Из книги «Тишина». 1977-1982

ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА

Мой горький Бог, уже на землю дня
Роняет вечер лепестки заката.
Пригрелась боль, и ветер пахнет мятой.
Всю память мира ты мне дал когда-то,
Так помолись, о Бог мой, за меня.

* * *

Мир переписан от руки,
Но в слове «свет» была ошибка –
И потому пространство зыбко,
И дней привяли васильки.

А в облаках темна вода
И вечны тайные чернила,
А мы все пишем то, что было,
О чем не знали никогда.

И в ученичестве своем
Живую суть приняв за слово,
Решив, что в мире все не ново,
В ошибке, как в грехе, живем.

* * *

Игру минут мы назовем судьбой.
В мою печаль чужой мотив вплетется,
И день, как шут, на грани тьмы смеется
И желтый плащ волочит за собой.

И никогда мы не узнаем дом,
Где время наше празднует рожденье
И дарит нам земных часов биенье
И вечной сказки нераскрытый том.

СРЕДНЕВЕКОВАЯ КАРТИНА

И время как веретено
Прилежно тянет нитку страха.
Дождь целый день стучит в окно,
И мокнут дом, собор и плаха.

Но не дано мне, как на грех,
Прясть вековую паутину.
В горячих пальцах мну я глину,
Чтоб новый мир слепить для всех.

По окнам пробежали тени:
На плаху грешника ведут.
В немом созвучии рождений
Освободится он от пут.

Успеть бы мир слепить сначала,
Еще до взмаха топора...
Но чья там голова упала
Сегодня, завтра и вчера?

МИХАИЛУ ЛУНИНУ

Минувшей были полумгла,
Где нас столетье разлучило.
Я от рожденья Вас ждала,
Я от рожденья Вас любила.

И звезд крупицы солоны
В ночи глухой и отрешенной,
И снег Сибири, опаленный
Дыханьем ветра и вины.

Все Ваши сны мне снятся вновь
Такой же ночью без исхода, –
И слово горькое – любовь,
И слово тайное – свобода.

Везде и всюду тот же снег,
И солнце кружится слепое,
И с той же вечною тоскою
Я вижу, как уходит век.

* * *

Склонилась солнца голова
На плаху желтого заката,
Беда свою поставит дату,
И боль оденется в слова.

Что нам в ушедших временах?
Но острием смертельной муки
Очерчен круг земной поруки,
И в нем, как пламя, пляшет страх.

* * *

Гнев, о Богиня, воспой
Ахиллеса, Пелеева сына...

Живая суть под скорлупой стиха,
Как яростный птенец, на волю рвется.
Над омутом беды душа взовьется
И не поймет ни страха, ни греха.

Какое слово перескажет боль?
В каком дыму глухим векам отрада?
На сцене мира каждый миг награда,
И каждый помнит, что не вечна роль.

Но шелест крыльев легкий и глухой,
И замирает горькая потеха,
И древних ритмов оживает эхо,
И памяти медлителен прибой.

ГОРОДСКАЯ СИМФОНИЯ

Г. О. Алтуняну
Утихнет ветер на закате.
И, отстранившись, высота
Напомнит миру о расплате
Чертами тонкого кресту.

Но город – шут в цветном наряде,
Забыв часов тревожный бой,
Кружится в странном маскараде,
Меня таская за собой.

Легко кружиться, сердце вынув,
Но вдруг увидишь невпопад:
Глухим стыдом горит рябина,
И бледен от стыда закат.

* * *

Сын на моих руках уснул,
И музыки прозрачен лепет,
Но боль свое пространство лепит,
И всех ветров доносит гул.

За нашей хрупкой тишиной
Уже в свои права вступила
Чужая призрачная сила,
Но ты со мной, мой сын, со мной..

* * *

И в чутком сумраке ночном
Есть шепот тайного страданья,
И ни природы, ни названья,
Лишь ветер бродит за окном.

Горюет кто в уютной мгле,
Где даже свету сладко спится?
Что может в мире приключиться,
И что случилось на Земле?

Но безответен ночи вздох,
И навсегда я виновата,
Что моего оставят брата
Без этих горьких звездных крох.

* * *

Со мной мой город не знаком,
И я с ним больше не знакома.
Как беззащитен был твой дом,
Как одинок ты был вне дома.

И стерегла беда зарю,
И в зимней горечи капели
По ноябрю, по декабрю
Как в пустоте, шаги звенели.

