Инна Захарова. Стихи

Стихи
Вернуться на главную

Из книги «Холодное сердце». 1986-1989

* * *

Бог жил в просторном и высоком дне,
И потому и я жила на свете,
И потому трепал деревья ветер,
И пел петух, и таял снег к весне.

И потому, что я была жива,
Дышал и жил со мною кто-то снова,
И я свое произносила слово,
Лишь откликаясь на Его слова.

* * *

Деревни площадь в час перед закатом...
Притоптанный спорыш и стая уток,
Лениво спящих возле желтой лужи.
Я с дедом шла вдоль площади куда-то,
И зыбкий свет, как воздух, был мне нужен.
Как дерево, пила я всею кожей
Горячие оранжевые капли,
И дед мой солнцу поклонялся тоже,
И солнцем к жизни был мой род разбужен.
Зимою солнце было невесомо,
И мне всегда согреть его хотелось.
Тебе должно быть это так знакомо,
Как ты, я к лютой стуже притерпелась.

* * *

Над робким зигзагом речного песка
В пространстве пустом и высоком
Над черным ручьем под названьем «река»
Так солнце сейчас одиноко.

Так солнце сейчас одиноко, как я,
У этой земли на ладони.
Печаль великана, печаль муравья
В одном океане утонет.

* * *

Еще я помню холод свой и страх,
И ветер, бьющий ставней незакрытой,
И я стояла тихо у двора,
Чтоб человека спрятать от погони.
Но кто его ловил и почему?
Я не узнаю никогда об этом.
И так недавно бабушка моя
Мне о призваньи нашем рассказала,
Когда она и мать ее – тайком
От прадеда – в своем скрывали доме
Всех ото всех, кто б ни стучался к ним
В горячечной и смертоносной смуте.
Мне на роду написано скрывать
Тех, кто бежит, и прятать тех, кто ловит,
Когда черед им убегать пришел,
И, ни вины, ни прав не разбирая,
На стук тревожный – двери отворять.

* * *

Послушница-муза, я снова на час
От мира с тобою укрылась,
И взгляд твоих светлых внимательных глаз
Мне дарит надежду и милость.

С тобою могу я того пожалеть,
Кого вспоминать не пристало.
Пусть боль потускнела, как старая медь,
Пусть сердце от боли устало.

С тобою могу помолиться о тех,
Кто всех мне на свете дороже.
Одной Нелюбви моей горечь и грех
Обеим прости ты нам, Боже !

МУЗА

Только в черном и белом тебя я видала всегда.
Как спокойно и строго всегда на меня ты смотрела.
Страх не страшен с тобой, и беда при тебе – не беда.
И высокий покой не имеет ни дна, ни предела.

В беспредельности этой горит восковая свеча.
Ты на стол мой опять ее ставишь усталой рукою,
И так счастлива я. И так ярость моя горяча –
От тебя от одной никогда ничего я не скрою.

Знаешь ты, что упорство мое не имеет границ.
Ты меня научила любить первобытную глину.
И тяжелая боль, и стремительный шорох страниц –
Все твое. И пути твоего никогда не покину.

* * *

Разбила я песочные часы
И на свободу выпустила время,
И на моей ладони шевельнулась
Пустыня, золотистая и злая.
Но в миг один ее развеял ветер,
И сердце сжалось от тоски знакомой,
Что уходящий миг не повторится.
И вспомнился от зноя тесный полдень,
И цепь верблюдов, уходящих к солнцу,
И пот колючий от песка, и тело,
Сожженное тоскою о прохладе...
Там высыхала на моей ладони
Случайная и дорогая капля
Воды, которой измерялось время,
А боль казалась просто белым диском,
К зрачкам навеки прикипевшей мукой.
Восток и Юг всегда боятся света,
К себе их тянут тени и глубины,
И потому в такой тени, как эта,
Мне жаль лишь тех, кто ни о чем не помнит.

