Мы видели, живя во время оно
И не солгав ни мыслью, ни строкой,
Над городом – угрюмый лик Нерона,
Рамзеса плащ – над красною рекой.
Глухих времен кровосмесились нити,
В один клубок свернулись верх и низ,
Играл Скрипач над мороком соитий,
Ему во тьме далекий брезжил Исс.
Терялся плач Кармен в счастливом хоре,
Означив миг, где пролегла межа,
А средь могил бродил мохнатый Йорик,
С ухмылкой череп Гамлета держа.
2002 г.
***
О, Матерь Мира, в этой груде слов
Я спрятал судеб и событий зерна,
Что в некий срок пробьются из-под дерна,
Простри над ними светлый свой Покров!
И я – бредущий по земным лугам –
Такой же плод неведомых созвучий,
Рожденных чьей-то страстью неминучей
В одной тщете – припасть к Твоим ногам.
***
Кусты буйноголосым вечем
Шумят в малиновой росе.
А нашу жизнь измерить нечем
И в этой грустной полосе.
Где так привычна тяжесть ига,
И стертых лиц, и серых плит.
Никто здесь не услышит крика
И сам в тоске не закричит.
И все же нет предназначенья
Нам слаще, чем в тумане лет
Ловить их тайное биенье,
Невнятный смысл, неясный свет.
***
Хорошо ловить под луной
Человечьей овчарни запах.
Бродит смерть по пятам за мной –
След во след – на костлявых лапах.
Я свою подниму у пня:
Здесь моя пролегла дорога,
Эти сосны – моя родня,
Значит сам я – собака Бога.
Если Бог погасит звезду,
Божья тьма для меня – награда,
Пастуха пусть сменит пастух,
Но всегда неизменно – стадо.
Мне известно, в краю родном
Нет лютей человечьей злобы,
Что взорвется в свой час огнем
В голове моей крутолобой.
Потому и простор мне дан,
Где сожму за свой век короткий
Я стальных челюстей капкан
Не однажды на чьей-то глотке.
Не однажды я в чей-то сон
Хищной тенью скользну из лога,
Я не стану домашним псом,
Я от века – собака Бога.
***
В нимбе красных свечений
Реактивных высот
Пляшет ветер весенний
Над пространством болот.
И, багров от натуги,
Всходит месяц в овсе,
Чтобы мчаться по кругу
На одном колесе.
И, его настигая,
Разметав берега,
Как русалка нагая,
Тянет руки река.
И в неистовстве лова,
В свистах рощ и дорог
Разгорается слово –
Удалой огонек.
***
С первой птицей взлетающей
Нас впервые заметил
В Темноте Окликающий
И Сплетающий Сети.
Обнимал, привораживал,
Снова в вихрях погони
Реял в блеске оранжевом
На горячем бетоне.
Наши души, отрезаны
От всего, что любили,
Кувыркались над рельсами
Легким облаком пыли.
И, стеклом отраженные,
Мимо дома и сада
Шли и шли отрешенные
К алым башням заката.
Но уже было поздно им
В пробегающей встрече
Говорить неопознанным
Безответные речи.
Каблуки за оградами
Били реже и тише,
Словно яблоки падали
И стучали о крыши.
***
Все это было...
А. Блок
Никак не выведет из дома
Меня смертельная истома
Туда, на угол, где впервые
Нас обручили мостовые,
Нас обручили-обрекли,
Женой и мужем нарекли.
Все это было, это было,
Была жена, да изменила.
Семь лет жила в себе, как в морге,
Среди тряпья, среди харчей
И знала: слава – там – на торге,
А мука – крошечной – зачем?
Все это было, и, нагая,
Со мною женщина другая,
Она вторая для второго –
Как тень из жизни вечеровой.
Но как привычно и знакомо
Она лепечет: ты да я,
Когда мы оба – лишь фантомы,
Метафоры небытия.
***
«Вольным – воля» – мудрецы глаголют.
И уроды выбирают долю.
Выбирают долю. Выбирают –
Словно чьи-то двери отпирают.
Отпирают. Вносят раскладушки,
Проживают весело и душно.
Убивают, топчут, коронуют
И себя – богами именуют.
В объективах, строчках отраженные,
Но уже фатально отрешенные –
Словно берег – только без реки,
Как перчатка – только без руки.
Мир не замкнут страхом или торгом,
Он сиренью пахнет, а не моргом.
Но за наше право жить иначе
Мы с тобою платим или плачем.
***
Рабу порядка и желудка,
И мне б перегореть в золу,
Но только жизнь, как проститутка,
Игриво тянет за полу.
Кривится красногубый ротик
Нашептывает, что окрест
Есть много темных подворотен
И всяких потаенных мест.
Пусть будней муторно теченье,
Кругом заборы или рвы,
И все ж свободы усеченье –
Не усеченье головы.
Свободе не корысти ради
Я верю: каждому свое,
Но что-то есть в ее раскладе
Что изначально не ее.
И сумасшедшими руками
Не стану рвать я воротник,
Пусть жезл и мой разбит о камень,
Но в камне не иссяк родник.
И ждут меня не на арене
В слепом разгуле правд и злоб,
А там, где тихий скрип ступеней,
Сирени утренний озноб.
***
Прозревая дней грядущих
Сине-розовый туман.
А. Блок
Вот он, сине-розовый туман,
Где только и осталось на досуге
Наши души в этом страшном круге
Помечать узором дальних стран.
И все твердить для слышащих ушей,
Чей тайный нерв доселе одинаков,
О том, что соль – в разводах звездных знаков
Над крышами уснувших этажей.
И, боязливо проницая мглу,
Угрюмо знать: опасный плен не долог,
Коль истины затерянный осколок
Вдруг проблеснет в каком-нибудь углу.
Но истина вынашивает ложь
И в свой черед ее предъявит миру,
Намыль петлю, разбей об землю лиру –
Их мертвой связи ты не разорвешь.
***
По трамвайным склонам неба
Над румяной пеной лиц
Реет лик Аменемхеба
В тонких скрипах колесниц.
Опустивши долу знамя,
Скачут времени гонцы.
Из могил, стуча костями,
Выползают мертвецы.
В желтых окнах, злобу пряча,
Вяжет сказки бог утех,
Завернувшись в кокон плача,
Раздувает ноздри смех.
Наполняет сердца соты
Тусклых будней маята.
Облетает позолота.
Остается нагота.
Остается как предвестье
Новых страхов и забот,
Челюстями гулких лестниц
Отбивая жизни ход.
***
Кого-то любили. Кого-то не помнили.
Был свет ночника, как часы, монотонен.
И вдруг в ошалело притихшую комнату
Медведем раненым рухнул Бетховен.
И сразу же руки сломались от слабости,
И губы к губам не успели дожаться,
И ноздри, вспухая, захлюпали парусом,
Раздутые запахами галлюцинаций.
Как будто бы юность входила торжественно
В еще не измятом, в трепещущем платьице
И падала с криком протяжным и женственным,
Чтоб умереть под корявыми пальцами.
И годы летели ночами их вымостить,
И ночи вставали, чтоб выпить и высушить,
И каждый боялся вдохнуть и не вынести,
И каждый боялся прервать и не выслушать.
Кого-то любили. Кого-то не помнили.
Был свет ночника, как часы, монотонен.
По странно притихшей, по траурной комнате
Стонал и метался, как юность, Бетховен.
***
Ветром смятые фигуры,
Угольки в разрезах рта,
Шапки, шляпы, шевелюры,
А за ними – пустота.
А за ними – вьюги всплески,
Снег кружит, кружит, кружит...
Только тень на занавеске,
Выгнув горб в окне, дрожит.
Зыбкий памятник, высоко
Ночью кинутый туда,
Всем, погинувшим до срока,
Не оставившим следа.
Но, когда у горла ночи,
С узким блеском ножевым
Тень угрюмо захохочет, –
Страшно станет тем, – живым.
Страшно станет в город выйти,
В скользкий мрак и суету,
Разрывать метели нити,
Гулко топать в пустоту.
И постичь в ином значеньи
С ямой охнувшего рта,
Что таит судьбы свеченье,
Темнота и глухота.
***
Жарища, как в котельной,
Скользя на передел,
Потягиваясь, тенью
Похрустывает день.
Дрейфуем. Нас уносит
На западовосток.
В твой аккуратный носик
Свистеть бы, как в свисток.
В краю, где жизнь – малина,
Не ведают обид.
Там слон, как балерина,
На хоботе стоит.
Порхают чьи-то лица
На крылышках стрекоз,
Внимая небылицам
Про стужу и мороз.
