Сергей Иванович Грибов. Стихи

СУМЕРКИ (1969 – 1973 г.г.)

И встали они, и побежали в сумерки...
                        Четвертая Книга Царств

                  ***

Дрогнуло зеркало полдня
и фасад совместился с фасадом
лицо отразилось в лице.

Белые розы потянулись к слепым горизонтам
замкнув мою скуку.

Но я ей не внял.
Я заставил свой рот улыбаться.
Я розы собрал
и швырнул их в пространство – под ветер.

Стонами предсуществ
земляных водяных и воздушных
озарилось мое ослепленье.
Их гримасы росли вдоль заборов
топорщась в тоске первородства.
И этих я тоже собрал
и заставил их рты улыбаться.

Они улыбались покорно и страшно
улыбались чтоб лица обресть
но обретя их
безлико слипались друг с другом.

Я их разрывал
раздвигал

и бросал как придется – под ветер.
Они же сползались опять
и росли и лежали обнявшись.

Темная смута блаженств
заливала окрестность.
Темная смута блаженств.
Но я упрям был
в веселой работе.

Тонко дрожали дома
отраженные в зеркале полдня.

                  ***

Я низко кланяюсь вам
прошедшие до меня!

Ваши кости
устилают обширные поля истории
они – идеальное удобрение
для Правды
на этой прекрасной Земле.
Я приветствую вас
идущие после меня!
Мой вереск растет возле ваших ракетодромов
и тени ваших космических крыльев
лепят тяжелые рельефы
моих высоких готических скул.

В неоглядных просторах
я смешиваю свой голос
с летаргическим дыханием прудов
коротким дыханием озер и рек
и вольным дыханием океанов.

               ***

Пересчитайте монеты
любители поздних поездок –

зеленые мхи заборов
уже нежатся в звездном свете
и роза ночи
осыпает электрические лепестки секунд –

пересчитайте монеты!

В темной емкости вашего мозга
шевельнутся глаза любимых
озарив сновиденья.

Рожденья
могилы
ненаписанные диссертации
звонки в пустую квартиру
и мебельные грезы
будут группироваться
по законам абсурда
а капли
поднятые корнями
упадут в океаны
чтобы кто-нибудь за ночь
перепутал все имена.

И не кончается Песнь песней!

Пересчитайте монеты.

                        ***

Вечернее солнце бьет в мою комнату
солнце гор водопадов и равнин
несущее запахи сосен
разогретых асфальтов
и женской печали
окаймляющее темные листья
золотым контуром
фосфоресцирующим сиянием
электрической рубашкой
страха и надежды
размывающее границы цвета
претворяющее хаос в формы
и рассыпающее формы прахом.

Вечернее солнце бьет в мою комнату –
дымящийся факел угаснувших цивилизаций
тело
ставшее светом
сгусток неведомой энергии несущейся
в запредельность
и я не настолько смешон
чтобы советовать вам – как жить.

                            ***

Счастлив просыпающийся на рассвете
и выходящий в сумерки:
хруст снега под ногами
вызывает в нем великое чувство общности
со всеми живущими
а в переполненных троллейбусах
проносятся обрывки вчерашнего дня.

Это – время без запахов
оно связывает
оно разделяет
его можно перечеркнуть как неудавшийся
набросок
и начертать заново
оно не знает себя
оно в будущем
в нем следствия отделены от причин
а причины существуют без следствий.

Счастлив просыпающийся на рассвете.

                      ***

В тишине в грохоте
или где-нибудь за обедом
я слышу не умолкающий шум
я слышу шум шагов озаренных молчанием
обреченных шагов
маньяков
диктаторов
насильников
лжецов
и убийц
бесцветных шагов тех
чьего лица никогда не узнаешь
перечеркиваемых
сверкающей походкой титанов
блистательным шагом гладиаторов:
"Жизнь! Идущие в вечность приветствуют тебя!"

                           ***

Когда разрушается одиночество
и в ночи вспыхивают костры или пули
когда устанавливаются связи
между единицей и каждым
между единицей и множеством
когда в людях пробуждается сокровенное
и святая простота
деловито готовит свой пучок хвороста
мне идущему на запад солнца
и знающему необратимость процессов
мне выросшему на вольной земле
трудно превозмочь свою веру –
в тысячу раз труднее
чем умереть.

                           ***

Я читаю влажную книгу оврагов
книгу папоротников хвощей и репейников
книгу перепутанных травинок капель
и пятнышек
полную копошенья
любовных конвульсий
смертных судорог
и плотоядного сопения ящеров
когда запах парного мяса
тяжелый как запах общественных прачечных
обволакивает их крошечный мерцающий мозг.

Я читаю влажную книгу оврагов
где умирают звезды
и рождаются мокрицы
книгу масляных зорь
где в хрусте адамовых яблок
Адаму еще не раз предстоит экзамен
на твердость
книгу сегодняшней спермы
со всеми грядущими:
ганнибалами
иудами
йориками
со всеми грядущими:
колизеями
аустерлицами
и дахау
ее пульсирующих страниц.


                         ***

На коричневых тропах июля
в истоме улиц
сладострастно развернутых перед солнцем
переходящих в копны горизонты и облака
в походке женщин
перенимающих эстафету желания
дарящих любовь без верности
или верность без любви
на опустевших полях
некогда засеянных страстью и надеждой
плачет моя потерянная юность
или может быть плачу я сам.

            ***

В конце января
из квартир
вытаскивают новогодние елки
сваливают в кучи
и поджигают

как хорошо на ветру
горят новогодние сказки!

