http://poetries.org.ua.index.php?id=1247152858

БЕЛЫЙ ЧАС (1979 – 1983 г.г.)

Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час...
                           Ф. Тютчев

             ***

Нет имен у могил
В поздних сумерках года.
Словно омут, застыл
Темный круг небосвода.

Семена – в глубине,
Там, где прошлое живо.
Их качает во сне
Древней мощью прилива.

За стеной, за окном
Воют псы оголтело,
Плачет белым огнем
Нежной полночи тело.

Слышу клики судьбы,
Только я заворожен,
Черный путь до трубы
Заметен-запорошен.

И во тьме, в глубине,
Где грядущее – живо,
Я качаем во сне
Древней мощью прилива.

                  ***

За перелеском, у дороги,
Над лунным золотом реки
В благославляющей тревоге
Неторопливый взлет руки.

Неторопливый – как в начале,
А жизнь ломала берега,
Через поля глухих печалей
Мели бессонные снега.

В сырых ветвях звенело эхо
Никем не виданной игры,
И до утра в пещерах смеха
Метались гулкие костры.

Тянулся жженой шерсти запах
От обгорающих одежд –
Вокруг плясали косолапо
Подобья мыслей и надежд.

Подобья радостей сквозящих,
Живущих не своей порой
Под ветром горестным летящих
К другой пещере – за горой.

Но ими жили мы и даже,
Смеясь и плача невпопад,
Писали пальцами на саже
Поэму просек и оград.

Поэму призрачных просторов –
Суровый облик той земли,
Где без сомнений и укоров
Мы все желали и могли.

***

М. Блюменкранцу

ПАМЯТЬ

Вон теплятся желтые свечи...
                                     А. Блок

1.

Помню во сне не раз
Серый глухой забор,
Талые льдинки глаз,
Легкие плески штор.

2.

Вздох – и почти намек –
Озера горький всхлип,
Тонущий огонек
В сумерках старых лип.

3.

Ветра ли благодать
Гулко стучит в виске?
Только не отгадать,
Есть ли тоска в тоске.

4.

Может, в ночи о нас
Злобно хрипел пророк.
Но прохрипел он: квас,
А отозвалось: Бог.

5.

Слышу, кричат: они
На перевалах бед.
Город зажег огни.
Этот. Другого нет.

6.

Слышу еще: зови
Всех, кто тебя убил,
Чтобы искать любви
Близ дорогих могил.

7.

Снидет она – слепа –
В неопалимый куст.
Вьется моя тропа
Красной пустыней уст.

8.

И не прервется сон,
Не перейдет трамвай
Крохотный Рубикон,
Названный кратко – май.

9.

Здесь уже сущий вздор!
Кто принимал всерьез
Бабочек-Терпсихор
В танце метаморфоз?

10.

Знаю, что мне простят
Тусклую жизнь калек.
Это такой пустяк
В индустриальный век.

11.

Вот он опять, гудя,
В чахлой листве скользит.
Ласковый шум дождя
Мертвых не воскресит.

12.

Мертвым еще лежать
И – до скончанья дней,
Нам же еще – бежать
В жутком краю теней.

             ***

Крутизна поворота
С острым шепотом шин,
А за ними – дремота,
Снежный шорох вершин.

Безотказные, молча
Дышим чьей-то виной.
Зреют ягоды волчьи
На поляне сквозной.

Только в роще и в поле,
Среди мертвой листвы,
Излечить наши боли
Не найдется травы.

На забытом погосте
Ляжем, смирные, в ряд.
Но вколочены гвозди –
И ладони горят.

Над двуногою лавой
Кто-то новым Христом
Ловит воздух корявый
Окровавленным ртом.

Сносит к складке отлогой
В прошлогоднюю гниль
Над гудящей дорогой
Розоватую пыль.

                       ***

Блаженного неведенья тропа
Ничуть не уже, чем другие тропы:
В счастливый сон уносит бык Европу,
Шумит за ним зеленых волн трава.

Ход облака неотвратимо прост,
И нас бросает в сладкий жар экстаза
Песнь соловья – комка живого мяса,
Пронизанного светом дальних звезд.

Вот так и ты свершаешь свой полет,
Моя душа. Загадывать нелепо,
Что впереди. Горячий купол неба
Пульсирует, и дерево растет.

                         ***

Над зыбким прахом городов и весей,
Застигнутые ночью ледяной,
Летели гуси в гулком поднебесьи,
Как фосфором, облитые луной.

Они входили в воздух, словно в глину,
И поле воздуха вминалось и рвалось,
Их грузный клин у самой сердцевины
Его, как плуг, пропахивал насквозь.

Горячая, с желудком и кишками,
Клубочком мозга мира не деля,
Подвигнутая тайной, над домами
Летела плотью ставшая земля.
И мнилось мне, в узле незримых связей,
Соединивших мертвое с живым,
Комком земли, горячей горстью грязи
И я летел под небом вековым.

И я летел, не знающий предела
С его пустым началом и концом,
Увязанный в тяжелый узел тела,
В бескрайний мрак повернутый лицом.

                      ***

Печальны шелесты минут,
Повисших между тьмой и светом,
Я тут еще, где день, я тут,
А ты же – там, по всем приметам.

Мне цель завещана судьбой
Единственная, может статься:
За ускользающим – тобой
Всю жизнь недостижимо гнаться.