Бубнит младенец в зыбке
Оратором с листа…
А речка, как улыбка, –
Печальна и чиста.
***
Слепящий снег из мглы,
Кружат меня кануны,
Души моей углы
Заснеженны и юны.
И свет их – на коре,
Хотя не долог век там,
В оглохшем серебре
Поющего проспекта.
Он меркнет, как слеза,
Кладбищем звезд и свечек,
На ветви нанизав
Заплаканные речи.
Он тянет их из недр
И указует место,
Где пляшет каждый нерв
В порыве лицедейства.
Сведи меня с ума,
Разбей воспоминанья –
И обретешь сама
Морозное сиянье
Заснеженной красы
И той внезапной власти,
Недолгой, как часы
Беспамятства и счастья.
***
Что значит – ждать или любить,
Что значит – праздновать победу
В пустынях свеч, которым – быть,
В пустынях свеч, которых – нету?
Когда в тебе слепая жуть
Кружит былых ветров остатки …
Любовь, я не играю в прятки,
Ступай, найди кого-нибудь!
Ваятель душ не рисковал
Ничем в своей исконной вере,
Он знал: щелчком закрытой двери
Он только распахнет провал,
Чтобы столкнуть меня крылом
Туда с обледенелой кручи,
В тоску ветвей, скребущих тучи
За вечереющим стеклом.
Чтоб не узнал я в сонме лиц
Твое – ни в снах и ни воочью...
Чтобы я стал и этой ночью
Ничтожней всех его мокриц.
***
Не на шабаше и не на съезде
Мне дано наше время ваять.
С размалеванной куклой в подъезде
Я до полночи буду стоять.
Этой кукле я на фиг не нужен,
Но куда я направлю шаги,
Собиратель словесных жемчужин,
Устроитель бумажной тоски?
Со двора, где в глазницах окошек
Не увидишь для горя причин,
Наплывает сквозь запахи кошек
Человеческий запах мочи.
Этот ротик в коросте помады
Сам не ведая, что говорит,
Выдает мне такие рулады,
Что земля под ногами горит!
И в такие провалы уносит,
Пробирая до самых костей,
Где не вспомнить мне, что произносят
Шепелявые губы вождей.
Где один я в дыму сигареты
Буду после бродить до утра,
Понимая, что кончилось лето,
Наступает иная пора.
***
Короче годы. Дали ближе.
Угрюмей жизнь. Душа смирней.
В полдневном мареве булыжник
Мерцает чешуей теней.
Вникая в таинства игры,
Где прочно слиты кровь и камень,
Смотрю, как липкий ком жары
Плывет над сонными домами.
Я сам себя остановил,
Решив на медленной излуке
Проверить сложности любви
Элементарностью разлуки.
И мерзок стал душе простор,
Где злоба внемлет только страху,
Где поднимающий топор
Пойдет в черед на ту же плаху.
И здесь не выйти из прорех
Уже под гнетом беспредельной
Не этой силы – самодельной –
А той – единственной на всех.
***
Высоко – за неистовством вьюги –
Те же звезды стоят над окном.
И в железных веках Калиюги
Мы свое как-нибудь отпоем.
Пусть не рвутся надежные сети,
Под линейку размечена жизнь,
И не только от зорких соседей –
От любимых друзей не спастись.
Нас без устали гонят и кличут,
Награждают и сводят с ума.
Но котенок под лампой мурлычет,
И мерцают на полках тома.
И для сердца во время такое
Одобренье блудящей страны
Не дороже, чем лавры покоя,
Золотые плоды тишины.
***
Ветерок колобродит
Среди каменных глыб.
Нас далеко уводит
Заоконная зыбь.
Упаду я не скоро,
Сердце сжав в кулаке...
Отражается город
В камышовой реке.
***
И мне открылась дверца в рай
Под ветром ледяным и жестким,
Когда грохочущий трамвай
За дальним скрылся перекрестком.
Ночная в нем кипела жизнь,
Играя брызгами неона,
И ввысь взметали этажи
Прозрачный пепел Ориона.
Я был с собой наедине
Среди толпы тысячерукой
В своей громадной тишине
Себе опорой и порукой.
Я знал: пусть мир мне трижды мил, –
Христу наследует Иуда,
А я лишь мученик подспуда
Божественных и темных сил.
***
Шумят запевалы партийного стана.
Кто ищет денег, а кто ищет славы.
О человеке кричу неустанно,
Но только шершавы ладони Державы.
Кожу сдирают живьем мне. И все же
Время погонит нас к новым обетам …
Дай мне не предать себя, Господи Боже,
Во времени том и во времени этом.
***
Спиралью суток меж синих линий
Ты вытянута. Горизонт глух и по насыпи
затянут туго.
Нам не избыть его. Горящий иней
На ветках угольных –
И вывернут за грустный угол.
Боюсь, исчезнешь – в антракт – перл оперы
Системой вздохов, восьмеркой Мебиуса…
Ах, Боже мой! Стаканы допиты.
Моя абстракция – изнанка глобуса.
***
Они, о Родина, корят...
И. Бунин
У них с тобой другие счеты,
Но мне их ведать – недосуг.
Беру я не твои заботы,
А преданный тобою дух.
И в горький дым стихотворенья,
В часы, когда мороз жесток,
Я кутаю зародыш зренья
И памяти твоей росток.
***
Эти камни я видел уже
Не однажды во сне камышовом,
Эти камни достались душе
На пути ее злом и суровом.
Эти камни все тот же живот
Маскируют по той же науке,
Эти камни, в которых живет
Поэтажная оторопь скуки.
Я по лестнице узкой взойду,
Под улыбкою грусть свою скрою
И, веселый, у всех на виду
Крепко руку пожму я герою.
Это мужество – жить без лица
И ничуть не жалеть о потере!
Только жить нам теперь до конца –
Двери в двери.
***
Верьте или не верьте:
Глухо, протяжно, долго
В июне оранжевый ветер
Свищет над каждым домом.
Красит, как охрой, пальцы,
Красит, как охрой, ветви,
Ветер бросает в память
Рыжие комья света.
На черном суку гнездится
В тоске-темноте безлюдной
Память – бесшумная птица
С изогнутым желтым клювом.
Думы – побеги – травы,
Думы – коренья – петли...
Птица кричит картаво,
Птица роняет перья.
От криков ее завмаги
Не спутают брутто-нетто,
И не уйдут в монахи
Министры или поэты.
И все же в итоге, все же
В таинственном преломленьи
Она по-иному сложит
Разбросанные каменья.
Никто из нас не потерян
В глуши человечьей пущи,
Но ею одной измерян
Срок нынешний и грядущий.
Проснись, поднимись на рассвете,
Пройди по горам и долам,
Увидишь – оранжевый ветер
Свищет над каждым домом.
***
С зарею россыпью крупчатки
Небес скудели закрома,
Но разбухали, как початки,
На стебле улицы дома.
К шоссе, что мчало по наклонной,
Горя настичь свои права,
Под чадный дых бензоколонок
Бежала потная трава.
А ветер прятался в подушках,
Такие игры затевал –
Как будто в сонные опушки
Гвоздями сосны забивал.
Но тем, кто нежился в постели,
Все так же было невдомек,
Зачем в познавшем тело теле
Души блуждает огонек.
***
Солью, милая, слез страстных
Не солить нам того, что пресно.
На душе теперь так ясно!
Да вот что-то душе тесно.
За горою простор шире,
Но милей теснота лога.
Кто без радости жил в мире,
Не познает печаль Бога.
Единенье души с телом
Обернулось на миг – нами.
Но горит среди тьмы белым
На Христовой горе – пламя.
***
Грустно хрипит пластинка.
Только никто не умер.
Медленны паутинки
В рыжих лесах раздумий.
Что нагадали гены?
Чему суждено начаться?
Отмель поющей пены,
Водорослей, акаций.
Сосны в луне скользящей
Сыплют в траву иголки,
В дремучей утробе чащи
Уже запевают волки.
Запеть бы и мне: за пылом
Жалость – уже без веса,
Чуешь, иду в затылок
Я – твоя антитеза.
Нам друг от друга с детства,
Даже в упор под дулом,
Вовек никуда не деться –
Дышим – пока враждуем.
И если, надеждой вспыхнув,
Ты в сказку рванешь из были,
И там тебя я настигну
В сиянии лунной пыли.
Покуда хрипит пластинка,
Покуда никто не умер…
Медленны паутинки
В рыжих лесах раздумий.
***
От легкой сигаретки,
От беспокойной спички
Испуганные ветки
Шарахались по-птичьи.