ПЕСНЯ МЫШЕЙ

* * *

Ни себе – ни миру.
Ни земле – ни небу.
Ни ночам текучим
И ни дням чеканным.
Больше слов не надо.
Больше слов не надо.
Будет все – как будет.
Все облезут краски.
Серый путь – он самый
Хоженый и дальний,
Ни тройных развилин,
Ни камней замшелых.
Выбирать не станешь –
Прямо все да прямо...
Тот кто раз родился
Средь такой дороги
Будет все, что знает,
Прятать по карманам,
Будет вечно гладить
Сам свое же темя,
Чтобы кругло было,
Чтобы было гладко.

* * *

Отведены древние страхи.
Задобрены грозные боги.
Их можно забыть и оставить
Под небом холодным друг другу.
А мы о себе не забудем.
А мы между тем повоюем.
Потом, помирившись, поплачем
Над нашей беспомощной болью,
Над тем, что мы пьем и едим.
И в небе мы вырыли норы.
И дыры мы в солнце прогрызли.
И наше подземное счастье
Над серыми нами горит.

* * *

Египетский тихий божок,
Сын древней горячей пустыни,
Ты только мурлычешь о чем-то
И смотришь сквозь нас в пустоту.
Ты сыт и мышей ты не ловишь,
Но песня твоя невесома,
И светятся холодом звездным
Твои золотые глаза.
Божественна гибкая праздность.
Ленива веков вереница.
Жалей же мышей и не трогай
В своем отрешенном раю.
Жалей же мышей и не трогай!
Они в суете бесконечной
Затем лишь плодятся на свете,
Чтоб ты невесомость воспел!

* * *

До рассвета проснувшись, ветер
Разбудил и меня, и иву,
Чтобы вместе мы сны смотрели,
Чтоб один нам приснился сон.
Все увидела я на свете
Хлорофилловыми глазами,
Не зеленой, а красно-серой
Вдруг земля показалась мне.
Трепетала живая влага.
В каждой клетке рождалось солнце.
И минута текла спокойно,
Словно часом она была.
И была высота огромна
И свободна, как легкий выдох,
И не ветер, а я летала
Над землей и шептала я:
«Ставши деревом, ставши ветром,
Что отдам я взамен на это,
Что они, мои сны увидев,
Будут знать о своей земле?»
И узнали тугие корни,
Из костей добывая фосфор,
Что подземная их работа
Дарит фосфор другим костям.
Сок древесный, как слезы, горек.

Ветер гладит легонько иву,
Три души, как одна, притихли,
Ожидая, что день придет.

* * *

Лоб в лоб мы сшиблись
Не до крови – до мозгов, до мыслей.
Назад, как было, нас не соберешь.
Твой нос мышиный,
И мордочки твоей улыбчивый оскал
Я ненавижу, как я ненавижу!
Но почему меня к тебе тянуло так,
И так неудержимо мы сближались?
В мышиный рай хотелось мне попасть.
Зачем? Сама, как следует, не знаю.
Но что тебе хотелось от меня
Узнать, увидеть? Песня невесома.
Как шар воздушный, вмиг она умчит
Тебя туда, где холод и пространство,
И каждый среди всех навек один.
Таким вам ад мерещится ночами,
Когда ложатся мыши на покой
В своем уюте скученном и сером.
И защищенность миллионов шкур –
Гарантия надежности Вселенной.
Но тянет холодом из вечных белых дыр.
Вот так-то, брат. И как нам разобраться,
Где ты – где я?
И что нам ад и рай?

* * *

Город полон тоской железной,
Страхом ржавчины, жаждой дегтя,
Одиночеством всех деревьев,
Завершенностью всех пространств...
Город сердце хватает в когти
И катает его он в лапах,
Но, горячее, не удержит.
Золотое искрится сердце,
И, огни рассыпая, всходит
Над холодным и тусклым миром,
Отражаясь в вечерних стеклах...
И реки неживое тело
Нам покажется вдруг ожившим
И текучим, как свет и время,
Что о городе и не вспомнит.

