинной, одинокой.
Но я жизни не боюсь, я ее одолеваю, в предпоследней букве “юс” сила есть сторожевая. как только мы в царство небесное выйдем... Ты что ж, моя жизнь, от меня отвернулась? Ты что ж, моя жизнь, навеки согнулась? О жизнь, распрямляйся сей миг! Как только мы в царство небесное выйдем – так сразу блаженно и нежно увидим, как юношей станет старик, и как из старухи получится дева, мы это увидим и справа, и слева, во-первых и во-вторых. И будет покой там, и будет блаженство, мое совершенство, твое совершенство, там слово предстанет мечте, и будет светить это вечное слово, и будет таким, что не надо другого при вечной его красоте! Август 2006 г. * * * Блаженно живу, усмехаясь, и ноша мне стала легка... Как быть, чтоб тебя услыхали? Хотите, отвечу? Никак!
Не надо, не надо стараться, из кожи вылазить долой. Не надо, не надо бояться без славы вернуться домой,
и позднему времени года, звенящему спелой листвой, не слава нужна, а свобода, не подвиги, а естество.
Всю жизнь в суете и в содоме, в тревогах трудов и утрат стучит и хлопочет садовник, растит потихоньку свой сад.
Устанет – крылами своими укроет беднягу любовь. А саду – зачем ему имя? Он – сад, это видит любой! * * * Травинка на асфальте проросла! Уж как ее взрывали-муровали, каких уроков ей ни задавали, но, никому не поминая зла, а только радуясь, смеясь по-детски, невыносимо-весело и дерзко травинка на асфальте проросла! Август 2006 г.
* * * «Неслыханные перемены, невиданные мятежи», но чую, как уходит жизнь из моих членов постепенно.
Из моих теплых ног и рук... Счет дней, часов, мой путь измерен. Но дух, неустрашимый дух, – уж он всегда в себе уверен!
И как он прав! Как только суть моя земная прекратится, он, прихватив чего-нибудь, что было мной, навек простится
с моей Землею. Мать моя – природа сразу не приемлет его в границах бытия задерживать. И тело – в землю,
а дух? Куда – я не спрошу (ведь не мое земное дело – расспрашивать!), а попрошу о том лишь Бога неумело, чтоб грешная душа моя Ему ничуть была б не в тягость, а вся б моя земная благость коснулась Божья бытия! Август 2006 г. * * * Я знаю, что еще не исчерпалась: свободна речь моя, свободен дух. Еще страница вся не исчеркалась – предчувствую явленье новых двух.
Неладное со мною происходит, но я его увидеть не хочу: я, не забыв, что в мире все проходит, когда-нибудь навеки замолчу.
Но перед тем, как все пройдет навеки, и прежде, чем умолкнет естество, не дай Господь, чтоб обмелели реки сознания и сердца моего. Август 2006 г. * * * Живу у Господа в горсти. …Живу, того лишь опасаясь, Что ночью иль средь бела дня Всевышний выронит меня. Лариса Миллер Я буду жить у Господа в ладони, меня с нее не выронит Всевышний, в Его ладони, словно в Отчем Доме я никогда, я ни за что не буду лишней!
А ну как я ошиблась? Если? Если? Тогда не стою я и Божья взгляда, тогда нельзя и петь мне Божьи песни, не надо жить, и помирать – не надо. 2006 г.
Я В БОГА ВЕРУЮ... Я в Бога верую, но я не вижу, каков Он, на кого, на что похож? Порою Он мне всех ближайших ближе, а иногда подалее... Ну что ж?
Я верую, что так и надо в в мире, как Он, задумав, смело сотворил, что в этом мире, как в своей квартире, я проживу... С крылами иль без крыл?
На этот спрос ответить невозможно, хоть кое-что я знаю: весь ответ зависит только от того, что можно на этом свете для меня, что нет?
