http://poetries.org.ua.index.php?id=1247151159

ДОРОГА (1973 – 1975 г.г.)

И по кругам скитаться
невозвратным.
                         А. Блок

                           ***

Двойное имя – истина и ложь –
У сути, что навеки вне теорий,
И в творчество идешь, как в крематорий:
Уже захочешь, так не повернешь.

Перегоришь – читай: п е р е ж и в е ш ь –
Пожизненно привороженный к смуте,
Чтобы создать частицу той же сути,
Соединяя истину и ложь.

                            ***

Я по ступеням безутешных снов
Блуждаю в скорбных катакомбах духа
Где, напрягаясь, различает ухо
Оттенки и остатки голосов

Текучих плазм и зреющих пород,
Пока еще без мысли и печали,
Что в зыбкой тьме впервые прозвучали,
В свой бесконечный двигаясь поход.

                             ***

Меж двух зеркал протянуты пути,
В слепой надежде уберечься тленья:
В одном – шумят забытые мгновенья
И навсегда прошедшие дожди.

Поля другого – девственно пусты,
Они в тоске по мне изнемогают.
Я все иду. Они же – отступают
И оставляют первому следы.

                            ***

За тыщу лет не износить горба.
Ступеньки лестниц нежно пахнут тиной.
Уже осенней алой паутиной
Мои желанья оплела судьба.

Сильней томится легкий лист души,
На ветке тоненькой светясь и холодея.
Ревет косноязыкая Халдея.
Ты шепотом мне что-нибудь скажи.

                           ***

Закутки мысли скорбны и темны,
Над городом гуляет ветр старинный,
И мы с тобою все из той же глины,
Но по-другому лишь обожжены.

И ощущенье позабытых сил
Еще томится в глубине скудельной,
Как будто кто-то мудрый и бесцельный
Фонарик песенки зажег и погасил.

                            ***

Набухла соком черная дыра,
Горячий пар висит над полем мглистым,
И, белые выкатывая свисты,
Ручьев и рек ломается кора.

Из трещин снова выступает бред
И плещется по закоулкам яви –
О доблестях, о подвигах, о славе,
Как некогда – не нам – сказал Поэт.

                            ***

В клочках афиш, в кругах рекламных тумб,
Меж кружевных излишеств алебастра
Гудят шары, махровые как астры,
Высасывая соки наших клумб.

Ты т а м жила, я проживаю т у т,
Нас быть вдвоем обязывает время.
Но почему в зеркальной теореме
Все три угла никак не совпадут?

                            ***

Звенит печаль и нежно светит смерть,
Но узкий лоб едва ль раздвинет слово.
Наш общий друг с экрана голубого
Нам преподаст, как надо жить и сметь.

Напомнит он несложных правил свод,
На все года по самой лучшей мерке
Прикинет все. Затем экран померкнет
И запоет полночный небосвод.

                             ***

Громадный мир развернут над тобой,
Он блещет красотою бесполезной,
И Сириус – его венец железный,
Сначала – красный, после – голубой.

Дверь заперта. Ты можешь плакать всласть,
Твои рыданья горя не умножат,
Угрюмый день опять измят и прожит,
И медным солнцем нам сияет страсть.

                                 ***

Мы все имеем собственное " я " –
Наследство плазм, запавшее в живущих,
Оно нам – как достоинство – присуще,
И в этом – эстафета бытия.

Июньской ночью отвори окно –
В слепых зрачках клубится хаос дальний,
Но прорастает в теплый дождь астральный
Вселенских пашен твердое зерно.

                                 ***

Познанье истин – перечень скорбей,
Один любил, другой, любя, – прославил,
И вот нам цепь однообразных правил:
Не укради и даже – не убей.

Любовь в потемках проводила нас.
И крик стоял. И ветер в город серый
Катил снега. И желтые химеры
Убитых лун у мертвых плыли глаз.

                            ***

В моей душе – пора осенних птиц,
Ночных костров и грустных недомолвок.
Все отчужденней пятна милых лиц
На сквозняках трамвайных остановок.