* * *

Я в Риме – гречанка-рабыня,
Храню я хозяйские книги,
Софокл, Эсхил, Аристотель –
Здесь, в Риме, вы тоже рабы.
Как лавры черны на закате
Под солнцем слепым и тяжелым,
И белое тело дороги
Простертое навзничь лежит.
Хозяева здесь не бывают:
Ни я не нужна им, ни книги,
И раб-финикиец считает
Своею хозяйкой меня.
Он ужин, склоняясь, приносит
Сюда, где собрались мы вместе,
Овидий, Катулл и Вергилий –
Презренного Рима рабы.
Мятеж мы затеяли с вами
Такой, что Земля не видала:
Над прахом сожженного Рима
В веках вы останетесь жить.
А я – я храню ваши души
Для будущей вечной минуты,
И темную муку простора
Глаза мои терпят всегда.

* * *

Н.Ефремову

«Обрати лицо свое к восходу
И ступай...» – хозяин скажет мне.
Как невинна формула свободы
В вавилонском сумасшедшем дне!

Не раба я, и не в Вавилоне,
Но к восходу повернув лицо,
Вижу я, что злое солнце тонет,
И ложатся тени на крыльцо.

Как закат я спутала с восходом
И куда отсюда мне бежать?
Только здесь со мной моя свобода,
Здесь, где солнце повернуло вспять.

* * *

И милость царя горше казни казалась тебе...
Но тихие жены счастливо и робко глядели,
И дети играли у ног, и невольницы пели,
И не было выбора в этой проклятой судьбе.

О, плен этих дней в паутине его золотой!
Друзья, и вино, и внезапные сполохи смеха,
Как будто все то, что случилось, была лишь потеха,
Лишь шутка, которая всем показалась простой.

А смерти смотрел ты спокойно и жестко в глаза,
И миг, разрастаясь, наполнил пространство пустое.
Но жизнь привязалась и снова бежит за тобою,
И падает солнце, как горькая злая слеза.

* * *

Вода стояла в ведрах запотевших,
И на веранде яблоками пахло,
И пахло прелью, мелом и мышами.
С младенчества осенний этот запах
Будил во мне тупую боль утраты.
Еще до смерти и отца, и деда
И до рожденья памяти – я знала,
Что нет на свете ничего дороже
Минут, случайно собранных в ладони.
Они, как зерна спелой кукурузы,
Желты и круглы. И любую вспомнишь
Потом отдельно. Миг запечатленный,
Как смерть для смерти. Жизнь в нем хранится,
Чтоб прорасти потом в другое время
И много раз в том времени умножить
Живое солнце канувшей минуты.
Но как их мало, собранных мгновений,
И как печален запах яблок спелых!

* * *

Кто научил меня молитве, если я
Явилась в мир, когда забыл он Бога,
И бешено вокруг оси вертясь,
В тот миг он за своею гнался тенью.
Но до того, о, как задолго до
(За 200-300 лет до своего рожденья),
Я вспоминаю воск тяжелых свеч,
Который жег мне сомкнутые пальцы,
Когда, свечу не смея уронить,
В процессии текучей шла к собору,
И ужас, и восторг души своей
В чужом, еще не повзрослевшем теле...
И как молитвой ласковой пыталась
Я чью-то душу от греха спасти...
Куда я шла? – теперь себя спрошу,
И чьи грехи замаливать хотела,
Когда еще сама не знала, что живу?

* * *

Из всех невероятностей на свете
Невероятней всех мы на земле.
Из каменной колоды сотни карт,
Раскрывшись веером, мне память предсказали,
И так же всем, кто жили до меня.
И с этих пор я часто узнаю
Другой набор все тех же повторений
И с той же суммой выпавших очков
И в глубь веков нырнув, и вдаль умчавшись,
И выучив все сказки наизусть,
Я памятью очерчена своею.
И всюду вижу: тот же длинный день,
И ночь, что как волна его скрывает,
И я сама, как лодка, на волне:
Куда прибьет – туда я и пристану,
Чтоб снова узнавать любовь и боль
И снова биться в твердой оболочке,
Которую кто временем зовет,
А кто еще того страннее – телом,
Как будто в жизни не один закон,
И не одно у смерти содроганье...
Ведь вся невероятность на земле
Досталась нам, хоть мы о том не знаем

* * *

Не при мне этот лес вырубали
И деревьями крыли дорогу,
Черных леших и робких русалок
Не при мне утопили в болоте.