А если очень нужно? Ну и что же? Нельзя – и с той нуждой я побреду... На все я соглашаюсь, милый Боже, что здесь Ты написал мне на роду! Апрель 2006 г. * * * Что ты закрыл глаза? Чем ты напуган? Тем ли, что все мы, глядя друг на друга, не знаем, сколько лет еще иль дней, или минут – глядеть нам остается. И кто же там, из глубины колодца – Он видит нас и от души смеется... Ну, что ж, как говорят, Ему видней!
Не плачь, мой друг, я знаю: всем нам трудно, но на Земле светло и многолюдно: не видеть этого мы не могли. Ведь это – наша общая работа: на Землю глядя с птичьего полета, не продохнув от трудового пота, проводим наших сверстников с Земли. ..................................................................... А вслед за ними – что ж, уйдем и сами, на быстрой лодочке под парусами, или по льду скользя, наладив сани, – в тот мир, который виден издали. Август 2006
ВАМ, МОИ РОДНЫЕ! Пройдет мое времечко, закончится осень, ребятки любимые глаза мне закроют, с мамой, с папой, с Хомушкой свидимся мы после того, как свезут меня и в землю зароют.
Душе неприкаянной девять дней скитаться разрешат близ вашего жилья дорогого, сорок дней дозволят ей на Земле остаться, а потом ищи себе приюта другого.
Где искать – неведомо, что искать – не сказано, тыща книг прочитана – для чего, однако? Легонькой и тоненькой ниточкой завязано все кругом, а почему – об этом ни знака.
Но одно, наверное, чую – хоть откудова – я про это дело вам не скажу ни слова: больше не увижу я горького и чудного, грустного, веселого бытия земного,
что Земля мне выдала, за что – не ответила. Почему я родилась, я, а не иные, почему любила вас, почему вас встретила, родила, изобрела – вас, мои родные?
Вам, а не кому-то там – труды и старания, к вам, а не к кому-то там – вопросы-ответы, только вам и только вам – радости-страдания, только вам и только вам – и здесь, а не где-то! 13 мая 2006 года КУДА Я ТАК СПЕШУ? Куда я так спешу? И что со мной случается? Случается... Спешу... По двести раз на дню... Ну, что я вам скажу? Ведь жизнь моя кончается, но я ей ни за что, ни в чем не изменю.
И что за чудо – жизнь, прекрасная и пошлая? Я это никогда, до смерти, не пойму. Здесь прошлое мое, мое родное прошлое, а будущего – чуть, и все не по уму.
Неужто так и жить: печалиться и мучиться и все ж счастливой быть на тонкой кромке дней? Но кто-то там, за мной – он, может быть, научится жить вольным на Земле, на слишком властной, ней. Август 2006 г. Нельзя! – Прости меня, но я не в силах боле! Сгибаясь, я работала, как в поле, и, увидав, что не сочтешь труда, – нельзя, чтоб это сделала иная? – спросила я, урок мой выполняя, и Он ответил мне: «Нет, никогда!»
С тех пор я знаю: спрашивать об этом Его нельзя: скажу вам под секретом между двумя загадками скользя, когда вам трудно и когда вам больно, когда вам кажется, что с вас довольно – вы знайте: спрашивать Его нельзя! Август 2006 г. [1]* Когда мой сын захотел выпустить книжку с рисунками Леши Пугачева и сонетами о них Бориса Чичибабина, оказалось, что Борис написал сонеты только к некоторым из них. Тогда я решила дерзнуть и написать сонеты еще и к другим «картинкам», как мы их называли. С книжкой пока не получилось. И вот я здесь представляю некоторые из «Сонетов по картинкам» (из альбома Леонида Пугачева, и названия – тоже из альбома).
[2]* Вообще-то я описывала картинки, которых нет у Чичибабина. Картинка «Хорал» у него описана. Но т.к я ее считаю у Пугачева лучшей, я решила описать ее тоже.
[3] Выражение принадлежит С.Рассадину
|