Дробясь об острый гравий,
В зрачки, как коршун, метясь,
Под знаком интеграла
Горел все тот же месяц.
На кольях у калиток
Все так же сохли кринки,
К моим щекам небритым
Цеплялись паутинки.
Метался пес под стогом,
Тянуло хлебом сытным,
И женщина у стекол
Томилась первобытно.
Сейчас порхнет из хаты,
Поспешно впустит в сени
И обожжет дыханья
Всей горечью осенней.
Всей близостью непрочной
Овеет душу щедро,
Перемешает с ночью
Пласты земли и ветра.
А утро снова проседь
Качнет в оконной раме,
Мой след в ладонях просек
Засыпав семенами.
***
Белым безумием, белым безумием
Остановки трамваев, и ангиной – миндалины,
По меху шапок – бормотание сумерек,
И шаги вслепую, где заборы повалены.
Где отголоском улицы, случайным выпадом
На подмерзших лапах – черемуховая бессонница –
Но запомнишь ли? – все тянет к выводам,
К февралю чернеет и людей сторонится.
Ах, все торопится в будни под выгрузку,
Слишком придуманные – погребальной феерией
От одиночества: как мокры вывески
Причин и следствий – жили, измерили!
Озноб и оторопь раздвоеньем, расколом
Даже в постели разомкнут постепенно
Нас, еще дышащих, – не поддаться рискованно! –
Акробатикой вьюги, забвенья и плена.
Даже вот так – обоюдной отдушиной
Губы к губам – и добраться б до отмели! –
Мне не узнать тебя: руки, двурушники
Много ли дали? А многое отняли.
Фантасмагория, в горе и в городе
Из горла не враз, и не с ними, не с теми,
А в левом боку ты останешься колотьем,
Упругою аркой – надолго ль? – в поэме.
Из пепла лет моих я тебя выдумал
В свистящих ветках в час поздних сумерек.
Прости, прощаясь, пройди невидимой,
Белым безумием, белым безумием.
***
Все прозревая, прорезаясь,
На острие, на волоске,
Над пережитым, словно аист,
Ты замер на одной ноге.
Пора обид и смертных петель.
Пора семян. Пора измен.
И пенье, грустное, как пепел,
Дотла сожженных деревень.
Среди консервов и тетрадей,
Смешенья лиц, смещенья глав,
В сплошных ожогах и помаде
Дымят два розовых крыла.
Их развернуть ты не сумеешь.
И все же – пой! И все же – пой!
Есть два крыла Кассиопеи
Над позаброшенным – тобой.
***
Вся сила – у них, и эпоха – сурова,
Но душу не тянет в чужие края,
Хоть что здесь осталось от отчего крова
И разве кому мы еще сыновья?
На площади красной гремят барабаны
И флаги краснеют в толпе, как всегда,
На красной трибуне стоят истуканы,
Их морды красны, но не краской стыда.
Погибшим героям – посмертная слава,
Героям живым – по червонцу за труд
Пройти под трибуной с равненьем направо,
Орать посильней, как другие орут.
Но что-то сломалось в Державе железной,
Нехитрой пружинки иссякнул завод,
Держава ликует на тризне над бездной,
Но это покуда не каждый поймет.
***
А смерти нет. Есть в вечность ссылка,
В какой-то из грядущих лет.
Есть легкий полдень, ветер пылкий,
Есть зыбкий предосенний свет.
Под косогор сбегают тропы,
Дымит овраг и лес шумит,
Жужжат жуки, как электроны,
Срываясь со своих орбит.
И ты, и ты порви сцепленье,
Погинь, умри, рвани с пути,
Но не распад – соединенье
Умыслив где-то впереди!
Брожу по травам осиянным,
Лежу, уставясь в небосвод...
На нем последний марсианин
Огонь последний бережет.
***
Ступенек выбоины, дверь...
К тебе я, как в свою берлогу
Ослепший под метелью зверь,
Инстинктом нахожу дорогу.
Уставшим от белиберды,
Нам хорошо под шум ненастья,
А что на площади следы
Заметены – так это счастье.
Уютны скрипы половиц,
И как на полках мне знакомы
Хранящие истлевших лиц
Черты старинные альбомы!
Кто здесь заснят? Каков их путь?
Гроб мирный ждал их или плаха?
Но так приятно мне взглянуть
В глаза, не знающие страха.
А за стеной кричат грачи,
Там новый день пошел на вычет,
Там идол каменный торчит
И серой дланью в небо тычет.
***
Твой лепет – красный воздух спален,
Как этот лепет музыкален!
Он все исходит горлом, горлом,
Июльским полднем, голым горем,
Траншей трахомой, ветром в стынь –
Чревовещание пустынь.
Любовь сначала – как небрежность
В игре с раскладкой наперед,
Потом безудержность и нежность,
Поющих душ ночной полет.
Нам полночь за оконной рамой
Сияет лунной пентаграммой,
Взывает голубой гобой –
Я наклоняюсь над тобой.
И вот в одно кольцо средь ночи
Смыкаем дуги одиночеств –
И сходятся, как две лавины,
Два полюса, две половины...
***
Вспорхнув с бессонных площадей,
В изломы губ легла забота.
А у людей – как у людей –
Идет веселая суббота.
Ты знаешь, что слова мертвы,
Когда внутри светло и страстно.
Над белым паром головы
Аннигилируют пространства.
В ночи запоры не крепки,
И нам не страшно их обрушить.
Но, если мысли высоки, –
И чердаки имеют уши.
И все ж удел не тяготит
Земной. И тот, кто с горя весел,
Быстрее к Господу летит
Звездой, скользнувшею из чресел.
Я – марсианин, я – пустяк,
И, может в том моя отрада,
Что я давно привык вот так,
Что по-другому – мне не надо.
И мне по зрячему дана,
Окрест лежащая широко,
Обетованная страна –
Уже без страха и упрека.
***
Ветки черны, как сажа, –
Откланялись, отгорели,
Над фабрикой, домом, садом
Томительно вечереет.
Сгорают-горюют выси
О сирых, глухих и слабых,
Лежат, как шоссе, карнизы
В широких зрачках сомнамбул.
И легким облаком пара,
Далеко, путем знакомым,
Плывут голубые фары
По темному окоему.
Я тоже один из многих,
Не ведающих о цели,
Передвигаю ноги
К смертной моей постели.
Темные мысли мучат
Душу порой глухою
В шелестах звезд падучих
Под дубом ли, под ольхою.
***
От стекол дымные узоры
На занавеске.
Дороги, крыши и заборы
В морозном блеске.
Под стрехами, где свет ослаблен,
Под шерстью жесткой,
Просясь погреться, пальцы яблонь
Скребут известку.
До Ориона в жидких бликах
Слепого луга,
Наверное, намного ближе,
Чем до Калуги.
Раствором фар у рыжей чащи
Кружатся камни.
И ночи звездное молчанье
В моем стакане.
***
Опять, как синий спирт,
В ветрах бессонниц рея,
Всю ночь меня томит
Неоновое время.
На желтый свет окна
Всю ночь ползут метели
И вспыхивают над
Испариной постели.
И шепот твой картав
При свете обнаженном,
И в сумраке квартал –
Как в городе сожженном.
В огне какой поры
Уже никто не помнит...
Но звездные шары
Висят в пространствах комнат.
На них такой же мрак
Сползает к темной раме,
И голоса собак
Звучат между мирами.
***
Играет к ночи ветер
Под окнами квартир,
В метельной круговерти
Заверчен серый мир.
Но в нашем копошеньи
Не разглядишь тоски.
Мы бедны в отношеньях
И в чувствах коротки.
Как узок и потешен
Их зыбкий окоем,
И как безбожно смешан
Он с хлебом и тряпьем!
Так веселей и проще –
Без крайностей и драм.
О, благо – жить на ощупь,
Дарованное нам!
Взвивайся, белый ужас,
Свисти, зима, свисти,
Тугие пальцы стужи
На лоб мне опусти!
В комок – сплошным запоем,
Безлюдьем – как в степи,
Лицо ее слепое
С похожими слепи!
Пускай пребудет слитным
В знобящей белизне...
Чтоб было ей не стыдно
И чтоб не страшно – мне.
***
И ты этой ноши не сбросишь,
Отбудешь положенный срок.
И столько-то шапок износишь,
И столько-то стопчешь сапог.
Путем то прямым, то окружным
Пройдешь по отрогам земным.
И многое будет не нужным,
И многое станет смешным.
Приблизится время итога,
Под сердце подступит, трубя,
И будешь грешить ты на Бога,
И будешь грешить на себя.