Но при мне плачет в голос кукушка
На единственной старой осине,
Той, что под ноги бросить забыли.
Но при мне в этом мертвом просторе
Годы хмуро бредут по дороге
Прямо к тусклому желтому диску,
Что не сдвинется с места вовеки.

И, тоскуя по бывшему лесу,
Каждый год окликает кукушка,
Но, забывши все то, что случилось,
Память им по себе не оставить.


БЕЛОЕ ОЗЕРО

* * *

Сон разума, сон сердца, сон души –
Родимое, горючее болото.
Здесь воздух спит и сохнут камыши,
И в этом сне все время плачет кто-то.

Под этот плач я родилась на свет.
Под тот же плач во сне качала сына.
Но нет меня. И никого здесь нет.
Лишь белый свет. И голубая тина.

* * *

Здесь кровь уходила в горючий песок
И слово на ветер летело.
И прятался страх, среди старых осок
Храня свое старое тело.

И были у страха глаза велики,
И в них отражались мы сами.
И плыли над миром пустые зрачки,
И снова всходили над нами.

И прятались мы среди тех же осок,
И страхом был всякий и каждый,
И время впиталось в горючий песок,
И высохли травы от жажды.

* * *

Над Белым озером встает
Звезда холодная чужая
И вместо солнца свет свой льет
На воду, на песок у края.

И вижу я: вода красна
От нового, чужого света,
И длиннорукая сосна
Стоит одна на склоне лета.

Она видала все и всех:
При ней в воде густой топили
Хрусталь, и разноцветный мех,
И книги, сизые от пыли.

Угрюмые волы при ней
Сюда свозили мир вчерашний,

И бился перепел над пашней
В агонии горящих дней.

И босоногой детворе
Так было весело и странно
На углях старого романа
Картошку печь в ночном костре.

И старый сом-библиофил,
Латыни звонкой научаясь,
Тоскою философской маясь,
На дне усами шевелил.

На Белом озере вода –
Чужого солнца отсвет алый.
Та жизнь, которой я не знала,
На дне осталась навсегда.

* * *

Тревога, от которой никуда
Не спрятаться, пока живем на свете.
И снова треплет обреченный ветер
Гудящие и злые провода.

И мы с тобой несемся, как всегда,
К черте чужой, проведенной не нами
Затем, что родились мы близнецами,
И на двоих у нас одна звезда.

Ты в небо можешь не смотреть, поверь:
Ей, как и нам, на свете одиноко.
Звезда дневная – сонная морока,
В миры другие запертая дверь.

Ну, что же делать, если двое нас.
Мы улыбнемся и поймем друг друга.
У нас с тобой единый счет потерь
В едином центре замкнутого круга.

* * *

И я однажды поняла,
Что здесь учиться жить не надо.
И я жила и не жила
В нелепом сне на грани ада.

Здесь умирать училась я

У вас, так горько мной любимых,
Моим отчаяньем хранимых
На самой грани бытия.

* * *

И тень, как бутон, распустилась,
И стали видны мне тычинки,
Покрытые рыжей пыльцою.
И молча мохнатые пчелы
Слетались, роились, кружили,
И был горизонт бахромою
Высокого леса закончен.
Пыльца золотого заката
Ссыпалась по крышам и листьям
И в темно-оранжевом свете
Я вдруг увидала дорогу
С идущим по ней человеком.
И сразу его я узнала,
Хоть видела точно впервые,
И сразу я вспомнила вечер,
Где вслед я смотрела другому,
Где плакал забытый кузнечик
И золотом боль отливала.
О горечь земных сопряжений!
Любви непонятной и скрытой,
Как будто натянуты струны,
Которых вовек не коснешься,
Но знаешь, что если их тронуть,
Мелодия вмиг бы возникла.
Но вот и мелодию слышишь,
Натянутых струн не касаясь.