Летит трамвай сквозь сумрак ледяной,
Прожитых дней гремят, смыкаясь, звенья,
И навсегда прорвав оцепененье,
Горит фонарь над страшной глубиной.

                          ***

Прохладой рук нисходит благодать,
Глубинней зренье – при сполохах сердца.
На ржавых петлях повернулась дверца –
Каким пустыням за тобой сиять?

Пространства вывих или всхлип – шутя,
Но все никак не разойтись с природой:
Был крепким сон под первый шум дождя,
Стал мертвым он – в обнимку с непогодой.

                                ***

Не так я прост, чтобы, к земле склонясь,
Принять твой шепот за предвестье гула
Прекрасных дней, чей воздух ты вдохнула,
Порвав и позабыв навеки с ними связь.

От них осталось лишь одно: отринь!
Но что отринуть мне, немстительно и мудро, –
Свой горький хлеб? Тебя? Вот это утро?
Иного я не знал во тьме твоих пустынь.

                          ***

Канавами по дымной гуще стен
Прорезан сна неотвратимый слепок,
И в таинствах сращений и зацепок
Пронизан воздух тягой перемен.

Лучи ломают сумерки стекла
Под грай ворон на перевалах смысла.
Снег пахнет так убийственно и чисто,
Как будто вечность душу замела.

                         ***

Зимой как будто все наоборот:
Избыток сил, а дух почти немеет,
Под скорлупою нежно розовеет
Условность форм – лесов, полей и вод.

И в нежном свете захладевших слов,
В прикосновеньях ласковой дремоты
Невнятна жизнь, как сбивчивые ноты
Через пустырь протянутых следов.

                             ***

По всем широтам городских пространств
Шумит январь и гонит мыслей льдинки,
Лимонным воском оплывают рынки,
Как свечи, в смутном мире постоянств.

На темный свет их призраки собрал
Бессильный день, меж зыбких веток рея,
И над столом качает, каменея,
Звенящих соков ледяной хорал.

                            ***

Незнанье сумерек, неузнаванье снов,
Чужих абстракций хрупкие пределы...
Я черным был, ты притворялась – белой
И повторялась в зыбкой дреме слов.

Две крохотных пылинки, два крыла,
Мы все еще кружились, трепетали,
А там – вдали, – куда сходились дали,
Старинный вечер бил в колокола.

                            ***

В начале года помыслы щедры,
В конце его – плачевны результаты,
Их продувает ветерок утраты
В хитросплетеньях дождевой игры.

За темной рамой круговой озноб,
Озноб в тебе – такой пустяк и малость,
Но слепота их дивно сочеталась
И смертным потом озаряет лоб.

                           ***

Сцепил ручонки костяной божок
И потихоньку плачет за портьерой.
На улице вздыхает сумрак серый
И белый-белый падает снежок.

Вот и для нас настало время бед, –
Лицо судьбы придвинулось вплотную,
Но их встречать мы можем, не тоскуя:
Былого не было, и будущего – нет.

                          ***

Над цепким одиночеством моим
Витает сон серебряных задвижек,
Без устали слепые будни нижет
И серых страхов вспучивает дым.

В ознобе полдня зыбкий небосклон,
Огромный город бьется за стеною,
И вместе с ним слезою ледяною
Я сам сползаю по щеке времен.

                          ***

Калигула – солдатский сапожок,
Среди щедрот возьми мои заплаты!
Скользнул снегирь по ветке узловатой,
Сорвался снег и мысль мою зажег.

Я размотал мерцающий клубок,
В плечо, уткнувшись, плачет Ариадна.
Яснеет день. Дорога безотрадна,
Калигула – солдатский сапожок.

                         ***

Вот коготь вечера ударил по стеклу,
Речную гладь кривит озноб иудин,
Играет март над серой кровью буден,
Опять к цветенью повернув золу.

Душа в работе обнажает дно,
Твоя безликость ей послужит почвой
Для вымыслов и для причуд построчных,
И в этом я с природой – заодно.

                          ***

Что смерть одним, другим – насущный корм,
И тут трагичность чудится бессильным,
А я – поэт клокочущей бродильни,
Слепой тоски невылепленных форм.