И все-таки путь твой означен
Не только твоею судьбой,
И кем-то сторицей оплачен,
А значит оплачен тобой.
***
Словами не открыть.
Х о ч у – провал в м о г у.
Нам можно говорить
Не разжимая губ.
Ты вся – сплошная близь,
Противоречий жгут,
Глаза опустишь вниз –
Твои ресницы лгут.
Под ними же – простор,
Что ввек непостижим,
Который до сих пор
Остался лишь твоим.
И никому из нас
Не перейти черты
И не нарушить связь
Любви и немоты.
***
Коль плестись шагом,
Выйдет даль боком.
Я бы стал магом,
Да забот много.
Что цвело садом,
Стало все сором.
Мы с тобой рядом
Посреди бора.
Ветки все – серы,
Тропки все – сыры,
Птицы все – сели,
Хорошо сытым!
Куда шли – знали,
Позади – знаки,
Ни звезды в небе!
Мы стоим немо.
Роет мох ерик,
А уже полночь.
В тишине ели
Не о нас помнят.
Льет туман с веток,
Повернись боком!
Чтобы быть светом,
Я бы стал – Богом.
***
Вся в одном: обними!
Потянусь, – ты ударишь.
Белым цветом зимы
Спрятан черный – пожарищ.
Не обижусь. Пойму.
Не прельщаясь игрою,
Сигаретку помну,
Тихо двери открою.
Постою за углом,
Где кадушки и доски.
Проплывет, как фантом,
Старушонка с авоськой.
И не знаю: была
Или лишь показалась,
Потемнела, прошла,
А чего ожидалось?
***
Две тени гибки и угласты,
Как два весла.
В траве, осенняя как астры,
Гудит пчела.
Меж синих туч крадется вечер,
В нем дух копны.
Твои тоскующие плечи
Обнажены.
И шепот с легким придыханьем,
Уже маня,
Привносит бедер колыханье
В истому дня.
И с ветром, веющим над прахом,
Через загар
От нас, как будто с черных пахот,
Восходит пар.
***
Ты уходила, дверью скрипнула,
Ты на прощанье что-то крикнула,
Про дождь? Про сумерки в бору? –
Я ничего не разберу.
Пространство зыблется, двоится,
Сдвигается по той черте,
Что слово, как слепая птица,
В горячей чертит темноте.
Про дождь? Про сумерки разлуки?
Или про новой жизни срок?
Как выпавшие перья, звуки
Разносит слабый ветерок.
***
Руны постигнув,
Знаки Судьбы разгадаешь...
Старшая Эдда
Размыты темных смыслов грани,
И легким выдохом в зенит
Сквозное дерево скитаний
Всю ночь над крышами шумит.
И снова, медленная, льется
В просветы тонкие ветвей
Вода забытого колодца,
Что стонет в памяти моей.
И лечит раны под струею,
И вглядывается в темный Рок
Себя своею же рукою
Чуть было не убивший бог.
Итог желаемый, наверно,
И он не сможет увидать,
Но от тоски его безмерной
На землю сходит благодать.
И я в круговороте алом,
В блаженстве участи земной
Его слепым подобьем малым
Кружусь над той же глубиной.
***
За суматохой дел,
Подсуден, как подлог,
Самоубийца-день
На рельсы строчек лег.
Завернут край листка,
Отточены углы,
Отчетлив крыши скат
Над холмиком золы.
Как лед под каблуком,
Когда внутри – трава,
Ознобно и легко
Себя не узнавать.
Себя – сквозь страх и страсть –
Такого ж, как любой.
Среди каких пространств
Расстались мы с тобой?
Хрупка земная связь,
И все слова не в счет:
Безмерно удалясь,
Ты дышишь мне в плечо.
И я, в Полях Секунд,
К тебе любовь копя,
Мерцаю и теку
Отдельно от тебя.
***
Блаженные не имут страха,
И сладок им привычный бред
В краю, где в красную рубаху
Монашески одет поэт.
Он бродит посреди опилок
И щепок в темных дебрях строк,
Как будто и ему затылок
Обжег горячий ветерок.
Его удел – бетон болота,
Где, увязая до оси,
На сумасшедших поворотах
Молитвенно ревут такси.
Любя, грустя и озоруя
Он сам собою в стельку пьян,
Но в комнате своей горюешь
Ты розой, брошенной в стакан.
И в тесноте, тебе постылой,
Чего вам ждать не знаешь ты
Обоим, разделенным силой
Неподелимой правоты.
***
Такой февраль, как будто поры настежь
И полы – напрочь, в щели – ледяным,
Такой февраль, как будто рвут на части,
Затиснув в глотку сигаретный дым.
Такой февраль – ни в чем первоосновы,
Как на поминках горестных – стриптиз,
Такой февраль, что даже стол дубовый
И то затянут в некий спиритизм.
Такой февраль – ворон уносит выше,
Потом с размаху бьет о провода,
И под мостом, как хмурый взгляд, нависшим,
Глотает трупики дымящая вода.
Такой февраль, как будто б ы л о с б у д е т
Столкнул, скружил, и поволок вдоль крыш.
Он так вселенски сир и неуютен,
Что в этом никого не обвинишь.
Такой февраль возьмет и перемелет,
Швырнет плутать в круженьи дождевом,
Пока улыбку Йорик переменит,
И ты уйдешь. Но мы – переживем.
***
Как траурны травы – о траур заката!
Невыразимость оцепененья...
Но мир продиктован, и крыши покаты,
И красны ладони, виски и колени.
Итог эволюций – огрех и ограда,
Отсвистывай сутки, он будет улажен
У шахматных пенсий вечернего сада –
И как ни бесились, но все мы – туда же.
Клокочет распад и тоска перелиться
Тянет, когда округляем помехи,
В зеленую гущу, в испарину листьев,
Где корчится хохота красное эхо.
В преображение, так вот ссутулив
Спину, поверить – не верх безрассудства.
Закат замирает, предчувствием пули
Застигнут на выдохе, в жажде пригнуться.
Всегдашних крушений расход или мера
Под знаком вопроса, а выход – бесплатен,
Как приступ отчаянья или же веры,
Ожившей – за минусом всех вероятий.
И сразу – в замес, где пробрезжит начало
Все в том же обличье, но в новой оправе –
К нагретым доскам прислониться плечами
И пепел табачный просыпать на гравий.
***
Багровой тревогою сцепленный рот,
Застольный апостол – томит тебя тайна –
Но рюмки раздвинь – и ударит год в год,
Что на земле мы навеки случайны.
Навеки, и грудью на парапет
Молчанья, и лбом – пусть горячку остудит,
Бравадой пьянчуг, а беспамятства – нет,
Поскольку внутри отстоялось безлюдье.
Неистовство совести – боль кожемяк
За искренность пальцев, сведенных на коже,
И кожа – барьером, а дальше – пустяк,
Наверно, и быть по-другому не может.
О наша доверчивость! Мы отреклись
От безрассудств вакханалией лени.
И трижды спасителен тот катаклизм,
Который повалит меня на колени.
Апрельские сумерки, видно, не лгут:
Футбольный гипноз телевизорной линзы
И это вот – в чувственной судороге губ –
Как жизни константа в любом катаклизме.
Когда в новых корчах сомнет окоем,
И новые будни откроются взору,
Тогда загрустим мы, тогда запоем:
Как сладко жилось в эту горькую пору.
Ушами прядет зацелованный сквер,
Где лунный лепечет язык, цепенея,
И зыблется темень утроб и пещер
В ребячьих глазах с пенсионных скамеек.
***
Глухая ночь. Настольной лампы круг.
Скрипит перо. Оно так одиноко,
Что кажется, что если крикнуть вдруг,
То голос долетит до Ориноко.
Я без Тебя. Но Ты со всех сторон,
Твое лицо – везде – вне протяжений.
Оно – ядро, а я – лишь электрон,
Познавший власть атóмных притяжений.
Я признаю, насмешливый фантаст,
Что жизнь моя – Тебе сплошная месса,
Что в нас самих, незримые для нас,
Логично завершаются процессы.
Я признаю, что дни наперечет,
Что белых пятен больше, чем открытий,
Но что мне мочь? Здесь скорбь моя – не в счет,
Здесь правишь Ты в итоге всех событий.
***
Смотрю сквозь мутные лучи
На стеклах клетки,
Как в электрической ночи
Сгорают ветки.
Приходишь: три ступеньки вниз
И метры комнат,
Природы странный магнетизм –
К щеке – щекою.
И грудью – напрочь от стола,
От строчек рваных –
До слез, до одури, дотла,
До сизой рани.