* * *

Мне приснилось, что я – это ты.
И тяжелый узнала я страх.
Ледяные раскрылись цветы
На стеклянных холодных полях,

И осыпалась звездная пыль
С отрешенных и белых небес.
И не сон это вовсе, а быль
В нашем крае красот и чудес.

Он такой же, как ты – этот край.
Заблудиться в нем может любой.
Здесь родившись – живи, умирай,
Чтобы не было жизни другой.

* * *

Ни верой, ни безверием моим
Я не могу с тобою поделиться,
И если сон твой мог бы мне присниться,
То явь твоя бесплотна, словно дым.

Слова, слова – частицы в пустоте.
Ты создаешь пространство вне простора,
Твои слова за гранью разговора
Живут в своей бессонной маяте.

Но я, мой друг, совсем не слышу слов.
Я лишь смотрю и вижу их движенье.
Не двойники друг другу мы, а тени,
Две бедных тени из двойных миров.

* * *

Двоящиеся странные черты,
И я, крестясь, бегу от наважденья.
И никогда мне не понять, кто ты,
И как ты понял, что живу в смятеньи.

О, как ты ловишь души на блесну
Неверного и раннего светила !
О, как ты шепчешь, отходя ко сну,
Про женщину, что мир тебе открыла!

Но я не стану открывать миры.
Я дни ловлю, пока ты ловишь души,
И ты мое сомненье не разрушишь,
А я твоей не разберу игры.

Ловец души, с тобой нельзя шутить:
Тебя легко поймать на день вчерашний,
На этот свет, на белый дым над пашней,
На то на все, чем сердце будет жить.

* * *

В твоем текучем мире столько света,
И суеты, и нервного биенья
Горячей мысли и горячей плоти.
И треплет ветер красные деревья,
И стаи птиц кружатся в жестком небе,
И город, как вулкан, дрожит от гула,
И этот гул твое питает сердце.
А в темных окнах отрешенных зданий
Вдруг проявляясь, проступают лица
Прекрасных женщин, что тебя любили,
Глаза их слепы ко всему на свете,
В них лишь огней текучих отраженье.
Но, кажется, я в сон чужой попала,
Где ускользают в робком страхе тени,
Чтоб на глаза тебе не попадаться.
О, как свое ты осветил пространство,
И обнажил в нем все углы и грани !
Но я, жалея тени, их скрываю
В своей душе – и ты о том не знаешь.
Лишь изредка, со мной встречаясь взглядом,
Ты ловишь их случайное движенье
И в беспокойстве смутном повторяешь:
«О чем, скажи, так долго можно думать?»

* * *

Я прятала вечное слово
И муку молчанья терпела.
А день повторял себя снова,
Как будто пластинку заело.

И ты в этом дне повторялся
Бессмысленно и непрестанно.
А в небе печально и странно
Осеннее солнце горело.

И я уплывала куда-то
Из этого странного мира,
Где время, как мягкая вата,
Где стала вселенной квартира,

Где Богом себя нарекая,
Ты мир себе создал в неделю.
Но я не из этого рая,
И листья давно облетели !

* * *

Так Бог велел и так хотела я.
Ну, что же делать: видно, не судьба мне.
И времени холодная струя
Уже покрыла дней горячих камни.

Какая пропасть в слове «никогда»,
Но для меня оно в секунде каждой.
И этот вечер, серый, как вода,
Не утолит и не остудит жажды

Другого мира и другого дня.
Мой милый друг, не вспоминай меня!

* * *

Неведомой власти покорна всегда,
Тебя я любить не могу, как другие.
А зимняя боль холодна, как вода,
И правда, что все в этом мире чужие.

И правда, что я, не грустя о тебе,
Гуляю по улицам, мне неизвестным,
И вижу, как ветер и ветки в борьбе
Пространство тревожат и делают тесным.

Я вижу, как тени дрожат на стене,
И мир попадает в тревожные сети.
И горечь твоя прорастает во мне,
И нет никого мне роднее на свете.

* * *

Да, я безгласна. Сто витков молчанья
Свилось в одно несказанное слово,
Чтоб это слово, вырвавшись нечаянно,
Своею волей в мир не улетело.