                 ***

Когда в меркнущем луче
бумага коробится у меня под руками
я думаю
что наше творчество –
лишь унылая цепь символов
произвольно протянутая
между пунктами действительных
и воображаемых поступков
что твое тело
врезанное в синий камень вечера
знает гораздо большую тайну –
тайну непреложности закатов
снов земли
пустынных гаваней
кричащих чаек
и будущих – ослепительных – теорий
о том
чего никогда не случится
что оно
этой округлой линией
этой текучей страстью
неосознанно повторяет
изогнутость пространств
где конечная точка
является точкой исхода.

                    ***

В бледнозеленый день погружены
кварталы
и вывески
эти ориентиры будней
эти актеры ночей.

Захваченные волной гигантских трансформаций
они начинают
мелочно переставлять буквы
пропуская отдельные слоги
заглатывая окончания
и архаически полагают
что тем самым моделируют страсть
и приобщаются к свободе новых отношений.

Бледные вереницы полуночниц –
жительниц страны
лежащей вне реалий
через мосты
пекарни
скверы
с визгом тянутся
к аэродрому.

Скользят трамваи
окутанные парами иллюзий
и стынущие рельсы
долго звенят
обрываясь на патетической ноте.

В моем лице
красном от ветра
перекатывается каменное веселье.

На какой-то грани
за которую упорно цепляется мозг
опасаясь неведомого
находит широкий ветер
и уносит шумы
в ту сторону
куда движутся мои ноги.

Там возникают
туманные островки желаний
чтобы тут же исчезнуть
и клумбы
высоко поднимают к небу
колеблющиеся стебли испарений
постепенно оседающие
на бухгалтерские расчеты
на стихи
и на книги молодого ученого
посвященные сложным проблемам роботизации.

Детский мячик
скатывается по деревянной лестнице
чередуя красный и синий бока
с белой полосой посредине.
Он наивно пытается передать
всю многоцветность мира
не подозревая
об ультрафиолетовых и инфракрасных тонах.

Люди топчутся
покупают билеты
мокнут на остановках
влюбляются
садятся в троллейбусы
и уезжают.

И алебастровые урны
похожи на сказочных рептилий
из пасти которых
медленно вытекает время.

                    ***

В домах имеющих лифт
и в домах не имеющих лифта
в квартирах
подвальных
полуподвальных
и тех
выше которых
одно только небо
в квартирах
где на стенах висят
почти марсианские пейзажи
или
клеенчатые коврики
с традиционными лебедями –
одинаково наступает
шесть часов.

Шесть часов:
бывших будущих сущих?
Шесть часов:
меняются складки у платьев
трюмы электроходов пахнут мышами
а в воздухе
не потерявшем прозрачность
шевелятся пески пустынь
и охрипший жрец
заламывает руки
славя
ибисоголового бога.

Так пой мне
о связи времен
которая не прерывалась.

                ***

Потухают поля земли
и красным соком заката
облиты лица
и мостовые.

Шуршат подошвы
и на тонком льду тротуаров
непрерывно возникают
темные исчезающие следы.

Это – уже декабрьское вино
это – тот шрифт
для которого
одинаково хороша
любая бумага.

Я – поэт
знающий только загадки мира
а тебе же –
о, мое лепечущее счастье –
дано ведать
только его отгадки.

                     ***

Человек
проживающий по ту сторону забора
в диковинном краю
не улетающих журавлей
вырезанных из корабельных сосен
и заплетенных
вместе с ракетами коньками и петухами
в единый
машино-зверо-птичий орнамент
монотонно заверченный
по колонкам фасаду и всему периметру
их неутомимым желанием обогнать соседа
в ритмах кольца
имя которому – плоскость

о – человек! –

Вырежь
для меня
деревянные слезки.

                   ***

Вот компоненты пейзажа:
озеро, в озере – город
с темным шепотом крыш
с вертикальными вздохами труб
на алюминиевом срезе
обычных суток.

Я увеличиваю число измерений
и прибавляю к пейзажу два неба:
небо памяти в дырах
где свищут случайные ветры
и небо мечты
с розовой птицею посередине.

                     ***

Возле самой стены
под чехардою балконов
развевающих флаги надежды
их профили
меланхолически клонились друг к другу.

И в ушах стоял шелест
веселых необоснованностей
с клокотанием птичьих горл
с застенчивостью решеток
в хвойном беспамятстве чисел и лет.

Один из них
был явно философом:
он знал все что надо
а не знал как быть.

Другой был поэтом
и поэтому
говорил только шепотом.

                   ***

Выщербленными кирпичами
затаившими память
о метелях и войнах
о побелках
побегах
ремонтах
о суматохе летних отпусков
смешанной с тоскою
поломанных деревянных лошадок
когда муж говорит: « Не так»
а жена: « Не знаю»
надвигается на меня
рабочий день.
И солнце
превращенное в крохотную точку
стеклом шарового аквариума
ползет по стене
старательно вычерчивая
линию биологического равновесия
которая закончится
общими рассуждениями о неумении жить.

А вечером
таким же
как и все другие вечера
тридцатилетний мальчишка
с разбухшей головой идиота
будет снова нелепо взмахивать руками
являя
с балкона второго этажа
свою созревшую оригинальность.

Бедный мальчишка:
вокруг него совсем не летают бабочки.

                ***

Размыкаются круги
и в притихших комнатах
возникают
серые хороводы страхов.

Их можно легко разогнать
определенностью поступков
точностью жестов
и криком.

Они шарахаются прочь
забираются под диваны
прячутся в шкафах
и выглядывают из складок платьев.
И ждут минуты оцепененья и тишины
и собираются
и топчутся снова.

И трясутся стены
под напором беснующейся метели.