И все. Засов. Собачий лай
В сполохах спичек,
И за шоссейками – поля,
Чей шум – пшеничен.
Чей шум – источник всех тревог,
Венец удела
Любых костров, что теплит Бог
Во мраке тела.
Молитва Господу легка –
Я сирый тоже…
За то, что так горит щека,
Помилуй, Боже.
***
Р. П.
Нам нечего делить.
Неподелимость – слаще.
Б о л ь н о й – когда болит,
А без б о л и т – пропащий.
Ты – как библейский Лот,
Любовь – твоя наука.
Среди ее длиннот
Я выследил три звука.
Рванулся к ним, настиг,
Поймал в траве закатной
И подержал в горсти,
И выпустил обратно.
И поселилось три –
Три радости, три горя –
В тебе, в огне зари,
И где-то в певчем горле.
***
Нам память – как весы.
Скрип половицы глух.
Повернуты часы
Обратно с трех до двух.
Пожалуй, ты права:
С лучами по траве –
Такие острова
Есть только в голове.
Есть тайны у любви:
С зеленого холма
Ты мне кричишь: живи
Светло, как я сама.
Но твой совет не впрок,
Покуда за спиной
Гуляет холодок
Прощальный и сквозной.
Он манит в темноту,
Гудит-свистит: не трусь.
Но я к тебе приду.
Но я к тебе вернусь.
И пусть шуршит крупа
У мертвого окна.
Чужой души тропа
Другому не видна.
И ты веселым днем
Украсишь свой комод
Свистулькой-соловьем,
Который не поет.
***
Я хорошо постигнул с детства
Пожар моих несоответствий.
Но тянется, сверкая, нить
Угрюмых дней, и надо – жить.
И ждать, покуда месяц свистнет
Среди серебряной травы,
На стенке розовой оттиснув
Кудрявый росчерк головы.
Сквозь трепет выдохов подспудных
Кто скажет, что там впереди?
Вчера во сне я видел тундру
С оленьим гоном на груди.
***
По слоистым пескам
Далеко берегами
Протянулась река,
Разметалась – нагая.
И, застыв на мосту,
Ветер в сумерках серых
Вскинул флейту-звезду
Над серебряным сердцем.
В переливах полынь,
Как дымок под глазами...
Кто поверит в углы,
Что Тебя разрезали?
И не Ты ли – покров,
Сливший воду и сушу
Среди грозных миров,
Обступающих душу?
Не фантом, не моллюск,
С остановки конечной
В Твой простор помолюсь,
Как улыбка – извечный.
***
Мир растревожен, мир огромен,
И в этом мире я бездомен,
И тянет холодом с реки,
И в столбняке особняки.
Тебе я сызмалу не ясен.
В угрюмых окнах отблеск красен.
Твои ворота на запоре.
Твои колючки на заборе.
Но время трещины залечит,
Грядущим будням – исполать,
Где щеки кулакам навстречу
Будут восторженно пылать!
***
Не знать наверно, но всегда
Болеть сказуемым.
Я – ода бора, борода
Мохнатых сумерек.
Омега буден – мой порог
И угол клиники.
По стеклам – пар, за паром – лог,
Дымят малинники.
А ты подарочна, как плач,
Среди привычного.
И наша странность – словно мяч
В руках опричников.
Но пальцев дрожь – есть дрожь перил,
Мостов вибрация.
Сними перчатки. Покури.
Куда деваться нам.
Своих раздумий колесо
Уже без вызова
Отрадно мне на голосок
На твой нанизывать.
Не знать наверно, но всегда
Болеть сказуемым.
Я – ода бора, борода
Мохнатых сумерек.
***
Под ноги пену нагоняет,
И солнце спины накаляет,
Ликует день, как тополь, прям,
Чего же не хватает нам?
Зачем горюем и горим?
Зачем друг другу говорим:
Мир фантастически изогнут,
В железных клетках птицы дохнут,
А те, что живы, – не поют,
А только звуки издают?
А там – в зеркальной теореме –
Уже блестят чешуйки звезд,
Там, как змея, свернулось время
И собственный кусает хвост.
***
Весенний день простер над миром длани,
И в жажде жить любая тварь права,
Но Бог еще не скоро перестанет
Вертеть времен тугие жернова.
Живи. Ликуй. Считай свои червонцы.
Иудин грех не сильно мучит крыс.
И горько нам. Но мы – как македонцы:
Наступит срок, еще увидим Исс.
***
Он уходил – чернорабочим –
Под оспой листьев грузный шар,
Ледок теней и пыль обочин
В одну тоску перемешав.
От бледных пальцев с криком – вижу! –
И с ритмом просек в унисон
Тянула оторопь задвижек
Тугих матрасов терпкий сон.
И вот мы были – если были –
Одной – на вспышках длинных трав –
Звездою ранены навылет,
В самих себе переиграв.
И полулюди-полузвери,
В который раз средь всяких дел
Мы не заметили потери,
Переходящей за предел.
А через мост – простуду через, –
Со свистом выдыхая гарь,
Тянулась ночь, и лунный череп
Болтался сбоку, как фонарь.
***
Осенний ветер ветви клонит,
Гудит за нами рог погони,
Вода чернеет впереди,
И никуда нам не уйти.
Все наши петли постигая,
Нас душной сворой настигают.
И вот, угрюмый как погромщик,
Заросший по уши, как сад,
Сидит на срубе дед-паромщик,
Лениво тянет самосад.
Он хмурым взглядом нас окинет
И пальцем ради нас не двинет,
Здесь наши крики ни к чему,
И кто мы, собственно, ему?
Темно в глазах его дремучих,
Там – вечности свалялась шерсть.
А мы? Мы – лишь минутный случай,
Под ветром пляшущая персть.
***
Не правы мы, они ж, наверно, правы,
Но правда их похлеще нашей лжи.
Скучны, как смерть, и до безумья здравы,
Здоровый сон вкушают этажи.
Герои дня, уже осилив рюмки,
Заев их салом или балыком,
Давно храпят, и мы лишь – недоумки –
Вновь до рассвета мелем языком.
Свобода, честь – все это на фиг спящим,
Народ не мы, а вот они – народ.
И узкий месяц лезвием блестящим
Секунды ночи неустанно жнет.
Секунды жизни – что лишь раз дается
И нам, и спящим – так заведено.
Продрогнув, ветка к нам в окно скребется.
Но глухи мы. И заперто окно.
***
В печали или в полусне
У стекол матовых
Ты смотришь, как неслышный снег
Себя разматывает.
Как прячет в сумерках крыльцо
Сосулек копья...
На опустевшее лицо
Слетают хлопья.
Уже ни тропок, ни примет.
К чему вопросы?
Их, как в лесу звериный след,
В тебе заносит.
Заносит все: и ясь, и муть,
Траву и кочки,
И здесь любое п о ч е м у –
Неправомочно.
Теряются з а ч е м и д л я...
В начале фразы,
И все безмолвные поля
Нас делят разом.
Размытый день в снегах потух,
В глазницах полых,
Меж нас, глухих, отдельных, двух,
Меж веток голых.
***
Когда луна стоит в окне
В размывах пятен,
Мы чувствуем себя больней
И виноватей.
Как счастье выпадает нам, –
Ходить на ощупь.
Но, как всегда, от частных драм
Нас тянет к общим.
Я все прощал тебе, прощал,
Но снова – пленный,
В ночах губами ощущал
Твои измены.
Молил: не даровав любви,
Меня отметь ты
Жестокой ласковостью и
Веселой смертью.
А пальцы горбились в кулак
В тетради белой,
Казалось, стол стоял не так,
И дверь скрипела.
Казалось, нож или свинец –
Равно и мудро...
Но щелкнул за окном скворец,
Настало утро.
***
Опять апрель над нами плачет,
Апрель хохочет и чудачит.
Как эти сумерки теплы!
Как эти ночи веселы!
Мы погибать в такие ночи
Обречены от одиночеств.
Апрель – как хмель, но хмель проспится,
И ничего нам не простится,
Нас будет жечь пережитое,
Так безрассудно прожитое.
Над черным пламенем разлуки
Стоишь ты, простирая руки,
А я, печален и бездомен,
Дождем стекаю по ладоням.
Но там, за этой песней вешней,
За плеском капель дождевых,
За той чертой – уже нездешней –
Нас нет ни мертвых, ни живых.
***
Вещей порядок обоснован,
И твой протест опротестован.
Горят серебряные нити
Твоих скорбей, твоих открытий.
В жестокий час тоску границы
В багровых клювах держат птицы.