Все сто витков для одного лишь слова,
Для имени, для вспыхнувших созвучий,
Которыми судьба моя назвала
Саму себя. И что могу я сделать?

Я лишь покорна этому заклятью,
Я это имя молча называю,
Открыв пространство белой-белой боли,
И хрупких льдин, и медленного снега.
И в том пространстве так мне одиноко,
Как дереву зимой. И так же тихо.

* * *

Так было уже не со мною, а с кем-то.
Дождь лился на землю, и пахли цветы.
Там лето кончалось, и кто-то уехал,
А кто-то грустил и с друзьями шутил,
И горечь разлуки скрывал и пытался
Он дни, как закладки, вложить в свою грусть,
Чтоб помнить, когда и о чем он подумал,
Чтоб горький напиток тянуть и тянуть.
Но я здесь причем? И к чему вспоминаю
Чужое страданье, чужую любовь?
Дождь льется и льется, но астры не пахнут.
И скоро из школы вернется мой сын.
И муж на закате вернется с работы,
И будем мы вечером тихим втроем.
Дождь льется и льется – пусть дождь, а не слезы.
Я права на грусть не имею, и вот

О ком-то, о чем-то я все вспоминаю
И день я сминаю, как белый листок.

* * *

Мне бы память другую и сердце другое, –
Никуда от тебя я уйти не смогла бы
И, ослепнув от счастья, я бы шла за тобою,
Как же счастливы те, кто покорны и слабы.

Тяжесть вечных высот, что на женские плечи
По ошибке легла – мне не сбросить до смерти.
Ты дорогой своею иди, человече, –
Мне никто не поможет ступать по невидимой тверди.

Тяжесть вечного неба и холод пространства пустого
Ни тебе, никому, не могу я на свете доверить.
Друг мой милый, ты знаешь, как смутно и ветрено слово.
Лишь глазами скажу: задержись на секунду у двери.

* * *

...Остался в далеком дне
Странно близкий мне человек,
Отраженный в моем окне,
За которым вода и снег.

Нелюбимый, он дорог мне,
Чем-то странным, чего боюсь,
Отражаясь в чужом окне
(То ли, что не туда вернусь,

То ли, что не себя найду).
Зыбко зеркало без лица.
Мне в тоске не найти конца.
Только Бог мой отвел беду.

* * *

В холодном мире выбелены стены,
И в замкнутом пространстве зимней стужи
Сидит ворона на высокой ветке
И с наслажденьем мерзнет и тоскует,
Качаясь и кивая длинным клювом.
И мне ли не понять, как это просто
Совсем забыть, что ты летать умеешь,
И, дух смирив, мгновенью покориться,
Чтоб, черным камнем падая на землю,
Вдруг ощутить сухую силу крыльев,
Помимо воли вверх рванувших тело.

* * *
Этот город глухой и чужой.
Здесь никто мне не будет звонить.
Я на свете одна. Бог ты мой !
Как длинна моей памяти нить!

Из клубка Ты ее потянул,
Чтобы вновь я смотала в клубок
И пространство полей, и разгул
Обреченных на верность дорог.

Неверны мне лишь ночи и дни.
Чуть привыкнешь – уходят, и вот
Нужно помнить и эти огни,
И того, кто уже не придет.

* * *
Я увидала, что в осеннем полдне
Я вдруг одна на свете оказалась.
И ветер шевелит страницы книги,
Лежащей тихо на моих коленях,
Хоть в ней кипят в котле земные страсти,
В привычный плен берущие сознанье.
Но так сейчас легко чужое бремя,
И отголоски вещих снов прозрачны.
Я растворяюсь в странном белом свете,
И зыбкий мир плывет навстречу солнцу.
И в хороводе разноцветных пятен
И я, и свет – уже одно и то же...
Но вдруг в сознаньи проплывает строчка
«И в этот миг»... И черных букв стая
Взмывают ввысь и надо мной кружат.
И тень моя у ног моих ложится,
А зыбкий свет вдруг обретает плотность
И прочность дня, в котором все мы смертны.