В плену мучительной мечты,
Но лишь обратной стороною
И ты, мой тайный друг, и ты
Упрямо следуешь за мною.

И здесь секрет настолько прост,
Настолько же и неминуем...

Вот почему одну из звезд
Мы нашим Солнцем именуем.

                         ***

В неизбывность поверить трудней
Этой нежности, если ночами
Вдруг припомнишь, что там – за плечами –
Столько милых и страшных теней.

Я не знаю, зачем я томим
Этой жизни певучим кошмаром,
Но ничто не давалось мне даром,
Все оплачено сердцем – моим.

На дорогу меня не зови,
По которой идти я не смею,
Я умею лишь то, что умею,
Без твоей и без чьей-то любви.

И когда в этом мире смердит,
Я ищу не твоих откровений,
А того, что из смрада и тлений
Станет гневом – и сим победит.

                  ***

Дорога некогда казалась
Такой не длинной, и за ней
Уже картина прорезалась
Иных пространств и новых дней.

Но вот и силы на исходе,
И тяжек телу груз души,
Но в ту же даль она уводит,
Где реют те же миражи.

Она спешит, она торопит,
Она зовет, но страшно знать,
Что целой жизни горький опыт
Их не приблизит ни на пядь.

Еще страшней, за косогором,
За крутизной, за высотой
Окинуть даль внезапным взором
И увидать ее пустой.

                     ***

Над волчьим лесом и водой,
Над расфасовкою квартальной,
Необъяснимо молодой
Тянулся вечер погребальный.

Дома, витавшие в пыли,
Томились скукой голубою,
И люди медленно брели,
Усугубив ее собою.

Покорные своей стезе,
Пред тем, как в сумрак перелиться,
Моих знакомых и друзей
Печально вспыхивали лица.

Их вечер видоизменял,
Но не давал имен и отчеств
И заслонял их от меня
Цыганским солнцем одиночеств.

Бензинная слоилась гарь,
И, скрытый за плющом балкона,
Качался розовый фонарь
Над черепом Тутанхамона.

                       ***

Четок след трамвайных линий –
Синий блеск на фоне белом,
Бьется город в паутине
Проводов заиндевелых.
Сквозь узоры дымных петель,
В темной музыке старинной
Диск луны, высок и светел,
Тянет луч, холодный, длинный.

А за ним другой – в пространстве,
На планете отдаленной –
И в таком же постоянстве,
Но не желтый, а зеленый.

На озера, рощи, камни
Ты с улыбкою надменной
Светишь легкими глазами
В синем сумраке Вселенной.

Но за круг, что нам назначен,
Как ни пробуй, не прорвешься:
Я сегодня не заплачу –
Завтра ты не засмеешься.

Четок след трамвайных линий,
Светел месяц ночью белой,
Бьется город в паутине
Проводов заиндевелых.

                        ***

А дальше снова деревце, стена,
Проем ворот в крылатых вздохах снега,
Твоих пророчеств альфа и омега –
Лиловый дым воскресного вина.

Скрипит тоски тугое полотно,
Скрипит простор на стыках перегона,
Стянув на горле черный узел стона
И сотни глаз смесив в одно пятно.
Земля и небо намертво сплелись,
Фигурки пляшут, не роняя тени,
И, подчиняясь музыке движений,
Свой зыбкий стебель чуть колеблет мысль.

                            ***

Здесь угол мой и здесь моя Россия
Во весь простор – от двери до окна,
Здесь на столе сквозь шорохи ночные
Кровавой змейкой рдеет тишина.

Вокруг портретов шевелится темень,
Снует и опадает, шелушась,
И созревает медленное время
Под взглядом их неутомимых глаз.

Уходит дым в узор незримой сети,
И правда их желаний и обид
По перевалам краснозобой меди
Течет в беззвучном грохоте копыт.

И до сих пор вне правил и канонов
Здесь жизнь и смерть гуляют без затей,
Кидая в снег из прущих эшелонов
От голодухи высохших детей.

Здесь толпы мертвых сходятся над словом
И тяжело усталый воздух мнут,
И брызжут соком черным и лиловым
Раздавленные ягоды минут.

И если в память пристальней всмотреться,
Тогда б и мы уверовать могли,
Что расстоянье от земли до сердца
Не больше, чем от сердца до земли.

                    ***

С лучом последним в сентябре
Никто не ставил нам условий,
И там – в зеркальном серебре –
Еще не стыли брызги крови.

Лишь губы мертвые старух
Невнятные шептали речи,
И был провинциально глух
Мистический российский вечер.

На тонком срезе бытия
Сплетались вербы и сирени,
И речки светлая струя,
И русой девочки колени.

И просыпавшийся не знал,
Со спешкой будней неразлучен,
Какой тоской, покуда спал,
Он был так неотвязно мучим,

Чья неизбывная вина
Вела от веры к суеверью –

Как плач и крики дотемна
Перед окованною дверью.

                        ***

К исходу дня угрюмой красотой,
Доступной и понятною не многим,
Сияет лес над черною водой,
Петлю реки связав с петлей дороги.

И черный ветер раздувает прель
Вчерашних листьев и несет по склонам.
Стучит о землю черная капель,
Стучат года по черным перегонам.
Не горевать, не тосковать по ним:
Так жили мы, так мучились и дрогли.
И в бледном небе ясно виден нимб –
Безлистой ветки черный иероглиф.