Но метель – это в сущности
выкристаллизовавшаяся вода
увлекаемая
перемещающимся воздухом
состав которого нам известен.

Любовь –
это общность жилплощади
зарплат
и желаний.

Так зачем же смотреть в пустоту?
Присядь со мной
и давай поговорим
о чем-нибудь веселом.

                ***

Эти улицы ведут туда
где бессмысленны все вопросы
где бессмысленны все восклицания.

Эти улицы ведут только туда
а я больше не существую.
Есть мои руки
мои ноги
мои ботинки
и мое пальто
но я больше не существую.
Хотя мои ноги знают
куда идти
хотя мои руки знают
что делать
а наверху
довольно плотного туловища
улыбается
что-то вроде лица.

                            ***

Давай
употреблением слова с о н (сна, сном, сне)
достигнем особой поэтичности
и встретимся на углу квартала
под облаками.

Ты забудешь все помыкательства дня
и сделаешься
феей лестничных пролетов
подъездов
и гибнущих фонарей
моей высокой сказкой
такой высокой
что до тебя
не дотянешься на цыпочках.

Мы перетряхнем весь мир
и наведем в нем
особый порядок –
порядок заколдованности:
дети будут рождать матерей
телеграфные столбы заниматься гимнастикой
перестанут писаться доносы
и в каждом цветочном горшке
вырастет по Нерону
стонущему от желания
сжечь себя
чтобы осветить темные улочки Рима.
Весело
и не покладая рук
мы будем
работать
работать
работать.

                               ***

Маленький
он молча смотрел за пределы этого вечера
в мутном зареве удвоенных фонарей
смотрел – за пределы текущего мира:
краж
войн
честолюбий
связей деловых и любовных
тягостных воспоминаний
комиссионных магазинов
и ночей
когда уже некому ждать того
кто никогда не вернется...

Но именно так
и зарождались все крики – распни!

                             ***

Я знаю женщин
с таким разрезом рта
я знаю как целуют
такие губы.

И хотя в тебе
есть то
чего не встретишь в каждой
оно никому не пригодится
оно уйдет внутрь
чтобы снова возникнуть
где-то
в ком-то
но уже не похожим на себя.

Оно близко одной тебе
все остальное – людям.

И если в городе ветер
если в городе небывалый ветер
среди многих
мелькающих лиц
я выберу только твое
потому что я знаю женщин
с таким разрезом рта
я знаю как целуют
такие губы.

                   ***

Тихим снегом
укрывают нас сумерки
тихим снегом.

У тебя на ресницах
вздыхают
Обида, Печаль и Надежда.

А я
квалифицирую славу
как самый древний вид
преступления.

И мы оба
вспоминаем терновник
кипящий
под белой луной.

                   ***

На сонных насестах
серебряным горлом
поют петухи – часовые пространства.

В бочках с водой
отражаются тонкие трубы
окольцованы нежностью хрупкой.

За одноногой красавицей
в танце мгновенном –
скатерть обрыва.

Мерцает железо
хор междометий
раздвигает ломкие стебли.

Там в этом  б ы л о
я знаю что  б у д е т
ломкий как время.

                       ***

Я потерял бы вас
в этом огромном городе свистящих параллелей
черных сучьев
и потерянных ветров
на любой остановке
в любой очереди
если бы не эта тетрадь
у которой постоянно не хватает страниц
и где темнота моих слов
не горше страстной нищеты ваших поцелуев.

Я потерял бы вас
так же легко
как ежедневно
и ежечасно
теряю себя.
***
Город замкнулся
затих
потерял свое имя в пространстве.

В темных затонах сознанья
плещутся белые руки.

Струятся березы
и горечью камня
овеяны лица влюбленных.

Звонкой осени
синее пламя
скользит вокруг млеющих бедер.

Мысли философов гаснут
витают обрывки религий.

Сквозь ночные острые всхлипы
пронзают нас первые звезды.

                     ***

Сумерки
сумерки
сумерки –
вот оно
мое любимое слово.
В нем сходятся все мерцания
в хаосе Вселенной
клеенки томятся
под тяжестью пивных кружек
и взлетающие руки
открывают новые материки и страны.

Это прекрасно
когда пламя заката
охватывает вечереющий мозг
это прекрасно.

И не жаль мне тех
молодых и веселых
занятых делом
умерших там
по ту сторону дня.

                       ***

На перекрестке
где мы обычно прощаемся
где обшарпанные дома
витают в запахах еврейских кухонь
а шофера удваивают осторожность
где суматоха дня
медленно переливается в смятение ночи
и рыжий фонарь
запевает веселую песню одиночества
налетающее мгновенье
пронизывает нас острыми сквозняками.

Неразлинована сущность мира
и твой смех звучит неестественно.

Но я люблю тебя за то
что ты никогда не захочешь
чтобы он был другим.

                          ***

Под тонкой иглою луны
кружится город
попирая множество
своих ежедневных смертей.
Он свободно играет избытком
признав лишь одно – устремленность.

Перламутровые сгустки спермы
вздрагивают
на розовых бедрах.

Тополя напрягаясь
раздвигают округлости неба
словно гигантские знаки
фаллической мощи.

                  ***

О – знающая выход –
принеси мне воды
без привкуса славы.

И пусть упадет
темнота неизбежностей
с хрипением кранов
и звездным стоном лесов
вкусивших магию повторений.

Просвещенные дети
двадцать третьего века
усовершенствуют приемы
антимутационно-нормализующей
автоэволюции
и научатся варить суп
из отслуживших перчаток.

Так посеем же
их непосредственное веселье
в страстном соке
лоснящихся поясниц.