Из окон вырывался свет,
И звал, и падал мне под ноги.
Но не было к тебе дороги...
А вот уже и света нет.

* * *

Недугом тем же я больна,
Которым все больны в России:
Своя неволя – не вина,
И каждый сам себе мессия.

Стыда трепещущая плоть
Мне с детства сердце заменила,
Но отдал звезды мне Господь,
Но даль ветрами заманила.

Тоскою скованный простор,
Зачем ты мне всего дороже?
И день сверкает, как топор,
И ночь прийти в себя не может.

В стыде отвагу обрести,
Родного не щадить порога.
Нам крест один на всех нести,
И каждому – своя дорога.

* * *

Все о тебе, весь день с тобою,
Во мне живет твоя беда,
И тем ли сердце успокою,
Что нынче в мире, как всегда,

Что люди людям чашу боли,
Не дрогнув, поднесут к губам,
Что зерна душ в крутом помоле
Сотрут, и вечность сунут в хлам?

Я так за все века устала,
Язык страданья так же нем.
Мой Бог, построй свой мир сначала
Или разрушь его совсем !

* * *

Вдохну спросонья воздух горький,
И сны растаявшие жаль.
А снился мне другой февраль,
Где свет не стыл колючей коркой,

Где в наше белое окно
Летела ветреная вьюга,
Где не ждала неволя друга,
И это было так давно...

Я в этих днях теперь, как рыба
В солено-горькой тишине.
Беда вокруг, беда во мне,
И только снам за все спасибо.

* * *

Этой белой тоске, как метели, не видно конца.
И секунд кутерьма, и беды потаенное соло.
Всей нелепостью мира оплавлены наши сердца.
И не трогает души священное право глагола.

Знаю, как Вам помочь, о мой друг, моя вера и боль.
Пусть летать не умеет бессильем рожденное слово.
В сердце ярость и свет, а губам остается лишь соль,
Но и солью земной будем живы мы снова и снова.

Что же делать нам всем, если люди забыли слова,
Но запомнят века то, что ветру сейчас я сказала:
В книгу жизни вольется и Ваша живая глава,
И неласковый Бог поглядит на страницы устало.

* * *

И снится мне, что я иду
По снежной замершей равнине,
И все в тоске по свету стынет
Душа, рожденная во льду.

Времен тяжелый перезвон,
Где каждый миг – звено из цепи.
Что в мире больше и нелепей,
Чем этот вечный русский сон?

Любимый и жестокий край
Тяжелые прикроет веки
И видит сон о светлом веке,
И всей душою хочет в рай.

Но повстречавшись наяву,
Мы сны друг другу не прощаем.
Все так же рай необитаем.
Все в том же холоде живу.

* * *

На смерть О. П. Алтуняна

В набежавшую тучу укрылась от ветра заря.
Не видать тебе солнца, мой город, Иуда и грешник.
В середине весны наступает конец ноября,
И средь голых ветвей одинок и бездомен скворешник.

Город, предавший Сына, сегодня хоронит Отца,
В ритуале земном пересечены накрест дороги,
И бумажный венок, и горячие иглы венца,
И одной тишиною укрыты гробы и остроги.

Тридцать звонких монет уплатил себе город вперед,
Чтобы мертвых своих помянуть на положенной тризне.
И навеки сковал эти улицы каменный лед,
И холодное небо не дарит ни света, ни жизни.

* * *

Мой друг Мефистофель,
Нам тяжко вдвойне.
Очерчен твой профиль
В небесном окне.

Ты тень у добра –
Я же тень у души,
Все вечные споры – пора! –
Разреши!

Кто в мире заметит
Твое искушенье?
На оклик ответит
Лишь ветер осенний.

В лимонном свеченьи
Неоновых луж
Плывут отражения –
Тени без душ.

И сам уже пленный
В кольце пустоты,
Мой враг неизменный,
Что маешься ты?

Быть телу лишь тенью
Живого огня.
Что наши сомненья!
Их нет у меня.

* * *

Мы глубинные тихие рыбы:
Воду времени тронь плавниками –
Воды мира бушуют над нами,
И веков осыпаются глыбы.

Тонут дней золотистые лодки
И груженые звездами ночи.
Каждый миг из грядущего соткан.
Каждый миг до рожденья просрочен.

Наши губы с младенчества пили
Эту горькую воду столетий.
Мы беды первородные дети.
Тени дней, что когда-то остыли.