Угрюма твердь. Слова мертвы.
Блаженны шорохи травы.
***
О, фуги Баха, фуги Баха,
Протяжен крик, а эха – нет.
Вздымает ветер клубы страха
И тащит, заслоняя свет.
Ушами мертвых слиты ноты
Гудящих рельсов и трясин.
Угрюмых улиц повороты
Оплавлены пожаром спин.
И в зыбком лиственном узоре,
В отеках каменного сна
Плывут кольцом фантасмагорий
Окованные письмена.
О, фуги Баха, фуги Баха,
Томит и нас который год
В слияньи мужества и страха
Мерцающий круговорот.
***
Старинное небо над нами
Поет нам про древнюю ложь.
Но я поиграю словами,
Которые ты не поймешь,
Как мир мой, что волен и велен,
Как эту недальнюю даль,
Где встанет за темным апрелем
Весь в блеске и в солнце февраль.
Мелькнет то лицо, то калитка
На тоненьком пальце – кольцо,
Бессонницы нежная пытка,
Дорога, калитка, лицо.
И где в небывалом разбеге
Как облако – там – в вышине,
Угрюмые строфы элегий
Приснятся так радостно мне.
***
Р. Г.
Одну искал он даль,
Одной весной, наверно,
Он бредил, как февраль,
Темно и суеверно.
Когда глотал бензин
Окрестности ничейной,
Почти неотразим
В тоске виолончельной.
Дрожала крутизна,
Восстав над круговертью,
Веселая страна
Жила своею смертью.
А он твердил: пора
Чтоб у глухих обочин
Взвивалась мошкара
В сиянии пощечин.
И, странностью в игре,
Огромно и нелепо
Разгоном пустырей
В него ломилось небо.
***
Вот радость – средь погоста,
На грани естества –
Вдыхать морозный воздух,
А выдыхать – слова.
Протяжная зевота
Дырой: повсюду клин
С кусками позолоты
Моих певучих глин.
Видать, перестарались,
Когда, твердя урок,
Тянули uber alles
Сквозь лагерный дымок.
Сейчас, мой победитель,
Я жалок и нелеп,
А ты – распределитель
И хлеба, и судеб.
Но чья-то ж да упала,
Как под лемех зерно,
Тоска в посеве алом
Того, что суждено.
Вспухающей утробой
Отмерит срок земля,
И нас отравит злобой
Испарина стебля.
Но страшно мне, изгою,
Среди твоих потех,
Что с тою же тоскою
Ты ляжешь под лемех.
***
А ворон-то, ворон,
Хлещут крыльями в дым.
Я – Нерон, я – Нерон,
Я сжигаю свой Рим.
Боль – по дамбам из книг
Повисай и ори,
Паутин поставщик
Вместе с Римом умри.
Не бывало меж нас
Ни добра, ни любви,
И меня в страшный час
Не моли, не зови.
По притихшей земле
Чую топот погонь.
Что за рай – в барахле,
Если рядом – огонь?
Моя юность была
Голуба и бела,
Остается зола,
Чернота и зола.
Чтоб вовеки не лечь
Ни двоим, ни троим, –
Обгорелая печь –
Тебе памятник, Рим.
***
Ошеломляя дух,
Квартал гудел, как улей,
И тополиный пух
Летел весь день в июле.
Обвалами с хребта
Трамвайной Гвадаррамы
Свергалась высота,
Выдавливая рамы.
В дозорах облысев,
Двойник мой, веря в случай,
Поверх стола висел
С повадкою паучьей.
Но заходила в дом
Ты в платьице взметенном,
В безудержном, в шальном,
В пурпурном и зеленом.
И не спасал багор
От мирового крена, –
Лишь выхватил вихор
Да высветил колено.
Я выбивался зло,
Я плыл упрямым Ноем,
Я напрягал весло
Веселой пятернею.
И счастьем было мне,
Что, вопреки приметам,
Я весь был в этом дне
И сам себе не ведом.
***
Город невероятен –
Бурый Будда бензинов,
Буйство солнечных пятен,
Запах лип и резины.
И за городом – ясно,
И над речкою – сыро.
Мы – текучая плазма
До рождения мира.
Стая птиц пролетела,
Отражаясь в затоне.
Как плывет твое тело
На оранжевом фоне!
Как размыты блистаньем
Эти бедра и плечи
На пределе сознанья
В бездне нечеловечьей!
Мы доверились травам,
Катакомбам, обрывам
До грядущего трала –
Звезды, камни и рыбы.
***
И снова хриплым воем труб
Все та же месса
Кружит потоки глаз и губ,
Любви и секса.
Как мускус, пахнет высота,
В сиренах, реках –
Индийский танец живота
И эрос греков.
Но снова, грешный, напрямик
На свет фатальный,
Как неспособный ученик
Бегу из спальни.
Непросветленней, но мудрей.
И ты мудрее.
О, древо мудрости твоей –
Шальное древо.
Куда бегу – в забой? в запой?
На посвист птичий? –
С той иллюзорною землей
Оно граничит.
И изначальны – ты и я –
Как ключ скрипичный.
Биологичность бытия
И нелогичность.
***
Уткнув сверкающие бивни,
Лежит река,
Через нее на ножках ливней
Бредут по травам облака.
Когда, в каком году безвестном
Я был у этих белых стен?
Здесь пахнет детством, пахнет детством
Вне категорий и систем.
Давным-давно я жил и умер,
Но здесь звенят мои следы
В оплывах глин, в древесном шуме,
В текучем мареве воды.
***
Тебе я снова изменил,
Я вновь тебя из сердца вычел.
От желтизны косых стропил
Окрестный мир – геометричен.
В тугих объемах чердака,
Над всхлипом птиц за дальним полем
До самых звезд восстал закат,
Большой и глиняный, как Голем.
Поверх перил – грохочет низ.
С балкона тянет к перемене.
Не торопись, не торопись –
Серебряно тоскуют тени.
Прозрачен твой магнитный плен,
Обратна сила огорчений...
И нет любви, как нет измен,
В твоем беспамятстве вечернем.
***
Органная даль – безмерней
И безотчетней страх,
Мне красиво в мире вечернем,
В деревьях и фонарях.
В гаснущих сполохах ситца
К дому прижался дом.
Как искра, мелькнула птица
В небе совсем пустом.
Последней слепящей болью
Слиты в одно
Сияющий алкоголик,
Трамвайное полотно.
И грустно при свете рыжем
По-своему каждый рыж,
И ветер несет над крышей
Клочки афиш.
***
Утомительная связь –
На огонь – порох,
Коль прожили, не слюбясь, –
И помрем порознь.
Словно тянут за рукав,
И не твой город, –
А серебряно река
Пролегла горлом.
За подушками скула –
К небесам рыжим.
На задумчивый кулак
Оперлись крыши.
Нас сожжет глухая страсть –
Камень прочен.
Но и он в круги пространств
Заморочен.
***
Красивая, ты ловишь дым,
Но, в жутком мельтешеньи пешек,
Убог словарь твоих насмешек,
И каждый жест твой – объясним.
В бессильной гордости твоей
Тобою та же сила движет,
Один узор на небе вышит...
Угрюмы звезды январей.
***
Пустых часов вращают диски
И бьют в тарелки василиски.
В плакучих трепетах полета
Хребтами вытянутых крыш
Янтарную тоску болота
Сосет божественный камыш.
Сочась сквозь дым, замшелой кровью
Мерцают сумерки воловьи.
И кутерьма трамвайных бликов
С кривыми ликами невзгод
На нитке петушиных криков
Опухший зыблет небосвод.
***
Мы счастливы, зачуяв зуд в крови,
Что ширь натуры нашей неохватна.
Любая блядь поведает бесплатно
Нам д о т о г о о сущности любви.
Ворье издаст очередной закон,
Ужесточив ответственность за кражи.
Писатель-спец про душу нам расскажет
Корявым, но партийным языком.
Районный лекарь важно объяснит,
Какие там у Гегеля просчеты
И почему нам Шпенглер хуже рвоты,
А Маркс вовсю любим и знаменит.
Чтоб не отстать, я тоже сочиню
Трактат о яйценоскости баранов,
О стрижке кур, о молотьбе туманов
И о поставках шуб для наших ню.
Из нас с пеленок каждый все сечет,
А дуракам не избежать ликбеза –
Пусть поумнеют на повале леса,
Но дураки у нас – наперечет.
***
Гранильщиком времени, с черной горы
Сорвавшимся так, чтоб границы раздвинуть,
Пришло ощущенье, что с этой поры
Разъял и отправил себя половину.