                            ***

Я посмеюсь
но ты не умрешь от насмешки
о Всевидящий
Вездесущий
Мощный –

о Великий!

Ты будешь шептать
по всякому поводу и без повода
заглядывать в стаканы
придумывать новые образцы декораций
перегонять нефть
и уютно укладываться
на ночной отдых.

Ты сочинишь много прекрасных поэм
и пересчитаешь все бугорки
на усиках тараканов.

Ты не перестанешь рассуждать о безнадежности
твердить
что тебе нечем жить
гулять на свадьбах
и лечиться от неврастении.

Ты произведешь миллиарды миллиардов
метров
разноцветных нитей
и опутаешь ими века.

Мы будем любить друг друга
бессмертно.

                   ***

Счастье – иметь работу
которая
дает счастье иметь
квартиру
холодильник
брюки
и велосипед
вместе со счастьем
бесплатно
учиться
лечиться
жениться
и счастьем сочинять песни
о счастье иметь работу.

               ***

Стекловолосое время
стянуло на горле трубы
петлю дороги.

И повисает
в дальней сумятице голосов
лунный ободок смерти
с черными выдохами восклицаний.

Тонкой и острой печалью
ветер звенит
пролетая над полем.

Здесь хорошо умирать –
под луной и под ветром.

***

В душной чаще июльского леса
когда над болотами
курится туман
и дороги деревень пахнут пылью
в черных дуплах деревьев
вызревают бесчисленные споры.
Это – споры наших тревог
споры несбывшегося
что всегда стоит
у нас за плечами.

Подхваченные волнами теплого ветра
они широко разносятся по Земле
рождая минуты молчания
когда в глазах у женщин
проплывают девичьи мечты
о героях небывалых замужеств
а мужчины
проверяют надежность
дверных цепочек.

                         ***

Женщина со смуглыми плечами
смотрит на меня с портрета
начала
каких-то невероятных годов.

В ней – ненайденность
доверчивость
настороженность
и обреченность.

О вечных скитаниях
поет ее взгляд.

Глохнут мокрые рощи
качаются асфальты
и черные пещеры
окутывает
золотистый туман.

Сквозь беды
всех
ненаступивших лет
я кричу ей:
Ave!
И она отделяется от полотна
переходит границы
и понуждает меня к полету.

АЛЬФА ЦЕНТАВРА

1

Альфа Центавра!

Расползаются овраги –
эти тысячелетние морщины Земли.

Проносятся велосипедисты
в красных зеленых и оранжевых майках.

На третьем этаже
за двумя потолками
( или полами – как вам будет угодно)
прерываются и всхлипывают звуки:
там маленький старичок
больной неизлечимой болезнью
учит играть на скрипке
своего единственного внука.

В распаренных
в фиолетовых комьях пашен
бродят соки неведомых жизней
и поля под луной
под тобою
Альфа Центавра
что глядятся как в зеркало в Вечность
охватывает сладострастная дрожь.

2

Альфа Центавра! –

Мечется темное пламя светильников
реет легкое пламя свечей.

Альфа Центавра! –

Это свет электрических лампочек.

Альфа Центавра!

Ты еще переменишь тысячу платьев
и усомнишься в тысячах аксиом.

3

И всхлипывают звуки:
это маленький старичок
влачит свой ежедневный подвиг.

И вспыхивает солнце
наше общее солнце
на которое мы смотрим
каждый из своего окна.

                 ***

Мой комплекс стар, банален и трагичен.
                                              М. Ферретти

Мой комплекс стар
банален
и трагичен.

Но есть необходимость хлеба
и повседневность
и заря
такая короткая
что ее не с чем сравнить.

Сквозь волшебство
ледяного стекла
ты отлично видишь его –
во главе
одного из углов
пресловутого треугольника.

У него
талантливое выражение лица
что вполне компенсирует
недостаточность роста.

"Мост – сооружение для перехода
через реку
овраг
железнодорожный путь" –
как утверждается в словаре.

"На мосту всегда есть фонари" –
запоминаем мы с детства.

"У любой лестницы в сущности
не более двух ступенек" –
думаешь ты.

Вдвоем
вы покажете прекрасные образцы
сексуальных взаимоотношений
великолепно регулируемых
беседами
по вопросам современной политики.

И веселыми
выйдете в город
где буду стоять я
прислушиваясь к звону деревьев.
"Sapienti sat" – говорили римляне.

И хотя бы это
мы можем выдать
за истину.


                    ***

Она умирала
на широкой кровати
в огромной комнате
как в темных ладонях пространств
умирают желтые реки.

Неоновый город
плыл за стеной
и выкрикивал сиренами что-то
о сиянии смерти и гладиаторстве
и трепыхавшиеся на ветру гвоздики
почему-то странно трансформировались
в кражу яблок из соседнего сада
в исцарапанные коленки детства
в такое
чему уже изменяла память.

И мост напротив был старым Мостом Потерь
смешением безрассудств и желаний
со своим особым счетом времени
которого никогда бы не признала она.
Но здесь смыкались круги
и потрескиванье рассохшейся мебели
напоминало о космическом веке
а в радужных пятнах зеркала
созревала какая-то новая жизнь.

Пятна отделялись и висели в воздухе
а одно
не очень крупное
зацепившись за ключ будильника
ритмично раскачивалось и раскачивалось
подобно капле росы или клоуну в цирке.
Но уже не надо было вставать на работу
и вообще вставать.

Можно было только думать
и это впервые было не страшным.
Мысли продолжали процесс
естественного восхождения
так неестественно прерванный –
нет, не теперь – давно
может быть в детстве
или во время войны.