                               ***

Здесь кладбище, здесь жирный чернозем
Неловких выдумок, и по ленивым склонам
Хромой размер, поссорившись с законом,
Угрюмо крутит ветром и дождем.

Трехзубой ямой отверзая рот,
Постигнувший механику корчевий,
Невыродку, загнившему во чреве,
Унылый постник жалобно поет.

И существует легкое о к р е с т
В пространственной лиловой оболочке,
Затянутое, словно рубль в платочке
У жительницы этих древних мест.

Соединенье хрупкое причин
На дыбе вымысла, оно трещит в суставах,
Протягивая белые составы
По небу разных звездных величин.

Плоть времени покорна и нежна,
И бесконечен вздох осиротелый
Лишь потому, что Слово не сумело
Здесь вырасти и бросить семена.

                        ***

Игра теней так схожа с новизной,
Сопряжены гармония и хаос.
Предмет стоит, а тени, задыхаясь,
Кружат, бегут и гибнут по кривой.
Печальный гном, застенчивый палач
Ревнивым перышком нащупал путь окольный, –
И над землей бумаги безглагольной
Свой легкий купол выдувает плач.

И мутный лучик крошечных обид
Без устали лукавый мозг щекочет
Бессмыслицей, и мозг распасться хочет,
Хотя ему родиться предстоит.

Фантасмагорий бледная стезя,
Куда она, убогая, уводит,
Когда душа звенит и колобродит,
И горько жить, и умереть нельзя?

                     ***

В пыли, на рваной борозде,
В пластах и недрах недорода
Свивается лицо урода
В розовощекой наготе.

В его руках порхает сеть,
Он добрый, он сулит спасенье,
Но, чтоб изведать воскресенье,
Нам тоже надо умереть.

В блаженство переплавить злость,
Чтобы вокруг росло и длилось,
Мычало, блеяло, доилось,
Что прежде Родиной звалось.

И там, куда глаза глядят,
К живой тоске утроб не глухи,
На запах крови и сивухи
К нам с неба ангелы слетят.

                         ***

Как полотно, распахнута строка,
Смотрите, она дышит и сверкает,
Какая жизнь в ней тайно протекает:
Вот слово-облако, вот лодка, вот река!

Вот слово-стон, а здесь – трепещет лес
Сцепленьем крылышек и шелухою рыжей,
Вот слово-дом с покатой узкой крышей,
С тропинкой вниз, и желтой глины срез.

Двойных значений тонкий переход
Связует их неодолимой тягой,
И робость тут соседствует с отвагой
Под солнцем давности, которое – печет.

                             ***

Непререкаем жесткий взмах перста,
Так сила – мстит: она попала к слабым.
Плывет асфальт. Горят зрачки сомнамбул,
И ржет и кажет зубы темнота.

Так сила мстит. К серебряному рту
Прихлынула неразбериха звуков,
Их сочетать суровая наука
Меня влечет за красную черту.

За ту черту, где непривычный лад,
Не втиснутый в реестр неуклонный,
Гуляет так, как зеленеют кроны,
Как рожь цветет и плачет звездопад.

Блаженный ток проходит языком,
И рвется дух в томленьи поднадзорном
Познать свободу быть ему покорным
И мужество – не думать ни о ком.

                 ***

Затих вечерний лес
В сетях речных излук.
Заоблачный Стрелец
Натягивает лук.

И сутки разделя
Стрелою золотой,
Поющие поля
Сливает с темнотой,

Где великан и гном
Пройдут круги своя,
И червем, и листом
В извивах бытия.

Протяжен и высок
Летящей крови звон,
Пульсирует висок
С Вселенной в унисон.

И я лишь тем поэт,
Что будет смертный час...
А большего здесь нет
Ни для кого из нас.

                  ***

В комнате нашей странно
Воздух снует пластами,
Пыльное дно стакана
Плавает над устами.

Пасмурный Страж Покоя
Тянет сухую влагу,
Страсти лицо нагое
Падает на бумагу.
Легкое ищет слово
Смертной тоски прощаний,
Чтобы вернуться снова
В золоте обещаний.

Ночью наполовину
Пламя свечи продето
В зыбкую сердцевину
Плачущего рассвета.

                    ***

                                          Памяти Б. В. Сухорукова

Уже к исходу ночи темной
Свой кнут взвивает Волопас,
И страшно мне тоски огромной
Бегущих по вагонам глаз.

За полустанком пленным воском
В окошках чертит полукруг
Зари угрюмая полоска
С туманными следами рук.

И тоже тянется в крушенье,
В самосожженье, в забытье,
Где отражается движенье
Уже не ваше, не мое.

Подспудной музыкой напева
Мы намертво сопряжены –
Слепые выходцы из чрева
Живородящей тишины.

И кружимся, не зная часа,
До встречных сумерек, когда
Ленивый оклик Волопаса
Нас остановит навсегда.

                        ***

Я грустно взвесил в час прощаний
Слепую улочку и сквер,
Асфальт, который дымно сер
Сквозь дым невольных обещаний.

Одетый камнем косогор,
Фонарь и лестницу подковой,
И мост, что над водой свинцовой
Стальное тело распростер.

