Как давнему (с 1960 года) поклоннику поэзии Сергея Грибова, из десяти книг поэтических шедевров, написанных им, мне очень трудно выбрать стихотворение, наиболее точно выражающее дух и смысл его творчества. Для этого творчество Поэта слишком объемно и многогранно. Мне дороги все его стихи, и наметить, даже пунктиром, одну грань вряд ли вообще для меня возможно. Все они – ключ к истинному пониманию времени – реального и духовного пространства, в котором жил Поэт.
Доминантой же этого времени был Страх. Возникла кажущаяся неустранимой возможность потери в ХХ веке той золотой нити русской поэзии, которую протянули к нам Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Фет, Ахматова и другие русские поэты, ибо пришла пандемия марксизма с его метастазами, перед которой не устояли даже такие великие, как Блок и Есенин.
***
Анне Ахматовой
Суровая эпоха
Смыкает полюса.
Как два огромных вздоха
Распахнуты глаза.
Еще душа таится,
Еще в намеке – речь,
И профиль хищной птицы
В испуге детских плеч.
Какие ж надо силы
И мужество иметь,
Чтобы в глаза России
Взглянув – не умереть!
Чтобы в борьбе с судьбою
Не дрогнув – по ночам,
Валиться утром с воем
Под ноги палачам!
Но сталь от едкой соли
Горючих слез прочней,
За стыд, за ужас боли
Удар меча верней.
Пусть даже бездыханна
И Богу отдана –
Навек взложила Анна
Доспех на рамена.
На ту же сечу злую
Среди российских нив
Клинок ее целую,
Колени преклонив.
Стихи, не вошедшие в книги ( 1975 – 1985)
Страх был. Он обволакивал сознание и парализовал волю, сковывал действия нормальных людей, порождал беспомощность, заползал в душу, убивал разум. Он мертвил, вызывал депрессию и хроническую правдобоязнь.
Перепуганные художники слова, теряя собственное достоинство, веру и рассудок, как лемминги в единую массу, сбивались в союз писателей, впадали в эйфорию и творили соцреализм, переходящий в воинственную агрессию ко всему, что от него отличалось.
Возникло ощущение непоправимой беды и гибели всего, способного мыслить самостоятельно. Народом управляла античеловеческая Система ценностей и понятий. Назначенный властью Самый Главный соцреалист даже клич придумал: « Если враг не сдается – его уничтожают» !!! Искали и уничтожали духовно и физически. Клич стал Законом, действовавшим на шестой части мира, породив новую волну соцреалистического кликушества. Опыт уже был. Еще до этого самообъявился Главный кликушник, чтобы уверять нас «… и жизнь хороша, и жить хорошо!
А в нашей, дескать, буче и того лучше!». И в самоупоении стал вынимать
из широких штанин…, торжествующе восклицая « Смотрите, мол, и завидуйте…!». И началось соцсоревнование. В стране воцарился маниакально – депрессивный абсурд.
***
От народа остались ошметки,
Да и был ли когда он – народ?
И не ум здесь, утробы и глотки
Правят шабаш века напролет.
Тьму законов нам власть написала,
Но уродуют жизнь не они,
А вот эти, что молятся салу
И в благие и в черные дни.
Что друг друга нещадно карали
С причитанием: что за напасть!
И орали – мол, нас обокрали,
И смотрели, кого б обокрасть.
Нагулявшие жирные хари
Или те, кто Кощея тощей –
Одинаково мерзкие твари
В этом мерзком порядке вещей.
С одинаково жадной, лакейской
Подлой завистью к доле чужой…
И какой объяснит Достоевский,
Что зовется в них русской душой!
из книги «Слепое утро» (1987 – 2000)
И казалось, что все погибло, хуже того, выродилось, переросло в декоративно-безнравственную маяковщину, в эстрадно-распашоночные измы евтушенко-вознесенковщины, что всему истинному и здоровому в поэзии пришел конец. Русская поэтическая культура дала генетический сбой, зигзаг, описала хромосомную дугу, заведшую в тупик, из которого нет выхода.