И только мысль о снеге долго не удавалась ей
он почему-то всегда выходил зеленым
и это вызывало досаду...

Около полуночи
она умерла.

                            ***

Все уже оранжевый круг
все чаще
ко мне доносится эхо
пропитанное ароматами умерших трав
влагой
протекших вод.

Но по-прежнему
на углу улицы
алебастровые атланты
держат
на широких плечах
свое кирпичное небо
сотрясаемое раскатами
соловьиных неистовств.
И по-прежнему
наволочка
прохладная от утреннего воздуха
мне шепчет
о Соломоновых островах!

О горы
о реки моего детства!

Я уже знаю
как пахнет земля
дорогих могил
чтобы не спутать ее
ни с какою другою.

                       ***

В ее глазах
для меня ничего не осталось.

Можно было
уткнуться в книгу
переставить пепельницу со стола на подоконник
захлопнуть форточку
или перевернуть обратно
весь календарь.

Но в ее глазах
для меня ничего не осталось.

И я ушел
Так же традиционно
как пишутся поэмы
рождаются дети
или падают яблоки.

               ***

Кипело
двигалось
колыхалось.

Чередовались взгляды
и стены
и заборы.

За витринным стеклом
кукла из папье-маше
как-то странно поворачивалась
и изгибалась
под ловкими руками оформителей
продолжая натянуто улыбаться:
ей не хотелось выходить
из рамок приличия.

Розовощекий музыкант
делал вид
что умирает за роялем.

Летело окно
и крылья его
освежающе шумели.

Жена моего приятеля
уже подумывала о норковой шубе
а он все еще
полуотдавался стихам.

В его бороде
начинало проглядывать
что-то апостольское
родственное барашкам
страстям Казановы
и дорогам
которые не обрываются.

Назревал семейный конфликт.
От земли
прогретой солнцем
поднимался пар
и растворялся в листве
где шумно возились воробьи
похожие на сгоревшие звезды.

                        ***

О мудрый продавец снов
твой товар
представлен
в обширном ассортименте.

Здесь сны
на любой вкус и темперамент.

Сны фантастические
исторические
и с философией.

Сны
вызывающие потенцию у восьмидесятилетних.

Сны с добрым богом под занавес
из лучшего дома в селе
районе
области.

Сны на ночь
на неделю
на месяц
и на год.

Сны
завернутые в дешевую селедочную бумагу
сны в коробках из-под духов
или обуви
и глобальные сны –
о счастье всего человечества –
занимающие целую витрину.

Выбери для той
Которая Всегда Возвращается
самый счастливый сон
на всю жизнь.

Сон
оберегающий от предательств

и обвяжи его самой широкой
розовой лентой.

А для меня
ничего не надо...

Я уже давно
страдаю бессонницей.

                             ***

В моем внутреннем аду
где установлен жесткий порядок
где каждой вещи
отведено надлежащее место
и высшие желания
не смеют проявить себя
чтобы не стать обвиняемыми
в злом умысле
всходят и падают
тысячи и тысячи лун.

Прозрачных –
сквозь которые видны
в илистой глубине
разбухающие
зерна явлений
магических –
в чьем свете
идеально сочетаются
противоположности

зеленых –
как свежеокрашенные скамейки

щемящих и нежных –
когда хочется спутать
жизнь с песней
и хмелея от вечности
окунать лицо
в тоскующие сирени.

Но кроме них
есть еще одна луна –
которая никогда не заходит –
луна отчаяния
затянувшихся рукопожатий
слепоты
и белых мышей.

                                ***

Розовые снега
разворачивают симфонию птичьих лапок.

На каждом метре
сотни крошечных индивидуальностей
скованы зимним удивлением.

Любому усилию
они противопоставляют одно: хрупкость.

Маленькие
робкие
непонятные:
муравьи
молекулы
звери.

                               ***

Выплакал день
свои хмурые слезы
и ушел навсегда – безымянным.

Вечерний троллейбус бежит
отражаясь в неоновых лужах.

Стеклянные звезды звенят
и в глазах твоих мечется эхо.

                      ***

Старый дом
плыл и растворялся.

Он был
космосом
ночью
глиной
замыслом
камнем.

Он был тихим и добрым –
от з н а н и я.

Напрягаясь в узлах
он берег свои сумерки
в которых смешивались тени
умерших и живых.

И в жесткой темноте
наклонялась голова под абажуром
шелушились секунды
шуршали листы
и крылья летучих мышей
перевеивали чердачную пыль.

Но в светлой воде лугов
не отражается воспоминаний.

И только постепенно стирается
белая полоса
на автомобильном асфальте
лежащая между правым и левым
между нашим прошлым
что становится
чьим-то будущим
и чьим-то прошлым
хлещущим нам в лицо.

                      ***

Они появляются
после 16-ти часов
на разогретом
млеющем
испаряющемся асфальте
расчерченном
косыми тенями
и вовлеченном
в мерцающий круговорот.

Их шляпки – грустное эхо
дилижансов
конок
первых революционных маевок
пишущих машинок " Ундервуд "
сохраняют
тайну взаимосвязей
громадного вечернего мира
а в глазах
голубых от старости
цветет знание
которое каждый
приобретает сам
и которое нельзя
передать другому.

                    ***

На развилках
темных земных путей
наподобие регулировщиков
стоят маленькие Сальери.

Палочки в их руках
дрожат
мелко-мелко
и поблескивают
как перья скворцов
как последние звоны сосулек.

Их оболгали совсем напрасно.
В свободное от службы время
они занимаются тем
что устраивают в лучшие больницы
своих знакомых
пьют чай
или рассылают
в продолговатых конвертах
ласковые улыбки.