* * *

Земное время – талая вода.
Зерно души живет в глубинах боли,
И прошлого еще белеет поле,
Где вы без нас остались навсегда.
Мои живые – мертвые на миг, –
Как руки мира вас не удержали?
В высоком дне горит свеча печали,
И в тишину бесшумно канул крик.

ПАМЯТИ ДЕДА

Пусть красная рябина дня
И черная рябина ночи
В молчаньи станут у обочин,
Земную память сохраня.

Я наклонюсь к истоку лет,
Умоюсь горькою водою.
Ты ранней вел меня тропою,
Но не найти знакомый след.

* * *

Тебе ли этот отдых
От света и труда?
Еще дрожала в ведрах
Вчерашняя вода.

И колокольни кленов
В себе таили звон,
И медленно по склону
Сползали зори в сон.

Венки забытых весен,
И ленты белых зим...
Закутывает осень
Твое надгробье в дым.

А мир так чист и светел,
Что не согреть души.
Лишь молча бродит ветер
И плачут камыши.

ПОСЕЛОК ВЫСОКИЙ

Сестре Маше

Закрой калитку за собой,
Там сны и тени...
Уткнулось солнце головой
Земле в колени.

Нам, здесь рожденным, уходить,
Им – оставаться.
Себя вовек не повторить
И не дозваться.

Одной мы призваны судьбой
Из тьмы зачатья.
Закроем память за собой
Одной печатью.

Чужим не видеть наши сны,
Не спутать тени.
Здесь только мы обручены
Кольцом видений.

* * *

Моей тоски сухой песок
Засыпал лунную дорожку,
И тихая промчалась кошка
Сквозь старый сад наискосок.

Там в шумных кронах детских грез
Минуты, как черешни, зрели,
И легких дней моих качели
Сбивали гроздья синих гроз.

* * *

Печаль очерчивает круги.
Она, как циркуль, обвела
Фрагмент февральской нервной вьюги
И предвечерний блеск стекла.

Весь мир горит на углях белых,
Уносит ветер легкий прах.
Я помню запах дров горелых,
И я – у деда на руках.

Я помню сонное движенье
Какой-то тени за окном.
Как снег, осыпались мгновенья
На светом выбеленный дом.

* * *

В белом мареве раннего детства
Оплывают грядущие зори,
И души вековое наследство
Первобытно и горько, как море.

Пел петух, и набухшие двери
Трудно было открыть спозаранку.
До весны, до вины, до потери
Лишь далекий призыв полустанка.

Каждый день свои «поздно» и «рано»
Приносил мне еще до рассвета.
Как на дне золотого стакана,
Я в луче незабытого света.

* * *

Где белый полдень воскресенья?
Где детства чистая вода?
Там, мимо зелени селенья,
Бегут в пространство поезда.

Земное, зыбкое движенье
Совьет дорог тугую нить,
Ее одну со дня творенья
Не оборвать, не повторить.

Забыты сны, забыты цели,
И пересказана тоска...
А вдоль дорог все те же ели,
И в ту же даль течет река.

* * *

Благодарю тебя, мой Бог,
За совершившееся чудо,
За реку снов из ниоткуда,
За прочерки пустых дорог.

И тайны вечное сиянье –
Причина звезд и гроз глухих,
Как бережно ее молчанье,
Как воздух предрассветный тих...

Пусть над Землей сомкнулась тень,
И век, как свечка, оплывает,
Пусть ветер с ветки не взлетает –
Я знаю – ясным будет день.

* * *

Я заклинательница дней,
В моих словах сухая сила.
Лучей горячие стропила –
Опора памяти моей.

И я живу у алтаря
Не мною созданного света,
И мне вопросы без ответа
Приносит каждая заря.

Родился новый день во тьме –
Лишь эту истину я знаю,
И первый отблеск различаю
В глухой и горькой кутерьме...

* * *

Колышет ветер зыбку дня,
Запеленала время вьюга.
Под снегом сонная округа,
И нет дороги для меня.

В тоске свернешься, как в постели,
Огонь в душе не развести.
От колыбели – до метели,
А дальше некуда идти.

* * *

Е.З.

Разделим сон – как делят горький хлеб,
Ты ветхой тишиной мои укутал плечи.
На улицу уже выходит вечер
И запирает окна всех судеб.

Мы не услышим ветер из полей,
Мы не увидим, как река смеется,
Но под крыло души твоей забьется
Моя душа. И будет ей теплей.

* * *

1

Все оставалось, как всегда,
И только ветры онемели,
Когда грядущий день отпели,
И Вифлеемская звезда
Падучей сделалась звездою.
Но кто же скажет нам с тобою:
«Оставь надежду навсегда»?