Родящих почв спеша раздуть бока,
В напорах сперм взбухают жилы гнейса,
Вверху, как кондор, кружит Бетельгейзе,
И серой шерстью дыбится река.

                              ***

В обрывках грез заплесневела тишь,
Изгибом спин благоухает похоть,
Божок-вампир, величиною с ноготь,
Взрезает мрак, как огненная мышь.

Он, вереща, нацелит острый рот,
Внезапной искрой упадет на платье,
И мы кровинкой крохотной заплатим
За мыслей неопасный поворот.

                             ***

Ордою трав тот город обрастал,
Кипел в асфальтах, отдирал, как пластырь,
Любой июль – и фонари листал,
Все бормотал – не свидимся – и баста!

Он по шерстинкам прогонял озон,
Хрипел в пластах – по крутизне тетради
И жил в мечте – как мы живем в сонате,
И упирался в темный горизонт.

                       ***

А вот веселья у судьбы в обрез,
Меня сомненье тягостное точит:
Что, если в нежном бормотаньи ночи
От синих светов угорает лес?

Что, если гнезд шуршащее тепло
Уже таит пернатый клекот грома,
И угол зренья – словно угол дома,
Где нас вдвоем отчаянье свело?

                        ***

Который месяц мой смущает дух
Проныра Шварц, не изобретший порох,
Почти бессмертный и с собой в ладу,
Что никаких не примет отговорок.

Мой компаньон по написанью книг,
Блюдя инстинктом опыт изобильный,
Пока в ходу гигантская парильня,
В заботе он, – чтоб ветер не возник.

                           ***

Мост поцелуев тесен и горбат,
Под ним – вода, и мельница, и мельник.
Здесь догорает Божий понедельник,
А там, налево, – Гефсиманский сад.

Дома – как пни. И красный ком тоски,
Скользя по ребрам придорожных пахот,
Взвивает вихрь трепещущего праха,
Слепым бессмертьем затянув зрачки.

                          ***

Поближе к мертвым от таких живых –
Так лучше! Но отчаяние длится
И, как слепец, ощупывает лица,
Ища тебя – отличную от них.

И, не найдя, оно отступит в срок,
Признав, что жизнь размечена не нами,
А ты – придешь и вздрогнешь, под руками
Вдруг ощутив решетки холодок.

                          ***

Преображенной я тебя явил
И посягнуть на большее дал смелость –
Комочку судорог, которому хотелось
Урвать кусочек счастья и любви.

Ты вся прошла – как солнце над водой –
К печальной ночи тая и слабея,
Став золотым подобьем скарабея,
Который гонит шарик... золотой.

                            ***

Двойная смерть известна мертвецам,
И даже в полдень, солнцем разогретый,
Чешуйки сумерек снуют вокруг портретов,
Шепча про жизнь, неведомую нам,

Что мимолетом облучила бром
И отразилась в загустевшем взгляде...
Они для нас – уже вне вероятий,
А мы для них покуда не живем.

                             ***

В конечном счете – превращенье в пыль
Благополучных килограммов мяса...
Сезам, закройся! Если ключ подсказан, –
Мы ценны лишь как мировой утиль.

Так потерпи: наш переход на ты –
Как первый шаг по возвращенью к норме,
Когда в тебе уже порыв закормлен
Писать стихи или сорвать бинты.

                           ***

Во времени, где жили мы вдвоем,
Настал час шепотов, объятий, целований.
Чей китель там мелькает на экране?
Кем страшно так окрашен окоем?

Коробочки раскрыв, дрожат цветы,
Роняя зернышки грядущего напева.
Кто будет жнец загадочного сева,
По-птичьи жадные, накормит эти рты?

                                ***

Здесь – подо мной – бетонный горб моста,
Как мера сил и точка сопряженья
Двух берегов, как хмурый знак движенья:
Вверху – звезда, но и внизу – звезда.

Я – человек, стоящий у перил,
Я – тонкая во времени прокладка,
Здесь подвиг мой и, если мне не сладко, –
Я сам себя к тому приговорил.

                            ***

Широко вниз от призрачной межи
Текут предметы, образуя пары,
Как близнецы: под пленкой тротуара –
Деревья, облака и этажи.