            ***

Шаги прохожих
вращают площадь.

Ступени гаснут
в траве и пепле
под розой ночи.
Струят деревья
сиянье соков
и наполняют
стакан молчанья.

В нем вьются нити
моих желаний
печаль растений
и насекомых.

Шаги прохожих
вращают площадь
вращают площадь
и всю округу.

                        ***

О пора пламенеющей надежды
когда упругость собственных мышц
нам кажется
благожелательностью мира!

Тонкие девушки-реки
там сплетаются
в красном закатном танце
а темные камыши
похожи на старых сплетниц
слишком хорошо знающих
что будет.

Но сколько можно еще сказать
пока в раковинах дней
созреет жемчуг безмолвия!

                           ***

За полусонной занавеской
которую
так легко отодвинуть одним движением пальца
возникает
внезапный миг тишины –
миг не имеющий очертаний.

Он расширяется и трепещет
отражая неузнанное
проявляя невидимое
за планами и заботами
за уборками
покупками
и опозданиями на работу
за всевозможной спешкой и неразберихой
погребенное в нас.

И если я умру
я хочу
чтобы ты
хотя бы один раз в месяц
отодвигала занавеску
и смотрела в Тайну
без которой
человек – просто мясо
а слова – только слова.

                      ***

А душа все плетется шагом
но шуршат и шуршат колеса.

Мотороллеры
мотоциклы
автомобили и самолеты.

А душа все плетется шагом.

В зыбких тенях друзья проходят –
Агасферы в мире желаний.

И стучит нерасцветший посох
и плывет перед ним дорога.

                          ***

Злится
и лепечет
лепечет
лепечет занавеска
в младенческом бессилии
выразить
трагедию моего ежегодного возвращения
в этот дом.

Сколько раз.
Сколько лет.
Сколько зим.

Путник
путник
не страшно ль тебе одному
на темной дороге?

Не знаю.
Мне трудно.
Я уже почти не слышу тебя.

Во мне
словно льдинки в бокале с вином
толкутся воспоминанья.

А что это там
на стене?

Это глаза моей сестры
которые видят
еще не только то
что стоит перед ними.

Здесь не знают конфликтов
и все живут жизнью
какую они заслужили.

И у шестилетнего мальчишки
бывшего когда-то мною
из пальца
пораненного о шиповник
еще сочится алая кровь.

Где он
где этот мальчик?

Под огромным куполом
озаренным
вечерней ясностью –
там
или тут
не все ли равно?

                     ***

Ветер свистит над домами
и черные кресты
заснеженных кладбищ
впитывают сияние звезд.

И живым
в теплых постелях
страшно думать о мертвых
а мертвым
так одиноко.

В такую погоду
пусть жены изменят мужьям
пусть мужья
изменяют женам

в такую погоду.

                ***

Лиловой
как озеро
и сумасшедшей –
видеть тебя.

И линию пальцев
и узкую сигарету
и взгляд
повернутый в красивое никуда
где люди встречаются
без разговоров.

Там живет маленькое Умри
из шерсти которого
сыплются искры.

А здесь – мой город
здесь мосты аукаются с пространством
и ветер
как стеклодув
выдувает хрупкие вздохи.

Это все – здесь.

                    ***

И показалась луна
в омертвелом пространстве
над пылью
старинной дороги.

Багровый глаз
в танцующем ветре.

Кораблик глубинных веков
гребущий сквозь время.
Медный свисток
режущий
уши заката.

                            ***

Шарахаются
мокрые птицы
перечеркивая небо воскресенья.

Окна – из комнаты темной –
безмолвны и строги.

Звенящий пепел
сыплется на подоконник.

И розовеют
меж тонких соломинок плесы
в разрывах балконов
повозок
гераней
и странствий.

Машины
трубя уползают
за кромку печали.

Над каждым контуром зыбким
пульсирует непомерность.

               ***

Бесстрастный аптекарь
отмерил все капли
и разбил свою колбу.

На столике
просыпанная пудра
и тюбик забытой помады
бледной
как это утро.

Мне стиснуло горло:
каждый цветок на обоях
продолжает пахнуть
тобой.

                     ***

Возвращайся туда где потерян.

Магнетический хохот воды
вырывающейся из шлюзов
отметит прибытье.

И там – отраженный
меж отвалов слоновьих дорожек
ты увидишь стоящего рядом.

Он будет тобою
тебя не признав
как подчиняясь томленью
почка становится птицей.

Вот веселье: незагаданными путями
радоваться и гибнуть.

                      ***

Светлеет полоска воды
и розовый небосвод
поднят на копья петушиных криков.

Побежали жирные твари
в мышиных костюмах
оставляя помет на траве
оскорбляя дороги.

Отдать свое тело корням –
вот участь героев и трусов.

И – яростных – нет нас в погоне...
Светлеет полоска воды.

                      ***

Я – сон сна.

Я – ветка березы
в перебегающем свете
звездных просторов
удаленная
в тональности ля-бемоль мажор
от эстетических циркуляров
планов
продовольственных
и жилищных проблем.

Я – мысли нерожденных младенцев
в лето поющих трав
помноженное
на тройное пересечение Атлантики
в обоих направлениях.

Я – абстракция неопределенности
толкающая нас
к расплате за тени ненанесенных пощечин
не помнящих
своей родословной.

Я стискиваю ладони
зажимая солнечный зайчик.
Я – сон сна.

Я – то
о чем вы не хотите думать.

                         ***

Ветер прятался
в темных подъездах
и ощупывал лица прохожих
ища потерянных и забытых.

И лучились на стенах домов
только пятна от пальцев.