2

И ни на шаг мы не ушли
От старых истин и вопросов,
Застряло время на мели
Среди молчанья зыбких плесов.
Все то же небо без глубин,
И так же призрачно движенье...
Мой друг, ты слышишь ветра пенье
Мой друг, ты можешь быть один?

3

Забыли памяти поля
Кочевье наше вековое,
Здесь даже Каин на постое,
Здесь спят немые тополя
Над серебристою травою.
Какая тихая Земля,
Мой друг, досталась нам с тобою.

* * *

Как аукнется – так откликнется.
Не поднимется ил со дна.
И с немыми жильцами свыкнется
Многослойная тишина.

Мир глядится в пустое зеркало,
И заката запекся рот.
Вас неволя не исковеркала,
Но и воля вас не берет.

Вечной жертвы святое правило –
Слепоты просветленный дар.
Что же вас разбудить заставило
В наших душах такой пожар?

* * *

Надели истин власяницы
И взяли посохи забот.
А что за всадник мимо мчится?
Вчерашний день? Грядущий год?

Черствее хлеба стало слово,
И память – легкая сума.
Все так не вечно и не ново,
И смотрит даль в себя сама.

* * *

От веков ни отдыха, ни прока, –
Только помни все наперечет.
Под зеленым знаменем пророка
И под красным время протечет.

И волной о камень будет биться
Вечная и темная вода,
Но опять из той же мглы родится
И протянет тонкий луч звезда.

Разобьются страны, как кувшины,
И потомки, черепки собрав,
Слепят мир из той же самой глины,
Как и раньше «смертью смерть поправ».

* * *

Янтарь тоски в твоих глазах.
Сехмет тряхнула рыжей гривой.
Горит огонь ее ревнивый.
Минуты обращая в прах.

Нас кружит хоровод гробниц,
Где мы с тобой живые фрески.
И мирозданье ставит пьески
Под шелест будущих страниц.

О, как нестрашен бренный Рим
Тому, кого пленило время.
Заманчивой неволи бремя
Отбросим вмиг – и вмиг сгорим.

* * *

Вдруг разорвав пространство снов,
Упало яблоко средь ночи.
Мой день вчерашний был непрочен,
А день грядущий не готов.

Мир между мигом, между делом,
И между телом и душой.
Подол мой полон яблок спелых,
Зачем-то собранных тобой.

* * *

Мне проще с ним – вам проще с нею,–
В дорогу, милый пилигрим.
Свое пространство мы творим
Не как хотим, а как умеем.

Мой тихий друг, моя печаль,
Мы стольких снов не досчитались,
Над нами ветры посмеялись,
И зим осыпался хрусталь.

За белым маревом вины,
За черным призраком дороги
Нас ждут остывшие пороги,
Которым мы обречены.

* * *

И корень зла уже искать не надо,
И боль, как дым.
Нам друг на друга посмотреть – награда.
Но не глядим.

Запутал ветер серых ливней пряжу,
И мокнет сад.
Тебя шутя я назвала пропажей,
И невпопад.

В воде тоски ворон немая стая,
А тонут врозь.
Я думала, что мы с тобой летаем.
Не довелось.

* * *

Сложила песню я тебе,
Но пела я ее другому.
Была ровна дорога к дому,
Но не верна твоей судьбе.

Мгновений порванные четки
Ты теребил еще спеша,
Но грани улиц были четки,
И в плоскость вписана душа.

И, пленник собственных строений,
Ты – слепок прежнего лица
Оставил мне для сновидений,
Которым нет и нет конца.

* * *

О любовь моя, горькая мята,
Я узнала тебя невзначай.
Дети шли, и шагали солдаты,
И движенье текло через край.

Город слеп в нахлобученной туче,
И отчаянно-красный трамвай
Все дразнил меня звоном певучим:
«Поспевай, поспевай, поспевай!»

Но трамваи, солдаты и дети
Обогнали меня на ходу...
Ничего, я одна в целом свете.
Постою, и домой побреду.

* * *

Поговорить и посмеяться,
Узнать часов зовущий бой....
О, как легко теперь прощаться!
Мой милый друг, где мы с тобой?

Вот город на ветру танцует,
И нашей боли вопреки
Нас заморочит, заколдует
День без печали и тоски.

И мы сойдемся мимоходом
На перекрестке длинных лет.
Вчерашним дням и талым водам
До нас сегодня дела нет.