Здесь протекли труды мои
И дни, и отсвистали ветры,
И отскрипели километры
Среди базарной толчеи.

Здесь я терял потерям счет,
Платя за жизнь смешную малость,
Здесь столько раз она кончалась
И вот не кончилась еще.

Что обещания! – игра,
Над нами властвует иное,
Хотя в предчувствии покоя
И я твержу тебе: пора.

                  ***

Слоится пыльная завеса
Над пыльной сутолокой дел,
И день мой звонкий догорел
У кромки траурного леса.

Распахан плугами желаний
Пустыни скудный глинозем,
Но так же замкнут окоем,
И тот же вкус у расставаний.
Дитя потерянного века
С широким обмороком глаз,
Ты знаешь ли, как страшен час
Предчувствия зимы и снега?

И в нищенском круженьи чисел
Как горько мерить все полней
Лишь душу темную вещей,
Ее значенья не превысив?

Ты говори, слова – завеса
Над тем, что умерло давно...

И тянет сыростью в окно
С опушки траурного леса.

              ***

Ветер какого года?
Каких ожиданий свет?
По красной траве восхода
Темный струится след.

Хмельными губами поле
Тянет багряный сок,
Звенит в лабиринтах боли
Ласковый голосок.

Розовый сон гераней,
Сонное пламя плит...
Будущее не ранит,
Если былое – спит.

Сладок и беспробуден
Маковый алый сон,
Дрожит в миражах полуден
Утренний небосклон.

Мертвое – все, что живо,
Живущее – не умрет,
Тающий воск обрыва
В другой протекает год.

Плачет другое горе,
Радость летит – куда?
Белые стены. Зори.
Сиреневая вода.

                ***

То мерещится мне поле
Или поле – за углом?
Кто ведет на нитке боли
Белый месяц над селом?

Кто за месяцем высоко
Много зим и много лет
До загаданного срока
Заметает легкий след?

Кто в глуши автомобильной
Так убийственно срастил
Темных улиц холод пыльный
С нежным холодом могил?

Кто, потемки разрывая,
Под ненастный ветра вой
Из летящего трамвая
Светит бледной головой?

Кто над всем всегда смеется,
В сердце горечь затая,
Кто на песню отзовется,
И заплачет кто, как я?

Примерещилось мне поле
Или поле – за углом?
Жизнь, движенье, ветер, воля,
Белый месяц над селом?

                            ***

Был храм поэзии...
           Вяч. Иванов

Над пылью полдня поднимался он
На перекрестке – в шелестеньи лета,
В нем чудом переливчатого света
Был каждый угол грустно озарен.

И у дверей – как сквознячок свистал,
Остуживая кипятильню строчек,
Над мировым базаром одиночеств
Взлетала память, крылья распластав.

Он увлекал внимание мое,
Наверно, тем, что походил на небыль,
Ведь шли машины, покупалась мебель
И на веревках хлопало белье.

Он был всеобщей слепотой храним
От пошлости, вторжений и огласки,
От суеты и от трамвайной тряски,
И очень явно сопрягался с ним

И куст сирени, что давным-давно
Так нежно цвел над свалочною ямой,
И тот петух, что проискал упрямо
Всю жизнь в навозе некое зерно.

Всего четыре роковых стены,
Незыблемых и сообразных странам,
Куда уходят ветры и туманы,
И где мы будем навсегда равны.

Легко входить под скрипы половиц,
Смотреть и ничему не удивляться,
И прозревать сквозь сотни трансформаций
Нетленное сиянье милых лиц.
Хотя я знал наверно: суть не в нем,
Он призрачен, он пагубно прозрачен,
И он в моей лишь памяти означен,
А я ведь сам – былинка и фантом.

Но он их так сурово возносил,
Он их лепил так бережно и крупно,
Что удалиться было бы преступно,
Остаться ж с ними не хватало сил.

А мимо шаркал сгорбленный старик,
Куда-то вел кричащего ребенка,
И разносился горестно и звонко
По переулку громкий детский крик.

Не распознать, не устранить угроз:
Жена, квартира, служба, годы, дети...
И вздрогнешь вдруг от ужаса, заметив,
Что рушится трагический гипноз.

К чему потом себя не приневоль
В тщете мясных и прочих изобилий,
Один зарок лишь остается в силе:
Отраден с в е т, но музыкальна б о л ь.

И навсегда, как верности залог,
Чтобы и н о м у в жизни не потрафил,
Они, раздвинув рамки биографий,
Ведут надежды полный диалог.

                           ***

Я женщины понял печальный намек
О прошлом, о дальнем, о малом,
И что нам приснилось в отпущенный срок
Замкнулось в кругу небывалом.
Нам вдоволь бы жизни хватило одной
И радостей нищего рая,
Но только под сводами клетки грудной
Росла и томилась другая.

В российские топи, в безглазую жуть
Тянулась дорогой случайной,
Где слово сказать – как петлю затянуть –
О Родине нашей печальной.

Под пьяные хрипы и стуки колес,
Под свист разопревшей резины
Старинной любовию всласть довелось
Любить нам поля и осины.

В бескрайней ночи шевельнулся простор,
Но – воля Господняя с нами:
Нам душу другой обжигает костер –
Беспамятства медное пламя.

                          ***

Вот он, в утренней росе
Торный путь к родным осинам:
Мчится под гору шоссе,
Пахнет пылью и бензином.