* * *

Как резко контур мой в пространство вписан,
Как жестки грани... И как нелепо
Мое желанье с этим миром слиться
И стать водой или дремучим кленом,
Или змеей, ползущей в листьях прелых,
Как злой ручей, холодной и текучей,
Быть тишиной, чтоб раствориться в звуке,
И темнотой, что днем грядущим станет.
Но в мире мне дано одно уменье:
Вбивать в пространство клинья, и ограду
Между своим и прочим вечно строить,
И в той ограде быть собой, и только,
И ничего не выпустить на волю.


* * *

Л.Ф.

Моя бескрайняя тоска,
Как будто тихое ненастье.
Ты говоришь: «Не в жизни счастье»,
Но мы живем еще пока.

Но мы живем... И на заре
В дыму забытой папиросы
Все те же плавают вопросы
И век все тот же на дворе.

И те же редкие огни,
И в мыслях путаница та же...
И это все не жизнь даже,
А миг, в котором мы одни.

* * *

Дом на горе ты помнишь?
В омуте летней ночи
Дух постигает тяжесть
И отрешенность тела.
Сквозь вереницу комнат
К свету нам путь короче,
Но тишина нас вяжет
Сетью случайных звуков.
Все, что душа велела
То позабыть, то вспомнить –
Выпадет солью белой
На берегу рассвета.
Все, что душа велела,
Нам не понять вовеки,
Но и покорность наша
В омуте зыбком спит.

* * *

Е.З.

Мы с временем нашим привыкли считаться,
Мы сторожа носим на левом запястьи,
Из этого дня нам с тобою умчаться
В любую бы даль и любое ненастье.

А время все мерит слепую неволю,
Которая здесь называется «счастье»,
И губы твои потемнели от боли,
И нет у любви ни дыханья, ни власти.

А снег заметает бугристое поле,
И мимо ползет ледяная машина.
Мы оба с тобой у часов на приколе –
Две стрелки, которые с места не сдвинуть.

* * *

Н.М.

Помнишь ли ты фильм «Расемон»?
Сколько совместимо точек зренья?
Наша быль была, как страшный сон:
Ни души, ни веры, ни терпенья
Не хватало. Видела ли я,
Что плыву навстречу этой муке,
Что теченья черная струя
Всех несет в пустую даль разлуки?
За окном моим фонарь мигал,
Как маяк, меня предупреждая,
Что холодных сумерек провал
Лишь преддверье ада или рая.
Как тебя теченьем отнесло?
Как осталась я в водовороте?
Оборвавшись на высокой ноте,
Замер крик. И память, как стекло,
Под которым стынут наши лица.
Мы остались живы и вольны.
Но твоим отчаяньем полны
Дни мои. И ужас твой мне снится.

* * *

Е.З.

Уходит время то, что нам дано,
И потому тоска необратима.
И вновь метели пролетают мимо,
И все на белом свете решено.

Кто я тебе? Сестра, подруга, дочь?
Как ты нашел меня в огромном поле,
Где я жила одна в тоске и воле,
И надо мною колыхалась ночь.

Как ты нашел меня, из всех один,
И я под кров пришла, и свет зажгли мы.
И вновь метели пролетают мимо.
И одинок под звездами наш сын.

* * *

Все мы породы волчьей,
Злы мы, худы и серы.
Мать не имеет права
Быть травоядной тварью.
Сколько детей на свете –
Столько на них напастей,
И потому мы носим
Белый огонь в глазницах,
И потому в оскале
Волчьем мерцает иней.
Промаха мы не знаем,
Жалости мы не помним –
Жизнь у нас – отдельно –
В легких телах ребячьих.
Тень невесомо-тяжко
В длинном прыжке взлетает,
Чтоб, как замок, защелкнуть
Зубы на вражьем горле...

ОРФЕЙ И ЭВРИДИКА

Е.З.

О, как я устала от этого дня,
Где тусклое солнце глядит на меня,
Где встречный любой или глух, или нем,
Где нас уже нет и не будет совсем.

И в этом одном из бесчисленных дней
Я вижу всю землю и город на ней,
И в городе этом с тобою вдвоем
О мире мы песню беззвучно поем.
И кружимся рядом – две тени в раю.
Не слушай, не надо, о чем я пою.