Эти пятна остались навеки –
возле самой ограды.

                     ***

Я бродил
под туманным небосводом
в этот серый
в этот странный день.

Одуряюще пахли
увядающие цветы.

На грузовиках провозили мебель
для новых квартир.

Шли люди с базара
несли в тяжелых кошелках
картошку
мясо
творог
и петрушку.
Я выходил
на берег Нила
и смотрел на желтые волны.

Я кричал:
где ты
моя Ева?

Но молчали горы
молчали долы
молчали реки.

В них творилось
великое таинство жизни.

А я шел и кричал:
где ты
моя Ева?

                    ***

Пульсирует нежная кожа
глохнут дома
и отступают
и открывают просторы
доступные свободе и ветру.

Без плача и смеха
темный кустарник
чувствует
напряженное великолепие
Вселенной.

Рыжие комья глины
обрываются в реки
пустынные реки
безвестных равнин.
Ты иностранка
в моем государстве
где нас
только двое.

Мы разольем по стаканам
текучие звезды
и я воспою твое желание
в котором
ты становишься
собой.

В котором не бывает потерь
а есть только находки.

                       ***

Там процветала конкретность
и каждый знал
в какую сторону открываются двери.

Не знавших помещали в больницы.
У них были бледные губы
и странные неживые глаза.

Они устраивали сеансы телепатической связи
верили в приметы
и шарахались прочь
если дорогу перебегала черная кошка.

Шумы листьев пронизывал стук домино
а зимой ложились спать рано.

                        ***

Живи – как умеешь.
Живи.
Но тысячи
тысячи раз
твой лепет пребудет бессвязным
в жужжании слепней
жары
в колыхании бедер
и в зеленых ветвях высоко занесенных ассоциаций.

И кем назовусь я завтра
ты не ответишь:

лесом
газетным листом
брошенным на угол дивана
песней
или тобой.

                          ***
 

Я восхищаюсь вами –
мужественно висящими
в часы пик
на автобусных
троллейбусных
и трамвайных подножках.

Вами
стойко стоящими
в очередях за мясом.

Вами
в неудержимом стремлении
врывающимися в погребальные конторы
чтобы
купить лучшее место на кладбище.

Вами –
возводящими небоскребы
побеждающими в освободительных войнах
и всегда наказывающими палачей.

Вами
превратившими биологический акт
в неумирающую легенду
и как правило рождающими
здоровых детей.

Я восхищаюсь Вами –
героями нашего дня.

Я восхищаюсь.

                 ***

Взгляд
проникает во взгляд –
и тут я бессилен.

Тонкой гримаскою губ
означено
мое время
стуком проснувшихся капель –
твое.

И лгать нам не надо:
нас двое
мы – Вечность.

Третьего – нет.

                     ***

Смыкаются дуги молчанья
и дерзость твоя – прозрачна.

На холмах
куда надо всходить
только согнувшись
нерушим
гипнотический сон трав
и дремотная сила глин
готовых для лепки.

По законам
серебряной ночи
мне петь свои песни.

По законам
серебряной ночи
тебе – горевать.

                   ***

Канцеляристы
скрипачи
и трезвенники –

фантомы осени
луны
и песен

вы умрете от язвы желудка
умоляя о никеле скальпеля
в час
когда лед особенно хрупок
и голубые блюдца подснежников
убаюкивают память.

Вы умрете от язвы желудка

канцеляристы
скрипачи
и трезвенники –

фантомы осени
луны
и песен.

                         ***

В такой вечер
все зонты – купола соборов
все люди – под куполами.

В такой вечер
предметы окутаны
мерцающим покровом одиночества
тайнами неслучившегося
сказками верб и дорог.

В такой вечер
каждый булыжник
тоскует
из-за своего неполного сходства с Луной
и автоматам для продажи газированной воды
не хватает серебряных денег.

                        ***

Кордебалеты
кордебалеты –

высоко взлетают ноги
и рыжей гривой
отуманены наши желания.

Бессонные ветры
позвякивают иудиными монетками
во славу Бога.

Даже
под самыми сияющими глазами
лежат божьи тени.

Я пою тебя безымянность –
мудрая слава
ветров
теней
и рыб.

                     ***

Гномики розовых раковин
по голубым ручейкам
вечереющего марта
вы плывете
в лодочках из смеха.

Они опрокидываются
напарываясь на острые льдинки.

С шутками
вы ставите на них
яркие заплатки
и весело продолжаете
свое весеннее путешествие.

И вашим движением
полон теплеющий воздух
движением молекул
снов
и сил.

               ***

Гаснущими снегами
окружен умолкающий мир
гаснущими снегами.

На серых лестницах
высыхают
мокрые отпечатки
городской музыки.
Со стен соскальзывают
и нервно попискивая
носятся в воздухе
крохотные поцелуи.

Начинаются: шорохи вздохи и шумы

и – шумы.

                                    ***

                                                         Ю. Пернатьеву

Череда мгновений
с сизым дымом
сыром
и лимонным вином
окутывает нас
убаюканных томлением непреложности
еле слышным переливчатым звоном.

Назначенное – свершится.
Отстучат будильники
разрушатся перила
и будет – молчанье.

Здесь двое
празднуют
праздник разлучений
в черном
и красном.

И будут праздновать его
до конца
потому что
так надо.

                 ***

Пыльные ветви
царапали стену
и безглазое ожиданье
покорно стояло у окон.

Но было внутри
темно и пустынно.

Мы уходили надолго
чтобы однажды уйти
и уже не вернуться.

Осени. Зори. Ветра.
Корни десятилетий.