От него наискосок,
В лунном зареве полянок
Обгорающий лесок,
Задремавший полустанок.

Наспех брошенный эскиз,
Пленной памяти подарок,
Где без счисток и помарок
Наши дни переплелись.

                      ***

Мы призраки с тобою. Но,
Ты посмотри, как ветер дует,
Как с нашей юностью колдует
Ночных дорог веретено!

Безмолвны кладбища причин,
Лишь следствий буйные побеги,
Как встарь, – от альфы до омеги –
Шумят в серебряной ночи.

Неизбываем вечный лад,
И горький стебель плодоносит,
И легким ветром нас уносит
За белый дом, за темный сад.

Мы исчезаем, не моля
О мире в круге небывалом,
Под шум ветвей и плач шакалов,
О, Кемет! – черная земля.

                   ***

За горбатою крышей,
Замыкаясь в кольцо,
На веселой афише
Догорало лицо.

Догорало во мраке
Под неслабнущий дождь
И дымило, как факел
Облетающих рощ.

И как будто поляны,
С блеклым цветом в конце,
Чьи-то судьбы и страны
Погасали в лице.
Где-то грозно раскаты
Собирали грома
И сползали на скаты,
На мосты и дома.

И с тоской мирозданья
Я – от пят до висков –
Оплывал в очертаньях
Золотых языков.

                    ***

Так и все мы поднялись – из,
На излуке времен застыв,
Задохнувшись, посмотришь вниз:
За пластами идут пласты.

И, живое связав с живым,
Душу камня пронзив, возник
Подорожника серый дым
И серебряной чайки крик.

                   ЭЛЕГИЯ

В глухую полночь я накинул плащ
И вышел в дождь по узкой Тропке Плача.
Я верил в сны. Меня звала удача.
Гнилым огнем сочились окна дач.

Пространство цепко обнимал забор
И повторял изогнутость пространства,
В тисках судьбы они сплетались страстно,
Но за пространством видел я простор.

Но за пространством видел я простор,
И был простор величиною с душу,
И темный ветер, сон души нарушив,
Всех нищих дней вертел над нею сор.

И в остром свете, странном и пустом,
Виднелся город за дождя завесой,
Бежали рельсы к черной кромке леса,
Блестел асфальт, и дом влезал на дом.

В дожде лоснилась глина мокрых лиц,
Смеющихся или томимых грустью –
Реки великой устремленье к устью
В границах смерти – к смерти без границ.

И проникал в мое сознанье страх
Пребыть в движеньи этом погребенным
И перейти по всем его законам
Из тьмы во тьму, из праха – только в прах.

Размноженный стеклянной глубиной,
Я постигал природу превращений,
Определяя точки совмещений
Или сращений местности со мной.

Где роль ответа исполнял вопрос,
И злая слабость притворялась силой
И так себя над всем превозносила,
Что было стыдно не стыдиться слез.

Где потаенно созревала явь,
И был я связан с женщиной земною,
Давным-давно покинутою мною
С ее последним криком: не оставь!

Что понимала, бедная, она
В слепой игре с иронией подспуда!
Она по-детски ожидала чуда –
Полуребенок и полужена.

Но чуда не было, а был один простор,
Ночной простор величиною с душу,
И темный ветер, сон души нарушив,
Всех нищих дней вертел над нею сор.

И плыли мимо пашни и дома
В своем полдневном и полночном видах,
И неустанно, словно вдох и выдох,
Чередовались лето и зима,

Тянулась жизнь без цели и следа,
И был любим я женщиной другою,
Давным-давно уже забытой мною,
Уехавшей в другие города.

И только тропка узкая текла,
И я все шел по этой Тропке Плача,
Я верил в сны, меня вела удача,
Гнал давний страх из глубины стекла.

Мои шаги вплетались в шелест струй,
И странное в них чудилось мне сходство
С шагами тех, кто продал первородство
Не за похлебку, так за поцелуй.

Они звучали в будущем, – куда
Со всеми вместе был я уносимым,
И прошлое окутывалось дымом,
Не ставши настоящим никогда.

                     ***

Эта лестница прячет во тьму
Зыбкий смысл. И порядок исхода
Нам предписан на долгие годы,
А хотелось прожить – самому.

А хотелось высокий закат
Увидать на крутом небосклоне,
Чтоб в конце он, как лик на иконе,
Усмирил бы душевный разлад.
Но я тоже бессилен и тих
И, как все, я привычно покорен,
И вдали не останется зерен
Потаенных пожаров моих.

Как под вечер стучат каблуки!
Как мигают и прыгают фары!
Будут ночью мне сниться кошмары,
Будут днем мои речи легки.

И еще на ступеньку сойдя,
Я бесшумно исчезну из клетки
И скользну по лицу или ветке
Пропадающей каплей дождя.

                   ***

И. Захаровой

Мстит цепями двойными
Неизбывная хмарь.
У души было имя,
Это имя – Фамарь.

И во сне безутешном
Ей горячий песок
Брезжил озером снежным
В заплетеньи осок.

От обиды смертельной
Просыпалась она
В той земле запредельной –
Продолжением сна.

Но для памяти – птицы
В клетке вечной тщеты –
Мука радостью мнится
Среди горшей беды.
Свищут вьюжные ветры,
Только с ними не в лад
Палестинские кедры
Над Фамарью шумят.