И той половиной – уже за углом,
Другою – когда-нибудь хватит отваги...
А ты затихаешь, как маленький гном,
Не верящий в грустную силу бумаги.
И как-то нескладно, с тобою не в лад
Клены по звездам, прорезанным скупо,
В обнимку всей массою клубом клубят
И, как сторожа, надевают тулупы.
И ты не заметишь, когда второпях,
Жуткою ночью, что кружит и вертит,
Я молча возьму и оттисну тебя
Огненной маркой на черном конверте.
***
Неподеленностью, ширью всей,
Всей силой раскачки – наотмашь от центра, –
Отрада и право, и дальше – посмей! –
Из кожи – сочащимся – Гамлет, – на сцену!
Гамлет, на сцену! В смещения душ,
В смешение вздохов, духов и помады –
Только вот так... Умирать не ему ж
По расписанью, как бланки квартплаты.
Как самолеты, обеды больных, –
Не как на полях умирают метели...
О бедный мой Гамлет! Четыре стены,
Четыре стены во Вселенной и в теле.
И тут уж какой ни придумай исход –
Политику, секс, полировку в квартире,
Но череп, как колокол, глухо поет:
Четыре, четыре, четыре, четыре.
Мы заворожены этим числом,
В нем каждый из нас и побит и захламлен.
Картонная смерть – не твое ремесло,
Картонная жизнь еще хуже, мой Гамлет.
К А Р М Е Н
И грезой после многих лет,
Зову, печален,
Твой в полдень мне рассветший свет,
Звезда развалин.
Вяч. Иванов
Глядит на стан ее певучий...
А.Блок
1.
Не все ль равно, в каких краях,
В какие сроки
Опять свели любовь и страх
Свои дороги?
Уже краснеет щек овал
В овале кассы.
Но кто в лагуну насовал
Стоймя баркасы?
От клумб, от белой полосы,
С витрин Мосторга
Махрово тянутся усы
И розы Йорка.
Гудящий сад вползает в зной
Как в прутья клеток.
И я опять такой смешной,
Такой нелепый.
Я – пыль растоптанных времен,
Беда, прореха,
Но в чьих ушах увязнет стон,
И ухнет эхо?
В канаве разве кто умрет,
Когда есть стойло?
Когда на много лет вперед
Готово пойло?
Пращой крутя язык, – лети! –
Кричу из ночи –
Шальной, хромающий мотив
Под храп обочин.
2.
Кармен, мне тяжек этот плен
Колен и ситцев.
Ты – мужняя жена, Кармен!
Кармен – блудница.
Кармен – мой проигрыш, мой блиц,
Моя застава,
Цыганщина осенних птиц
В ночь ледостава.
Кармен – расплата верст и шпал
За стол и угол,
За то, что не туда попал,
И друг за друга.
И нас квартиры не спасут,
Набьют оскомин.
Вкусивший улиц неуют –
Навек бездомен.
Иллюзия – твоя семья,
Твоя поклажа,
Пока стоит м о я скамья
Когда-то – н а ш а.
И словно стрелки на часах,
Томит нас сходство...
Пока кипит в твоих слезах
Мое юродство.
3.
Рассыпав кудри по плечам,
Чернеет ельник,
Ведет высокую печаль
Скрипач-отшельник.
Сопит бровастая пора –
Не в настоящем, –
У каннибальского костра
С куском дымящим.
Течет заря, луну сменив,
В прорывах леса
На реактивный сумрак Фив,
На плащ Рамзеса.
Сквозь ветер, дующий с Оки,
Сквозь дым черешен
Лиловый обморок реки
Так странно нежен.
Но что ж любовь твоя, Кармен,
Как тень от Ифа?
Как весел праздник перемен!
Как после тихо.
Неужто там, в своей душе,
В тоске подачки
Ты мир ощупала уже
Глазами прачки?
Сочла и взвесила сполна,
Последним актом?
А я все горблюсь у окна,
Где пыльный кактус.
4.
Я вспомнил вечер – как провал –
Не оглянуться!
Как погребально он пылал
В кострах настурций!
Мы шли от скуки здешних мест,
От жуткой требы,
Нам щеки облеплял подъезд
Огромным небом.
То был великолепный миг
Ценою в совесть.
Но тут отмечу, что двойник
Явился в повесть.
И шепот, плещущий у губ
Открытьем казни,
Как обреченность – выше труб –
Был злым и разным.
Нас обрекала умереть
Тупая нежить,
Но мне хотелось только петь,
Ему же – вешать.
Все эти годы с той поры –
Жестоких восемь! –
Качала полночь фонари,
Обезголосев.
И восемь лет, оглушена,
Ладонью к ране,
Лежала лунная страна
Воспоминаний.
5.
Я обожаю этот мир
И в эту пробу,
Когда он на стволах мортир
Гребет к потопу.
В ночи, где зыбким роем ос
В зеркальной раме
Толкутся точки папирос,
Как свечки в храме.
Аж до луны взлетает крест
Над склепом духа,
Даешь технический прогресс! –
Взывает брюхо.
Взвиваясь, свищет пыль дорог,
Мираж полуден
Я вновь тяну под шелест ног
Из горла буден.
И в нем – пусть он не облегчит
Тревог и бедствий –
Хоть кто-то ж разглядит зачин
В итоге следствий.
И то лишь – в смуте, впереди,
В напоре ветра,
Глаза в безумьи закатив
За грани спектра.
6.
Среди трамвайной толкотни
В возне и скрипе
Летят обугленные дни
Под вопли выпи.
Окрашивая небосвод
В цвета пекарни,
По рыжим сумеркам болот
Горит кустарник.
Как допотопный граммофон,
Изгибом лиры
Над перепадами времен
Поют секиры.
Отеком снов в моих боках
Сквозят загаром
Два ослепительных клыка
Килиманджаро.
И тянет душу стон травы
И рвет на части...
И вот тогда из синевы
Приходит счастье.
7.
Кармен! Ты увлеклась игрой,
Твой бунт – от плоти,
Твой положительный герой
Мне антиподен.
Пусть страсти чадный уголек,
Как прежде, ноги
Еще бросает в потолок
Моей берлоги –
В душе – за возгласом: вы чьи
На сгибе лета? –
Взрываясь, пенятся ручьи
Шального света.
Храпит в подушках темнота,
Но слышит поле
Гиппопотамьи топота
У рек в Анголе.
В постель, в расчет, в надежный хлеб
Горит иначесть –
Незастрахованность судеб
И чувств бродячесть.
Не много дал нам наш союз
В краю померкшем –
Непрочный сплав непрочных уз...
Хвала умершим.
***
Прощания – благословенны,
Прощанья – сразу, навсегда.
Поверь в одно: под белой пеной –
Все та же темная вода.
Мы в мире все живем на ощупь,
И потому – не надо слез.
Что может быть древней и проще,
Чем шум шагов и стук колес?
***
От блажи ль всегдашней – начала начал –
Не знаю – подруге и то непонятно,
Как связки бессонниц гремят по ночам,
Как щедро рассыпаны белые пятна.
Как будто с заигранных клавиатур
Диктовкой про те же посты и постели
Срываются листья. И сохнет во рту.
И ноши, как будто, поднять не успели.
Раздвоенным в сумерках – кто там? – Авто,
И в сполохах лиц или капель с тужурок –
С таким постоянством: но кто ты? – Никто,
Пробежка деревьев в окошках дежурок.
Но дальше – по мокрым кварталам – нельзя,
Пока распухая в безумии белом
Валится ночь, и порыв не иссяк
С развязкой, что вовсе начал не имела.
***
О времени дадим судить другим,
А нам еще акаций транс неясен,
Он поважнее многих разногласий
И, слава богу, что неустраним.
А нам еще б почувствовать острей
И ненасытней в исступленьи страстном
Сопящую распаренность пространства,
Шуршанье почв и вздохи пузырей.
***
Р.О.
Мой храбрый друг, моя обуза,
С налобным знаком: не суметь,
Ты весь, как шар, нацелен в лузу,
Но только – в вечность, а не в смерть.
А не в замес, в бессонный танец,
Туда, где полынья дымит,
Куда тебя, по сути, втянет
Любая из твоих обид.
Не первый, и уйдешь не первым,
Я перегнусь к тебе с моста,
И вниз скользнет светло и нервно
Усмешка – белая звезда.
Пусть пальцы в кровь обранят иглы,
Тянись, барахтайся, хрипя, –
За тарахтеньем мотоцикла
Кому есть дело до тебя?
Родня той кипени проточной,
Один шагну за поворот,
Повязан близостью непрочной
Лишь с тем, что дышит и умрет.