* * *

С утра хлебнув из водостока,
Раскиснет к вечеру зима.
Мы захмелеем ненароком
И вместе с ней сойдем с ума.

И нам теперь одна отрада –
Себя не помнить и не знать,
Когда часы нам – не преграда,
И в безвременьи – благодать.

И в безвременьи тихо капли
По стенкам радужным ползут,
И сам ты, в их движенье вкраплен,
Не видишь гаснущих минут.

* * *

А вечер грел над свечкой дня ладони.
Янтарным соком полон был покой.
Я вылила его своей рукой,
И серых лет перелистала сонник.

Мне толковать несбывшиеся сны,
Настоем трав поить больное счастье,
Когда его минуты сочтены,
А мир найти к нему пути не властен.

Молиться о победе устаю,
Молиться о пощаде не пристало.
Так дай мне, Бог, в конце искать начало,
И в темной силе светлую струю.

* * *

Оазис в горестной пустыне –
Черешни отрешенный цвет.
Кто здесь старается доныне
Отцовский сохранить завет?

Как будто бы вчера Иаков
Здесь гнал стада на водопой.
Мир так же прост и одинаков
С его весельем и тоской.

На солнце греется старуха,
Пчела качнулась на стебле.
И тополя бормочут глухо
О том, что было на земле.

* * *

Словно капля, луна висела
На мохнатой древесной лапе.
Я бродила по водам белым
В царстве древнего Хаммурапи.

Я будила гусей крикливых,
Я из глины лепила лица.
Разве знала я в час прилива,
Что морозный мне сон приснится?

Даль стеклом оказалась тонким,
И застыли узоры были.
В заоконной глухой сторонке
Бродит ветер по снежной пыли.

* * *

Покорна пальцам глина,
И вечен труд Богов,
Земная сердцевина
Своих не знает слов.

Мы мир слепить готовы,
И снова глиной стать,
Чтобы живое слово
Немым векам отдать.

* * *

И мне б, над пяльцами склонясь,
Ремеслам древним научиться,
И за водой ходить к кринице,
Где травы никнут, серебрясь,

Но снов томительная вязь
Мне наяву все время снится,
И сердце выпорхнуть стремится
И петь, над буднями смеясь.

О праздник слова потаенный!
Теряет миг запечатленный
Над временем немую власть,

И хмель пространства голубого
Я пью отныне не боясь.
Мой Бог, в начале было слово.

* * *

Люблю того, кто дан мне Богом,
Живу, скучаю ни о ком,
И дразнит все меня дорога
Шершавым, влажным языком.

Скучаю так, как ночь по свету,
Как шумный день – по тишине,
И все, что манит жизнь эту,
Движеньем каждым близко мне.

Не в жизни – так в себе ты волен,
И голой ветке глаз мой рад,
Когда тоскою воздух болен
И белым паром дышит сад.

* * *

Сергею Грибову

На грани сна и маяты
Лиловый теплится багульник.
Пусть снятся мне твои черты,
Друг, богослов и богохульник.

О, гнева чуткая струна,
О, молния Ильи Пророка,
Тобой навек покорена
Земная сонная морока.

Отец ты ритму или сын,
Рожденный собственным созданьем,–
Ты так двулик и двуедин,
Как вдох и выдох мирозданья.

В отмеченном тобой кругу
Немеют наши пасторали.
Твой гнев верней моей печали,
Но чем помочь тебе могу?

* * *

Сергею Грибову

Мой город будет знаменит в миру.
Твой тайный пир несет ему похмелье
За то, что серой окрутил метелью
И душу стыть заставил на ветру.

Тебя своим он пленником считал,
Сжимал он улиц тесные объятья,
И посылал мгновенья рать за ратью,
А ты ряды их сомкнутые рвал.

Но сам тобою он давно пленен.
И, сняв с него бесславье, как заклятье,
Ты дал ему твоей тоски распятье
И вечных ритмов колокольный звон.

* * *

В душе навек заключена
Глухая жажда совершенства:
Единый миг достать со дна
И спутать горе и блаженство.

Пространства яростная власть,
Неволя памяти горячей.
Слепой, как все, я родилась –
Зато мне мир достался зрячий.

* * *

Вовек служить не будет дух
В земной обедне.
За то, что Бог к молитвам глух –
Сожгите ведьму!

Лишь тело лунное мое
Прольется в пламя –
Сорвется с веток воронье,
Смеясь над вами.

И лягут тени прошлых бед
На ваши лица.
Что с нами было сотни лет,
Что вновь случится?