                    ***

Мы пленники мира, но все же,
Как вечен порыв из оков –
Реликтовый отсвет на коже
От сосен и от облаков.

И если граница – воочью,
Как сладко нас манят за ней
Осенние сумерки почвы
С ночным обмираньем корней!

И тут не поправить речами
Слепые уклоны дорог.

Слова – только вздохи молчанья,
И только молчание – Бог.

                      ***

Я в вечности твоей грущу,
Где все определились роли,
Где кресло – кресло, столик – столик,
А к вечеру – идти дождю.

А к вечеру ты озареньем
Бесстрашных губ мне дашь понять
Всю глупость тяги к перемене,
Всю неизбежность – целовать.

Входя в багровую туманность,
Легко поверю я: вокруг
Есть высший смысл – как безымянность
Творящих недр и нежных рук.

И томная беседа будет
Не раз перерастать в азарт,
И в темных судорогах прелюдий
Протянется над нами март.

Во весь напор хмельного гуда
Повеет сутью – без прикрас...

И жизнь – почти на грани чуда,
Которое древнее нас.

                          ***

Не много смысла в нашей болтовне,
Но странно нас влекут ее извивы.
Как мы в речах смелы и прихотливы,
Как робки мы в конечной глубине!

И далеко за ясной нам чертой
Лежит земля в своей тоске бескрайней,
Взрастив, отдав, – она довлеет тайне
И светится смиренной наготой.

И пусть, с годами остывая, плоть
Привносит в дух наш тонкий привкус яда,
Но я скажу: мне этот свет – отрада,
В неизбранных оставь меня, Господь.

                        ***

Невнятен смысл речей и взгляд
Еще прощающе не точен,
Но по дорогам у обочин
Костры осенние горят.
Но времени крошится пласт
И, наши лица в сумрак пряча,
Вдруг обдает в потемках нас
Озоновым ознобом плача.

И мы боимся разговор
Прервать, и нас томит тревога
Взглянуть – и увидать простор
С прекрасной ясностью итога.

С кострами осени иной,
Где смотрит в душу нам, пугая,
Уже не эта, а другая
Тоска, не ставшая виной.

                            ***

В лиловых гроздьях закипевший куст,
Провинциальный остов палисада,
И все, как есть: сирень, луна – услада
Для неумелых и несмелых уст,
Еще не знавших жизненного яда.

Свистулька Господа – я от желаний пуст,
Но дует ветр из подворотен Ада.

                            ***

Он был клочком тумана. Но туман
Все уплотнялся в пальцах нашей воли,
Сгущался в лик, и лик висел над полем,
Как некий знак чужих и чуждых стран.

Он жил уже особо. И, томясь
Позывами непостижимой жажды,
Тянул к нам щупальцы. И умирали дважды
Мы, думая, что умирают раз.
И нам казалось, в нас еще сильны
И гнев, и страсть, и гордый дух порыва,
Хотя в душе дрожала сиротливо
Глухая тень бессилья и вины.

Скудела кровь. И запиналась речь
В причастьях рощ и междометьях капель.
Итог был зрим. Но даже божий скальпель
Уже не мог тех щупальцев отсечь.

                         ***

В жестком ветре шуршит и кружит
Столб неонового огня,
Словно джинн мерцающей стужи,
Околдовывая меня.

И, погружая тихие стены
В гипнотический транс времен,
Чуть раскачивает антенны
Мироздания легкий звон.

                       ***

И январская стужа легка мне
В катакомбах глухих стихов,
За дверью – обломком камня
С печатью семи грехов.

Где душа уже, силы превысив,
Только смерти доверчиво ждет
Под слепое журчание чисел,
Шелестенье и хруст пород.

                       ***

Когда близится время развязки,
Каждый порознь и мал, и велик.
Я увидел в троллейбусной тряске,
Как дорога, истоптанный лик.

Белой глиной последнего вздоха
Он под ветром рассыпался – тлеть,
Но его воскресила эпоха,
Чтобы с ним еще раз умереть.

И пускай его опыт магичен, –
В жесткий ватман уляжется год,
И с афиши головкою птичьей
Прощебечет костлявый урод.

Он недели сожмет и умножит,
И отметит из многих одну
Темной вязью серебряных ножек
По бегущему вниз полотну.

                          ***

И только – спать. Но отрешись от дел:
Есть сон у сна. И есть у сна предел.

Есть бремя сна, и есть его полет,
Есть сон на час, на месяц и на год.

Есть темный сон, огромный сон – на жизнь,
"Есть сон любви" – вздыхают этажи.

Есть сон-палач, кто спит не в унисон
Со всеми, тем он дарит смертный сон.

Есть сон асфальтов, скверов, площадей,
Есть сон снегов и дымный сон дождей.
Сон гения, он цепко держит тьму
В сетях примет, не ясных никому.

Есть сон – как брызги крови – снегирей,
Есть сон во сне потухших фонарей.

Есть сон-печаль о небывалом дне,
Когда – любимой – ты спала во мне.

Есть сон в ночи, когда поет петух,
И сон червей, что гложут сонный дух.

Есть мыслей сон под шелест бледных звезд,
Под шепот: спи, когда душа – погост, –

Под возглас-сон: о спящих не скорблю,
Скорблю о тех, кто спать не может! Сплю.