***
В прожилках мрак, куда идти мне,
То нежно зелен, то багров,
Квартал плывет в морозном гимне
Во славу зимних вечеров.
И млеют губы в содроганьи
Меж разбегающихся фар,
Лепечущие с придыханьем
И множащие зыбкий пар.
***
В студеных шепотах зимы
Твоя приподнятость – как на смех,
Ты мне дана – как всё – взаймы,
Привычно скомканно и наспех.
Копеечно, почти впотьмах,
За толкотней – и, может, даже
Застенчиво – во весь размах
Уступок или же поблажек.
Не отоспавшись и сопя,
Где жизнь – как очередь при кассе,
Я, лишь поденщицу, – тебя
С ночным пристрастьем разукрасил.
Полуночный слабеет пыл,
Уходит с призраками лета,
Но кто из нас кого убил –
Я сам не ведаю ответа.
Рассвет швыряет в переплав
Все выдумки, и мы – не дети,
Слышнее топоты облав
Канунами тридцатилетий.
Фантасмагорий перегар:
Чего искать у нашей Мекки!
Когда слова твои – лишь пар,
И снегом занесло скамейки.
***
Размыты зыбкие границы,
В душе просторно и легко.
Поднялись розовые птицы
И полетели – далеко.
Под легким ветром на излуке,
Грустя в серебряном бору,
Я драгоценный дар разлуки
Из нежных рук твоих беру.
***
Сухоруковым
В глуши, на сборище ль, впотьмах
Через блаженство и юродство
Внезапно ощутишь размах
И всю наследственность сиротства.
Мой верный дом. Моя скала.
Пароль при выходе и входе.
И неширокий круг тепла,
Где пальцы холодом не сводит.
Улыбка. Чей-то крик в ночи.
Судьба и слава под ногами...
Бормочут, шепчутся ключи,
Во тьме питаемые нами.
***
Гаснут окна. Шаги глухие
Утихают в тоске застав.
Как сердечная аритмия,
Темный ропот кустов и трав.
В зыбком мраке кружатся ели,
Волчьей тенью – наискосок –
Он в кровавой скользит шинели,
В крупных жилах его висок.
Вот исчез за стволом и сразу
За другим вдалеке – возник,
И луна воспаленным глазом
Все глядит в его мертвый лик.
Мертвым светом в отрогах ночи
Вспыхнут фары, на миг слепя,
И опять лишь сова хохочет...
В этот час береги себя.
***
В ночи над полем ветра тонкий свист,
Горит луна в кустах чертополоха...
За все, что смог, прости меня, эпоха:
Наш путь от века темен и тернист.
И этот путь мы выбираем, чтоб
Равно томиться правдой и обманом,
Желаемым – как будто нежеланным,
И тем, что есть, и тем, что быть могло б.
***
Как ветер памяти гудит,
Угрюм и жуток,
Опять среди надгробных плит
Убитых суток!
Равно скончавшихся для всех:
Для знаменитых,
Забытых намертво и тех –
Во тьме забитых.
Когда всхожу на этажи,
Гляжу в сугробы,
Когда топчу сквозь дебри лжи
Глухие тропы –
Я твердо знаю: в каждый миг,
Что нам отпущен,
Закинул свет Твой ясный лик
Из тьмы грядущей.
***
В полях листа – за темнотою строк
Всей белизною блещет первопуток,
И капельками – кровь последних уток
Сквозь шелест подмороженных осок.
Здесь обручает душу с тишиной,
Как сон сомнамбул или акт развязки,
Целебный отдых от трамвайной тряски
Под соснами, под ветром, под луной.
***
Вторгаться вроде не с руки
Сюда вам, да и кто дал право!
Здесь, распалясь, не пляшет слава,
В паркет вонзая каблуки.
Неприрученные слова
Еще бегут здесь по каменьям,
А между бунтом и смиреньем –
Такой простор для мастерства!
***
Любимая, прости меня, прости.
От века мы живем не настоящим.
Лежат пути. Трамвайные пути
Сквозь тихий город под дождем щемящим.
Не в радость слабым, сильным не в урон
В бегущих ветках был так ясно виден
В моем окне зеленый Орион,
Он был как я, – бесхлебен и магнитен.
Но улеглись в круги твоих орбит
И почки взрыв, и треск от ледохода.
По переулкам, когда город спит,
Протяжная слоняется зевота.
Живи одна. Тебе среди ночей
Горит фонарь – слепой и глупый уголь.
А я с тобой. Но я не твой. Ничей.
Еще стою. Но вот сверну за угол.
***
Грусть по тебе – как вывих.
Прыгает солнце вниз.
Лес – словно первый выдох
Пробует органист.
В нервах преобразуясь,
Напомнил тебя не в срок
Писк комариный – зуммер,
Шалый ночной звонок.
Шепот, костер – и страстно –
Шепот – ладонь к огню –
Всем своим постоянством
Клялся: не изменю.
Но изменил и канул
В звездах, в листах дерев,
Камнем в ручье проглянув,
Искрой в ночи сгорев.
***
Но не волк я по крови своей.
О. Мандельштам
Вспыхнули в клубах пыли
Чьих-то судеб осколки.
Чтобы олени жили,
Необходимы волки.
Тут не найти просвета –
Узел затянут плотно.
Можешь грустить об этом
Сколько тебе угодно.
Грусть не ослабит пыла,
Не отвратит напасти.
Вечно дышать в затылок
Жаркой и жадной пасти.
Мгла на пути повиснет
Иль подвернется камень –
Красной струею брызнет,
Вспенится под клыками.
И равнодушно чащи
Скроют остатки пира.
И не забьется чаще
Темное сердце мира.
Слух не достигнет слуха,
Только когда-то, где-то
Что-то простонет глухо
В темной строке поэта.
***
А.Б.
С моржовых лежбищ через сад
Медвежий север тянет к раме.
И синие снега висят
Над фонарями.
Оглохни, Гамлет! Ворс пальто
Тяжел. По стеклам – выдох булок.
Воспоминанья – знак "ничто",
Сияет мокрый переулок.
В свой рог уже трубит судьба,
И тривиальность стала зыбкой.
Проносят женщины в зубах,
Как розы, красные улыбки.
Ты ясновидящ и картав,
А я – в истоме лунных просек,
Но все равно один квартал
Одним молчаньем нас уносит.
Мерцает мутная стена,
Летит в распад атóмной пыли
И воздвигает времена,
Как будто камень на могиле.
Во мне – презренье, пепел, тлен,
Твой хохот – выдутым аллеям...
И Божий лик плывет вдоль стен,
На серой сырости белея.
***
П.Г.
Невероятность, ребенок, химера,
Как ты непланова, некалендарна,
Зеленоглазая – в городе сером,
Зеленоглазая – в свете фонарном.
Нас долго учили, жестоко учили
Вокзалы и морги уходам без жалоб.
Всеобщей похожестью нас разлучили,
Разъяли полярно, а это – сближает.
Необщность – как на смерть,
за всю обреченность,
За лебединость – где разно и рано
По дымным кварталам, по сучьям по черным
Нас город просвищет огромно, органно.
Но мы – не потеря, – хохлацкая мрiя,
Как сбой тех времен, что покажет кошмар нам …
Паришь ты пречистой над грязью, Мария,
Но нет тебе имени в свете фонарном.
***
Не нами этот миф творим,
Но мы в его пространстве мутном
Не обольстим себя минутным,
К презренью не приговорим.
И не прощать тех никому
Мы не уступим горькой доли,
Кто по своей иль чуждой воле
Помог навеять эту тьму.
И пусть, избыв вину, уже
Они предстали – там – другими,
Но все на том, что предан ими,
Мы умираем рубеже.
И в этой жизни ни на час
Не отвернуть нам глаз от темы,
Чтоб дал нам Бог судимым теми
Пребыть, кто безоглядней нас.
***
Меж розовых речек и синих домов –
Улыбка: в таком пасторальном пейзаже! –
Гигантские ветры кипят. И основ
Уже не сыскать и не выдумать даже.
Я настежь под белыми вихрями крыл,
Измаянный всею тоскою животной,
Иной диалектике двери открыл,
Что всех нас листает десницею потной.
Затянут, захлестнут, заверчен, в упор
Я все-таки вижу – не в скудной подачке –
Всю сближенность трав, нашей горечи, гор,
И вьюги, и мир в его грозной раскачке.
Где миг – приближенье к иным рубежам
В тщете достиженья иных соответствий,
И то – человек: не прошел, – пробежал,
Но главное – жил. При опасном соседстве.