                    ***

Начиная издалека
можно было бы сказать
о блеске печали
подвига
и непреходящести восторга.

Но твое лицо
размноженное в тысячах хрестоматий
заставило меня обернуться.

И – невинный –
я глянул быстро и гневно:

за срезом листа
стоял над обрывом кустарник
паслись козы
и в проселочной пыли
копошился
серенький воробьиный день.

              ***

Обутым
одетым
и сытым
что нам еще надо?

И эту прогулку
мы посвятили друг другу.

Улыбнувшись железу кранов
мы прошли себе мимо:
Я – злой и веселый
и ты – каких вообще не бывает.

Томили нас в переулках
лишь глаза бездомных собак.

                   ***

Воздух вечера вышит
птичьими голосами.

Загорелые руки мужчин
ложатся на женские плечи.

Когда мы о чем-нибудь плачем
мы плачем
о необъяснимом.

                           ***

Себялюбивым ребячеством полдня
полна ты
а у меня за плечами –
лишь ночь или вечер.
Я – как уродец в малиновой шапке
что пилит решетку забора.

Я признаю не слова
а их тени
но для тебя
и слова – невесомы.

Льется Библия легкого света
обещая нам
прелесть потерь.


                         ***

Наши сны разорвет непреложность
и пробьется трава
сквозь могильные плиты.

Придут неглупые люди
с лицами
как пыльные полдни
и назовут тебя – Сиониллой.

Молодая шальная – погибни!

Мне становится страшно
желать.

                     ***

И вертясь как огромный волчок
плавилось небо.

Золотые псы воздуха
играя
мчались по склонам.

Гвозди вонзались в кирпич
и словно кольца
в ноздрях у домов
висели мемориальные доски.

                  ***

Капля висит и сверкает
на грани молчанья.

Она упадет тебе на губы –
но будет поздно.

Ты сам превратишься в каплю
и закричишь испаряясь.

А капля висит и сверкает
на грани молчанья.

                 ***

Бросаю горсть песка
в твои глаза –
пусть на синих ветках
расцветут оранжевые попугаи.

Ты видала как забивают быков?
Это тоже красиво.

У них глаза умирая – дрожат
и как холмы
заплывают блеклым туманом
и серой водой водопоев.

Вся летопись моей жизни
начертана в их зрачках.

                    ***

Леопардовые тени деревьев
колеблют
трагедию и веселье.

Тысячи настороженных вероятностей
смотрят из наших глаз.

Звоны трамваев
почти безутешны
а завтра может совсем не возникнуть.

Кто же ищет в любви ответов!

Встречи гораздо страшнее разлук.

                      ***

Медленней уже невозможно –
так идут только на казнь.

Вослед нам
похрустывают скелетики
наших недосказанностей
расставляя
вдоль тихих обочин
знаки прощанья.

Желтые червячки света
корчатся под деревьями
намекая на некую возможность
экстатических состояний.

За боязнь твою
я не в ответе –

легче споткнуться о камень
тяжелее – о солнечный луч.

                  ***

Деревья решетки и стены
разнимают пространство
на сотни условных частей
наполненных розовым светом.

Красные лица как свечи
стоят неподвижно в окошках.

Красные лица как свечи
колеблет на улицах ветер.

                      ***

Вот отрада – ночевки в канавах
доступная братьям по вере
тем кто пришел и ушел
тем кто ушел.

При свете догнивающих огней
среди стеблей и комьев
переливаются
серые слизни:
нам грешно любить нелюбимым.

Но спутник мой с птичьими веками
опускается в кресло
и взгляды его – бессонны.

Он проверяет по списку
всех кто пришел и ушел.

                        ***

В шумной толпе –
толпе преимущественно веселой
если можно назвать весельем
это особое состояние
ни к чему не обращенной души
лучезарной как войлок
и наедине с самим собой
в той самой пресловутой тишине
которая звенела и пела
а теперь не звенит
не поет
и даже не дышит.
Ты томишь меня
самой страшной усталостью –
усталостью надежды.

Меня
сказавшего столько слов о смерти
и умершего в каждом из них
ты опять заставляешь умирать
но уже безъязыким.

                                 ***

Скорби слова утихали
уронив в глубину свои белые башни.

От прошедшего стада
на дороге оставались следы
похожие на отпечатки сердца.

И все заслонялось
рыданиями облаков.

                                 ***

Белые волосы бились в кристалле киоска
кривлялись шуты
и желтый паук
тянул паутину из плача.
Предмет был похож на предмет –
но то был путь неимущих

и начинался он сразу – от узких порогов квартир.

                          ***

Вздувается парусина дорог
и в звенящих ветрах
под кружащейся луной
вспыхивает Безмерность.

Смутные крыши
трепещут
охваченные
молитвенной жаждой пожара.

Фигуры
и лица
и руки –
в чешуйках летящих мгновений.

И сам я
обрученный с молчаньем
застываю как крик
вонзившийся в душу простора.

                    ***

Не было – стало.
Что было – не будет.

Над миром
над улицей
над тобою и мной
плывут колыбельные песни.

Что было – не будет.
Не надо рассказов.
У них не бывает конца
а без конца
они все безнадежны.

Не надо рассказов.
Оставь мне лишь пепел
и пламя.

                    ***

У каждого из нас
есть крохотный оазис
из добрых рук
глаз
и ушей.

В минуты просветления и славы
мне хорошо
встретить ответную улыбку
на которую
впрочем
нельзя полагаться.

Из крапчатой кожи лягушки
получился б
отличный кусок
полуночного неба.

Н е л ь з я   п о л а г а т ь с я –
вот самое радостное из того
чем богат
этот мир.