* * *

В подземном царстве тоже благодать.
Себя любить умеют даже тени.
А позади горячий рой сомнений,
Желанье жить и снова все начать.

С подземным царством повезло нам всем.
Здесь тишина: ни горя нет, ни крика.
Лишь две души – Орфей и Эвридика,
Себя не помня, помнят тех, кто нем.

О чем беззвучно шепчут тени две –
Другим немым, бродя по недрам рая?
О том, что солнце, в небе догорая,
Родиться хочет в будущей судьбе.

О том, что вечен первозданный свет,
И рая нет, а есть лишь одурь страха,
Что мертвым суждено восстать из праха
И слушать то, что скажет им Поэт.

* * *

Когда заменили живых неживыми –
Свернулось пространство в невиданный кокон.
Тебе я кричу: «Назови свое имя!..» –
Живая живому, но в склепе без окон.

Мы не повстречаться с тобой не могли бы,
Мы порознь бились в одну эту стену.
Но и разбиваясь, скажу я: «Спасибо!» –
Живая живому узнавшая цену.

* * *

Кто не боится – тот пускай расскажет,
Какие дарит ночь ему виденья,
И почему так чутко ловит сердце
Неясный шорох будущей минуты.
Я знаю, эти стены не защита
Ни от чего, что ночью происходит,
И что мое дыханье – в том же ритме,
Который ветви за окном колеблет...
Вот острый ветер тишину поранил,
И за стеною вдруг заплакал мальчик,
Которому нет месяца от роду.
Боль тишины пронзительно и горько
В него вошла и в нем навек осталась,
И мозг, рожденный тайной состраданья,
Одною дрожью будет с миром связан.
А ночь, прильнув к холодным стеклам, смотрит
На всех живых. И тот, кто не боится,
Пусть мне расскажет, что ему приснилось.

* * *

А город мой – холодный серый доктор –
Мне прописал лекарство не по вкусу,
Но пью его который год не морщась,
Лишь тошноту усильем подавляю.
Я поняла, что время так непрочно
Сшивает длинной нитью наши судьбы,
Что эту нитку выдернуть из ткани
Двух наших жизней можно в миг единый.
Ты повторяешь часто слово «память»,
Как будто это двор или поляна,
Где раньше вместе мы с тобой гуляли.
Но знаю я, что память одинока,
Как одиноко Солнце над Землею,
И каждый здесь в своем кругу заверчен,
А все другие – лишь его виденья.
Ты помнишь, утро, как вода, стекало
По скатам крыш, и тонкий шпиль собора,
И цвет воды в Балтийском странном море,
Похожем на асфальт и на пергамент...»
Кому из нас все это так явилось,
И кто потом дорисовал другого
В картине той, что в самом сердце скрыта?
Мы здесь сейчас – и здесь момент отрыва.

* * *

Когда кружила яростная ночь
Над этим домом, садом и долиной,
Деревья ветру подставляли спины
И нечем было мне им всем помочь.

И я смотрела в мокрое окно
На бедный сад, что стал добычей бури.
А в небе грызлась стая черных фурий,
И мир случайным камнем шел на дно.

Я знала: утром будет все другим.
Однажды так все с нами и бывает:
Чужая ночь внезапно налетает
И рушит все, что знаем и храним.

И так хотелось сохранить себя
В прошедшем дне, где было все известно.
Но и в себе теперь мне было тесно.
А ночь кружила, прежний день губя.

* * *

Скажешь о том, что ты знаешь о жизни другому,–
И удивишься, что все в самом деле иначе.
Летом дождливым с тобою мы жили на даче,
Лес примыкал к голубому и тихому дому.

Медленно падали капли дождя. И минуты
Так же текли, наполняя меня ожиданьем.
Словно я шла, продвигаясь все ближе к чему-то,
Что для души было ясно и больно заранее.

О, как хотелось продлить это время покоя,
Перед прыжком в неизвестность, где нет аналогий,
Словно зерно, созревает пространство иное,
И прорастают другие дожди и дороги.