                   ***

Поздним светом багрима,
За мосты, за дома
В клубах едкого дыма
Уплывала зима.

Под колесные скрипы
Шла воды полоса,
Где, как серые рыбы,
Бились чьи-то глаза.

Чье-то слово пропало
На каком этаже?
Было жутко и ало
У меня на душе.

Было: страхом и дрожью
Горьких дум не связать.
Было страшною ложью
Ничего не сказать.
Верить: где-то за дымом,
В чьей-то новой судьбе
Будет все поправимо,
Что сломалось в тебе.

                   ***

Очарованием неволи
Душа пресытилась сполна,
Ей все милей осенней соли
Прозрачная голубизна.

Озера, плакавшие в зное,
Прошитом строчками слепней,
Уже оплачены ценою,
Не уместившеюся в ней.

Столь явный смысл ее досуга
Под солнцем ласковых высот
Ей, выпадающей из круга,
Привычной правдою не лжет.

И только на дороге длинной
Слова, так горестно мертвы,
Погибшей стаей журавлиной
Лежат средь выцветшей травы.

                    ***

Слово-призрак из ранней рани
Протянуло в иной предел
Наших судеб цветные грани
Продолженьем  н е  н а ш и х  дел.

Слово-призрак прошло, белея,
К самой кромке ночного рва.
До созвездия Водолея
Дорастала в ту ночь трава.

                      ***

Мы притворяться не устанем,
Что нечем жить, и все живем,
И ожидаем утром ранним,
Того, что не случится днем.

Но, всем достигнутым измучен
И всем не явленным богат,
Мир перевернутый раскручен
В сетях других координат.

В нем прорастают зерна шага
За словом, брошенным не в срок,
Когда, как бы со дна оврага,
Зловещий тянет ветерок.

И все, что кануло в пустыню,
Вдруг проступает под ребром
В колючих запахах полыни,
Как лица над ночным костром.

                 ***

Меткой века означен
Даже слабый росток.
Не хотел ты иначе,
Я иначе не мог.

Кто качнулся в кошмаре
И куда убегал? –
Но прощальный фонарик
Торопливо мигал.
Задохнулся ты в беге,
Растворился в ночи.

Словно девушки-реки
Запахнули плащи.

                   ***

Привычки бытия просты
В отраду согнутым и малым.
Но обнаженные листы
Всегда грустят о небывалом.

И месяц в свой урочный срок
Плывет таинственной громадой
Сквозь золотые снегопады
Никем не знаемых тревог.

И не изменит страшный крен
Им предназначенной орбиты.

И тем со временем мы квиты,
Что вечности нам дорог плен.

                      ***

Танаир мне шумит, Танаир,
Закипели и вспенились соки,
Мои мысли светлы и высоки,
И в душе моей нежность и мир.

С каждым днем все отрадней смотреть
На пределе поющего слога,
Что покажут мне ночь и дорога
В этой жизни последнюю треть.
Я упрямые звуки свожу
Напряженьем и музыкой смысла,
И тоскуют и тянутся числа
К роковому для них рубежу.

О порывы с насиженных мест!
О пространств журавлиные крики!
Колыбельная песнь Вероники
Над провалом пылающих бездн.

И, наверное, сладко не зря
В предвкушении слова и лада
Сквозь лукавую прозелень взгляда
Пить полынный настой сентября.

Танаир мне шумит, Танаир,
Закипели и вспенились соки,
Мои мысли светлы и высоки
И в душе моей – нежность и мир.
 

                    ***

Ломая солнечные спицы,
Кружатся медные стволы,
И в жаркой чаще плачет птица –
Предвестница вечерней мглы.

Сквозь марево воздушных блесток,
Сквозь золотой полдневный час
Уже мерцает перекресток,
Навеки разводящий нас.

Но мне спокойно и отрадно,
Когда ты к моему плечу
Щекой склоняешься прохладной,
Покорна зыбкому лучу.
А рядом в шорохах и зное
Дрожит заветная тропа,
Где в голубом кипеньи хвои
Впервые нас сведет судьба.

И плачет птица в чаще душной
О том, чего нам не понять,
О том, что знали мы в грядущем
И что мы в прошлом будем знать.

                       ***

                                             П. Грибовой

Не бедным было, что вдвоем нам
На долю выпало! – Взгляни,
Вдали – под ветром неуемным –
Какие закатились дни!

Какой немыслимою платой
Мы жизнь бросали под уклон,
И сколько пролились закатов
На серый городской бетон!

И сколько в гибельном тумане
Любимых растворилось глаз,
Пока истома ожиданий
Насквозь просвечивала нас!

Какие страшные уроки
На сердце высекли узор!
Какие пройдены дороги
Через отчаянный простор!

О чем грустить нам? Все бывало,
Как долго жили мы! Взгляни,
Как нам с тобой осталось мало,
Какие закатились дни!

              ***

Кольца ночи тугие
Разомкнулись, звеня,
И стоим мы, нагие,
В свете Судного дня.

Небо четкое в раме
Оплетают кресты,
И дрожат зеркалами
За домами мосты.

И печаль распростерла
По излучинам рек,
Словно с алого горла,
Оползающий снег.

Мы с тобою смеялись,
Мы грустили – с тобой
Или птицы метались
Под широкой луной?