Но, слава Богу, на рубеже двух тысячелетий встал во весь свой поэтический рост Грибов Сергей Иванович, всей душой любящий Россию не в её клоунской просоветской раскраске, а с мистически-таинственной глубиной её духа, с отнюдь не поверхностным своеобразием ее культуры и с ее нелегкой Судьбой.
***
Здесь угол мой и здесь моя Россия
Во весь простор – от двери до окна,
Здесь на столе сквозь шорохи ночные
Кровавой змейкой рдеет тишина.
Вокруг портретов шевелится темень,
Снует и опадает, шелушась,
И созревает медленное время
Под взглядом их неутомимых глаз.
Уходит дым в узор незримой сети,
И правда их желаний и обид
По перевалам краснозобой меди
Течет в беззвучном грохоте копыт.
И до сих пор вне правил и канонов
Здесь жизнь и смерть гуляют без затей,
Кидая в снег из прущих эшелонов
От голодухи высохших детей.
Здесь толпы мертвых сходятся над словом
И тяжело усталый воздух мнут,
И брызжут соком черным и лиловым
Раздавленные ягоды минут.
И если в память пристальней всмотреться,
Тогда б и мы уверовать могли,
Что расстоянье от земли до сердца
Не больше, чем от сердца до земли.
из книги « Белый час» (1979 – 1983)
Мало было тех, кто жаждал живого слова, шевченковской правды, предчувствий и пророчеств, не дающих угаснуть надежде.
Но все это было в творчестве Грибова. Он с насмешкой относился ко всякого рода партийным вакханалиям и славящим их поэтическим подпевалам, не веря в незыблемость Системы и ее долголетие.
Есть и живы еще свидетели (и я в их числе) того, как в хмуром сентябре 1965 года на пустыре Павлового Поля г. Харькова, где рылись котлованы для будущих жилых домов в период « развитого социализма», С. Грибов заявил о том, что в 1990 году эта нечеловеческая Система развалится и неоднократно в течение многих лет настаивал на этом, с обидой и даже раздражением воспринимая неверие друзей и знакомых.
***
Вся сила – у них, и эпоха – сурова,
Но душу не тянет в чужие края,
Хоть что здесь осталось от отчего крова
И разве кому мы еще сыновья?
На площади красной гремят барабаны
И флаги краснеют в толпе, как всегда,
На красной трибуне стоят истуканы
Их морды красны, но не краской стыда.
Погибшим героям – посмертная слава,
Героям живым – по червонцу за труд
Пройти под трибуной с равненьем направо,
Орать посильней, как другие орут.
Но что-то сломалось в Державе железной,
Нехитрой пружинки иссякнул завод,
Держава ликует на тризне над бездной,
Но это покуда не каждый поймет.
из книги « На камне и золе» (1963 – 1968)
***
Шумят запевалы партийного стана.
Кто ищет денег, а кто ищет славы.
О человеке кричу неустанно,
Но только шершавы ладони Державы.
Кожу сдирают живьем мне. И все же
Время погонит нас к новым обетам …
Дай мне не предать себя, Господи Боже,
Во времени том и во времени этом.
из книги « На камне и золе» (1963 – 1968)
В ранних стихотворениях, даже не вошедших в книги, он взывал, боролся, предсказывал.
***
Бессловесные дети России,
Сосны, сосны, как горький упрек,
Вы стоите, издревле прямые,
У кривых и лукавых дорог –
Заплутавших в широких просторах,
Оторвавших от мертвых живых,
В обещаниях, клятвах, повторах
Между целей кроваво-благих.
Бились ветки в тугие закаты
Колокольно – над всей тишиной,
Но ответить на взмах ваш крылатый
Мог ли червь, притворившийся мной?