Здесь данный каждому предел
Бессилье множит.
За пыл и пепел наших дней
Прости нам, Боже !

* * *

В сплетеньи напряженных вен
Дороги тайна вековая.
Живет в нас обреченный ген
Супругов, изгнанных из рая.

Какой тропою ни пойди,
Душа другую песню спрячет.
Мы век оставим позади,
Решив, что дальше все иначе.

Но вновь родившись, и опять
Даль разбудив в крови тревожной,
Мы будем вечно выбирать
Лишь то, что выбрать невозможно.

* * *

Давно пришел земной успех,
Послушно стадо.
Но так же первороден грех,
Мой Торквемада.

О, инквизиторская честь,
Где прах – награда –
И все останется как есть,
Мой Торквемада.

Одна нам истина дана,
И в недрах ада
Одна на всех лежит вина,
Мой Торквемада.

* * *

Вы – пламя темного костра,
Вы – Божье имя,
Вы – наше вечное вчера
В грядущем дыме.

Здесь каждый тополь опален
Пожаром синим.
Но на вершине всех времен
Белеет иней.

И вновь сгорите вы дотла
В тоске высокой.
Но так же будет даль светла
И одинока.

* * *

С.Г

Лежала мумия в гробнице.
К ней помолиться тек народ.
Но кто посмел остановиться
И время пропустить вперед?

Кто против темного теченья
Одежд и лиц пустился вплавь?..
Забудь жрецов глухое пенье
И тайный жертвенник поставь.

Пусть одиночества лампада
Горит под сводом высоты, –
Нам суждена одна награда, –
Свободна я, свободен ты.

* * *

Рабами предки не были мои
Ни в Риме, ни в Египте, ни в России.
И мне знакомы тропы вековые,
И хрупок плен привычной колеи,

Но Севера печальное чело
Избороздили ранние морщины,
Он подарил мне детских лет тепло,
И дал душе закон Отца и Сына.

И не уйти от зыбких тополей,
Во тьме горит моей тоски лучина,
И с каждым днем я повторю верней
Земной закон, закон Отца и Сына.

* * *

В клубке племен моя двойная нить,
По Аврааму плачет Ярославна.
В ковчеге дня до суши не доплыть.
Кибитку ночи сон качает плавно.

Я – дней забытых горький пересказ,
Египта пыль на Куликовом поле.
И только Бог, собою недоволен,
На всех на нас не поднимает глаз.


МОНОЛОГ ВЕДЬМЫ

Забыли вы костер зажечь
На площади пустого неба.
Смотрите же, кого испечь
И с кем сыграть на корку хлеба.

Мой Бог высок и нелюдим,
Я вашим – нищим – не молилась,
И небу верная, как дым,
Лишь к темным звездам уносилась.

Быть искрой горнего огня
В волне извечного прилива.
Вам не пройти по склону дня –
Там жгучих слов моих крапива.

* * *

Неспешно вечера теченье
В размытом русле облаков.
Нам день в момент самосожженья
Подарит вечности покров.

И над татарскими степями
Оседлый курится дымок.
Но память вышитое знамя
Для всех для нас готовит впрок.

Какие сны, какие раны
Несет зачатья злая власть?
И в колыбельках Чингис-ханы
Пьют молоко и плачут всласть.

Детьми оплаканные зори
Пойдут под нож других времен.
Полынь, песок, печаль и море –
Татарский первобытный сон.

* * *

Солнца щит на небесных вратах.
Мы стоим у ворот Цареграда.
Но зачем нам земная награда
Там, где все превращается в прах?

И – опять мы играем отбой.
И победа нам давит на плечи.
И без нас соберут свое вече
Эти ветры в дали голубой.

И пройдут и снега, и дожди
Мимо нас, не любя и не глядя.
О единой прошу я награде:
От побед нас, Господь, огради.

* * *

Муравьиная Азия мой растревожила сон.
Давней русской бедою решили века поделиться.
Тот же ветер сухой, тех же трав обреченный поклон,
И у конского черепа вещая правда в глазницах.

Муравейник кипит и вскипает тяжелой волной,
И на гребне времен оживают и пенятся строки.
На страницах Земли не дописан единственный бой,
Вот уж тысячу лет нам его обещают пророки.

Ну, а здесь как всегда петухи окликают зарю.
Доордынского утра молочная нежная спелость.
Но опять и опять я забытой виною горю
И бессилье терплю, и за тысячу лет притерпелась.