Нам знакомы уклоны,
Всех высот этажи,
Только ветер студеный
Дует в щели души.

Кольца ночи тугие
Разомкнулись, звеня,
И стоим мы, нагие,
В свете Судного дня.

                    ***

Слепая песня – оправданье
Того, что встретить довелось,
И темной улицы молчанья,
И давней музыки – до слез.
Идя дорогою знакомой,
В угрюмом слышу забытьи:
Шуршат бессмертною соломой
Железных крыш дома твои.

Душе, таинственно живучей,
Не разлюбить старинных игр,
Когда жгутом к лиловым тучам
Ее вытягивает вихрь.

Мы что-то пели, разминулись,
Сгорели заживо дотла,
Шумел камыш, деревья гнулись,
Но светлой наша ночь была.

                     ***

Как полночью плачет камыш
В теснине морозного лога!
И черные камни дорога
Равняет с уступами крыш.

И, что б ни сказал я, твое
Молчание строже и выше,
И я высоты той не слышу
И даже не помню ее.

Расправила крылья беда,
Беда ничего не изменит,
И бьется, как в розовой пене
Осенняя бьется вода.

Мы смертны, мы смертны, как все,
И только клеймо пентаграммы
Подобьем лилового шрама
На серой горит полосе.

                 ***

Разжала пальцы темнота,
И сети бледных звезд упали.
Сквозь кровь осеннего куста
Нам радостно открылись дали.

Певучим пеплом на висках
В веселом оседало шуме
Все, что сгорело там, в песках
И осыпях ночных раздумий.

Но взгляд наш, призраки лепя,
Скользил за тягостные межи,
Где мы с тобой смеялись реже,
Но тверже помнили себя.

                      ***

Тропинка. Омертвелый зной.
Пустынный запах жаркой глины.
Деревьев дальние вершины
Одеты дымной пеленой.

Пичужка на верху креста
На тоненьких былинках ножек,
И грустный век так сложно прожит,
А вечность – это простота.

И если сбивчив мой рассказ –
Я помню: слово – не деянье,
Но искренность – как подаянье:
Никто здесь никого не спас.

Затем и я шепчу: смотри,
Что мог еще я сделать – слабый?

Хотя бы  з н а т ь  и жить хотя бы
С такой же тишиной внутри.

                      ***

Луны серебряный фонарь
Горел на ветке тонкой-тонкой,
И раздавался плач ребенка,
И было все, как встарь, как встарь.

Лежал на сердце тяжкий гнет
Твоих обид, моих печалей,
И волны времени качали
Над нами зыбкий небосвод.

                       ***

Алебастровое солнце Офелии,
водяные цветы безумия!

Не на лестнице, в доме,
радугой –
у дороги
в траве нетоптаной

всей отвагой – в петле и в пламени –
под шипение шин – без памяти –

пой о Гамлете неоплаканном,
неотпетая – плачь – о Гамлете!

                     ***

Неважно, в чьих руках весы,
Чья гибель выглядит спасеньем, –
Сиянье Божеской слезы
Трепещет в янтаре осеннем.

И повзрослевшая душа
На ветер не дохнет испугом,
Когда, стеблями прошуршав,
Пройдет он полем или лугом.

Не знаю я, что там, вдали,
Кто вновь трубит сигнал победный,
Но тишиною безответной
Мне веет от родной земли.

                  ***

У мертвых забот не много,
В радость живым – что живы.
Под крик петушиный Бога
Спящие видят ивы.

Для Господа нет народа,
И каждый в глуши скудельной
На каждое время года
Ему предстоит отдельно.

Я, может, один лишь знаю
Родины дни и сроки
И всуе не поминаю
Темной ее дороги.

              ***

Там – вдали, у начала,
В тишине голубой
Три звезды колдовало
Над моею судьбой.

В зыбком – первая – зное,
Над горячей землей
Проплыла стороною
И была – ледяной.
А вторая – под кручей,
В ледяной темноте
Все пылала сквозь тучи
На дремучей воде.

Было горько на свете
Жить в  т а к и е  года
Оттого, что я третьей
Не видал никогда.

Но вдали, у начала,
В тишине голубой
Три звезды колдовало
Над моею судьбой.

              ***

За чередой домов –
Белая пыль долины,
Волчьи бока холмов,
Божья покорность глины.

Бедное сердце вскачь
Мчит за своей удачей,
А на окне – хоть плачь! –
Красный горит калачик.

                 ***

                                     М.

Путь в былое заказан,
Но мне снится ночами
В лунном кружеве газа
Остров давней печали.

Остров ломаных линий,
Чьи просторы убоги,
Где ползут по равнине,
Словно змеи, дороги.

И, не ведая броду,
С мелового откоса
Прямо в синюю воду
Катит полдень колеса.

И за окнами странно
В зыбкий час превращений
На груди океана
Пляшут звездные тени.

Блещут светлые спицы
В золотой теореме,
И сквозь вечность струится
Тонкой лентою время.

И под шорох тумана
Словно чудится поступь,
Но встречать еще рано,
А загадывать – поздно.

              ***

Белый утренний час,
Час омертвевших слов.
Серебряный сок, струясь,
Звенит в тишине стволов.

Трепетом тайных сил
Играет огонь в золе...
Я тоже когда-то жил
На милой глухой земле.