Невидимы, пока не хлынет дождь,
В асфальтов пыль живые капли кинув,
И обнажит другую половину,
Сращенную по линии подошв.

                             ***

За окнами плывет зеленый зной,
С утра воркуют голуби на крыше,
Горячий ветер кисею колышет
И обдает крахмальной белизной.

И в зеркале, что нас уносит вспять,
Еще струится дым голубоватый,
И, несмотря на горькие утраты,
Нам никогда не страшно умирать.

                               ***

Печальный гномик, ты всерьез, всерьез
Поплачь среди сиротств автомобильных,
А я опять пузырь раздую мыльный
Излюбленных своих метаморфоз.
Нас краткий миг с тобой соединил
К излету дня. В заплывшее оконце
Сияет нам, как маленькое солнце,
Мозг комара сквозь облако чернил.

                       ***

Хотя печальный, но пока живой,
Сейчас опять открою я тетрадки,
Халатик твой опустит грустно складки,
И тень кивнет покорно головой.

Тут не  ч и т а т ь,  тут волком бы завыть...
А на снегах утихнувшей метели
При лунном свете промерзают ели
Так далеко, как только может быть.

                       ***

Ночную сказку вяжут огоньки,
Притихший мир стоит в оконной раме.
Когда мы спим, хирургами над нами
Бессонные колдуют двойники.

В ущельях мозга скальпели горят,
Ища следы запретных комбинаций.

Последствия полночных операций
Еще на день наш путь определят.

                             ***

Сегодня, полночь, – твой апофеоз,
Смерть бабочек в слепящих струйках газа,
Сиянье звезд – под вздохи унитаза,
И до утра не хватит папирос.

А поутру – преддверием конца,
В разрывах туч – за рубежами бедствий –
Придет прощенье всех несоответствий
За темную прозрачность озерца.

                          ***

Ты затверди: над позолотой книг,
Где чьи-то беды были и сгорели,
Еще бывают сумерки апреля
И солнце дня, мой верный ученик.

И солнце ночи, что пылает для
Отверженных, когда висками – выбель,
Когда в глаза прозрачно смотрит гибель,
На  т о  и  э т о  душу не деля.
***
А игроки расселись по местам.
Один из них, насупленный, как филин,
В чьей голове не больше трех извилин,
Подносит карты к сумрачным глазам.

Там, на ладони, бедное мое
Лицо под пальцами страдальчески кривится
Среди других печальной вереницы,
Из потных лап срываясь в забытье.

                        ***

Пора итогов – грустная пора,
Еще гудят и просят дали ноги,
Еще душа ворчит в своей берлоге
И крови ждет. Но кончена игра.

Нас подвигает воля предсуществ,
Их очередь за долей бедной плоти
За этот мрак, в котором вы  п о е т е,
И где на всех с избытком хватит мест.

                         ***

Я не люблю расхожей доброты,
Она всегда на грани перепева,
Я верю только в первозданность гнева,
Спасающего нас от слепоты.

Уродцы милые, кричите, я не ваш,
Товар лицом: здесь правит бог абстракций,
Но темный бог, вам в нем не разобраться,
Его ж вовек не купишь, не продашь.

                             ***

Я милой нежно пальцы целовал,
Над головой теней металась стая,
Я говорил, что скорый день, блистая,
Чудовищный рассеет карнавал.

Но поникала милая моя
И все молчала. В нараставшем свете
Баюкала, обняв, ее скелетик
Пыль нежная. И был той пылью – я.

                             ***

Там, на холмах песчаных, у дорог,
Не занесенных на страницы хроник,
В глухую полночь расцветает сонник –
Зловещий фиолетовый цветок.

В нем терпнет жуть заброшенных могил
И рева мамонтов еще блуждает эхо...
Мохнатый сфинкс, во времени прореха,
А дыр никто покуда не купил.

                                  ***

Ступай к нему, тут не беда, а так,
Пустяк, который сердца не встревожит,
Не сомневайся, твой приход умножит
Количество им столь ценимых благ.

Гуди, времен непрерванная нить!
Как моден он! На нем костюм мышиный,
Он – рыцарь дня, я – рыцарь ночи длинной,
Во все века нам нечего делить.