Даже часа из жизни не вынув,
Как и все, он позорно привык,
Изгибать свою хилую спину,
В славословиях пачкать язык.
Но и все же, и все же, и все же,
Наш удел не изведан никем,
Мы погибли, о Господи Боже,
Но погибли еще не совсем!
Нас немного осталось, немного,
Тех, кого не смела круговерть,
И одна перед нами дорога,
Все другие – морока и смерть.
И словами, руками, зубами
Надо рвать эту серую муть,
Чтоб могли не погибшие с нами
В свои души без страха взглянуть.
Стихи, не вошедшие в книги (1975 – 1985)
***
Всё разрушит, все сгложет время,
Только вечны и хлеб, и кнут.
Если все мы – Господне семя,
Чьи же ноги тогда нас мнут?
Хорошо нам мечту лелеять:
Бог нас выведет из тюрьмы
И простит, если станем блеять,
Что не мы все творим, не мы.
из книги « Терновник « (1958 – 1962)
Хищная Система бдила. Унюхав и учуяв новое явление в литературе, она пыталась втиснуть Поэта в « прокрустово ложе соцреализма ». Его искушали, соблазняли, звали и предлагали.
Не искусился, не соблазнился и на знамени не клялся. Вызывали и запугивали. Устраивали ловушки и обыски. Частоколом из кроваво-красных знамен жестко ограничили его возможности свободно жить и работать, стремясь загнать Поэта – сейсмографа эпохи в беспросветность и безысходность.
***
Осенний ветер ветви клонит,
Гудит за нами рог погони,
Вода чернеет впереди,
И никуда нам не уйти.
Все наши петли постигая,
Нас душной сворой настигают.
Но он не испытывал того – всеобщего – страха. У него, поэта-философа, стоика по убеждению, не верившего в хрущевскую слякоть, называемою оттепелью, было лишь чувство нависшей над ним угрозы с постоянной тревогой, вызванной трезвой оценкой реальности. Состояние гладиатора, ежедневно готового к смертельной схватке.
***
Хорошо ловить под луной
Человечьей овчарни запах.
Бродит смерть по пятам за мной –
След во след – на костлявых лапах.
Я свою подниму у пня:
Здесь моя пролегла дорога,
Эти сосны – моя родня,
Значит сам я – собака Бога.
Если Бог погасит звезду,
Божья тьма для меня – награда,
Пастуха пусть сменит пастух,
Но всегда неизменно – стадо.
Мне известно, в краю родном
Нет лютей человечьей злобы,
Что взорвется в свой час огнем
В голове моей крутолобой.
Потому и простор мне дан,
Где сожму за свой век короткий
Я стальных челюстей капкан
Не однажды на чьей-то глотке.
Не однажды я в чей-то сон
Хищной тенью скользну из лога,
Я не стану домашним псом,
Я от века – собака Бога.
из книги « На камне и золе» (1963 – 1968)
У него было предназначение, была миссия.
***
Я тайной силой бережно храним,
И мне она диктует свой регламент
В жестокий час – покуда за домами
Пурпурных перьев погасает нимб.
из книги « Сполохи» (1977 – 1979)
А боялся он только одного – умереть, не явив миру своего видения сути вещей, не сказав своего, Богом данного, гениального слова, явленного нам в стихах и прозе.
Говоря о поэте Грибове, следует отметить что, на наш взгляд, он не диссиденствовал, т. е. не пытался улучшить Систему. Всей своей внутренней силой правды и таланта он отторгал ее, как здоровый и нормальный организм отторгает инфекцию.
Боль и тревога переходили в иронию и сарказм – лекарство для понимающих и мыслящих.
***
Я обожаю этот мир
И в эту пробу,
Когда он на стволах мортир
Гребет к потопу
В ночи, где зыбким роем ос
В зеркальной раме
Толкутся точки папирос,
Как свечки в храме.
Аж до луны взлетает крест
Над склепом духа,
Даешь технический прогресс! –
Взывает брюхо.
Взвиваясь, свищет пыль дорог,
Мираж полуден
Я вновь тяну под шелест ног
Из горла буден.
И в нем – пусть он не облегчит
Тревог и бедствий –
Хоть кто-то ж разглядит зачин
В итоге следствий.
И то лишь – в смуте, впереди,
В напоре ветра,
Глаза в безумьи закатив
За грани спектра
из книги « На камне и золе» (1963 – 1968)
Странный, фантастически реальный мир. Им займутся в свое время историки литературы, литературоведы и критики.
Мною сделана лишь попытка очертить ту обстановку и те условия, в которых жил и работал Поэт до публикации его книг.
Вчитайтесь в каждую строку, вдумайтесь в каждое слово. Какая тончайшая лирика, какая философская глубина! Вдумайтесь и разберитесь, ибо в этих стихах все ново, все непривычно нам, отвыкшим глубоко чувствовать и думать посреди своих материальных привязанностей и всяческих житейских забот. Поэт подхватил золотую нить русской поэзии и протянул ее в будущее, которое зависит только от нас. Он поэт, чье творчество над временем, во времени и вне нашего времени.
Читая стихи Грибова, вижу первого и пока единственного русского поэта, дающего нам почувствовать таинственные связи всего живого и когда- либо жившего на Земле с законами Мироздания, которые мы пока уразуметь не можем. Да и сможем ли когда-нибудь?
Многие его стихи звучат пророчески, они трагичны, в них нет и малой доли халтурного оптимизма советских и постсоветских писак. Но трагизм этот обращен к нравственному началу, пусть и изуродованному временем, началу, которое умерло еще не во всех из нас. Поэт непоколебимо верит, что наше духовно-нравственное возрождение еще возможно, а с ним и возрождение той России, которой, в отличие от многих, он не изменял никогда. Он открывает нам громадный и своеобразный мир, в котором надо быть не только «зрящим», но и «видящим».
Стихи Сергея Грибова требуют от читателя высокой интеллектуальной и духовной готовности, любви к настоящей поэзии. Без них глубину этих стихов постичь невозможно. Особенно тем, кто воспитан в духе примитивной советской да и постсоветской поэтики.
Бог, Человек, Вселенная, Вечность, Смерть, Жизнь и Любовь – примерно так Сергей Грибов определяет своим творчеством сущность поэзии и поэта, сущность бытия и его смысл. Вне этого нет поэзии.
***
… И я лишь тем поэт,
Что будет смертный час…
А большего здесь нет
Ни для кого из нас.
Поэт, перечитывая которого, каждый раз узнаешь и познаешь его по новому, где каждая строка играет новой гранью, новым смыслом и новым содержанием.
Он поэт перевоплощений и метаморфоз бытия, чувствующий Музыку Вселенной. Фантастический мыслитель с железной логикой творца. Поэт тайн и несоответствий. Поэт Откровения (апокалипсизма).
***
О, Матерь Мира, в этой груде слов
Я спрятал судеб и событий зерна,
Что в некий срок пробьются из-под дерна,
Простри над ними светлый свой Покров!
И я – бредущий по земным лугам –
Такой же плод неведомых созвучий,
Рожденных чьей-то страстью неминучей
В одной тщете – припасть к Твоим ногам.
из книги « На камне и золе» (1963 – 1968)
И мы должны быть благодарны, Тебе, Господи, что Ты явил и сохранил нам в тяжелейшую пору подмен, поэтической дегенерации и блуда гениального поэта-пророка, в творчестве которого Ты, сотворенный Тобой Мир и Человек связаны воедино, поэта, равного которому в сегодняшней поэзии нет.
И помоги нам, Боже, дорасти до постижения его поэзии, ведь это будет означать, что мы стали Людьми в подлинном значении этого слова.