                                  ***

Я – рыцарь ночи. В зацветаньи фар –
Как Божий перст. За мной – толпа уродов.
Они визжат, зачуяв непогоду,
И визгом их наполнен мой кошмар.

Зачем же я в пути осиротел
И оскудел, признав мечты никчёмность?
Где донор, что наполнит бездуховность
Их темных душ или, вернее, – тел?

                               ***

Прозрачность дней – бесповоротность рам,
Нас вживе нет, и только третий некто
Покорно лег всем полотном проспекта,
Растянутым на крючьях пентаграмм.

Легко хрустит сатурнианский лед,
Бродяга Лот изглодан страстью летней,
Мерцанье кож обтягивает ветви,
И – как луна – висит огромный плод.

                              ***

О мука странствий в тяге перемен!
Бушует ночь под тонкой коркой света,
Тоска молекул в глубине предметов
Их жесткой воли разрушает плен.

Но только вот: в круговращеньи дней,
Где сущее становится грядущим,
Я мертвым был. Зачем мне быть живущим
В глухих потемках памяти твоей?

                           ***

Когда, судьбу печальную кляня,
Как Одиссей, услышишь тайны пенье,
К тебе придет веселое забвенье
С последним светом золотого дня.

Иссякнет время. И пронижут мозг
Слова всех клятв и гулкий мрак просторов,
И, расступаясь, покачнутся горы
И потекут, как разогретый воск.

                           ***

Биенья сердца бедного... Увы! –
И вот итог его любой начинки:
Горячий ветер, острые песчинки,
Скелетики иссушенной травы.

Трагедий нет. И в шелесте имен –
Бесскорбность той минуты настоящей,
Где мы повиснем радугой блестящей
На колесе у мельницы времен.

                           ***

Трепещет черный тополь тишины,
Сосет корнями жирный сок болота,
В полях небес всю ночь кипит охота,
Лай Гончих Псов колеблет диск луны.

Ночную душу потрясают сны
Слепой игрой провидческого дара,
И, не мигая, дымный глаз кошмара
Глядит в нее из древней глубины.


                          ***

Лежит на нас пространства цепкий гнет,
Твоя звезда пока живет, как Китеж,
Но, может, взор, что ты случайно кинешь,
Нарушит равновесие пустот.

И тайных сил – уже не обороть,
В огромный шар слепые слиплись миги,
Вот первый импульс разорвал вериги –
И нежно стонет огненная плоть.

                             ***

Над загустевшей духотой квартир,
Привычно расфасованной по сотам
Глухих годов, желанья и заботы
Перечеркнув, встает огромный мир.

Меня томит неведомое мне,
На скулах пляшут блики дальних зарев,
Там – слепь пространств, там в ледяном кошмаре
Цветок звезды взбухает в тишине.

                             ***

Нет, не во тьме, а на границе тьмы,
Где жесткий свет измолот и процежен
Узлами ив на глины побережий,
Живем собой покинутые мы.

Старинной грусти веток и камней
Нас темные опутывают нити,
Сжимая горло спазмами наитий
Всех невозможных и протекших дней.

                            ***

В июльском зное ублажит досуг
Меж белых стен прохладный заповедник.
Его сработал старый привередник –
Хромой кустарь с прыщами на носу.

В нем спит былое, словно динамит,
Под скорлупою тонкой и непрочной
И кажет мир мне яркий и порочный,
Где пьют вино и музыка гремит.

                                 ***

Стать мудрецом не трудно на мели, –
И даже как-то проще и безбедней
Прожить вот так до той черты последней,
Что в безысходной зыблется дали.

А утро солнцем брызжется в упор,
Кропя кварталы, пашни и откосы…
Но, если жизнь глуха и безголоса,
Зачем мне этот радостный простор!

                             ***

На черном небе – черный крест Весов,
В хлеву времен теснится стадо суток.
Их мир – блажен, а смех – визглив и жуток,
И дверь крепка, и на двери – засов.

Одной загадкой мучим полиглот –
Всех языков шутя постиг он бремя –
Но для чего и кто спасаем теми,
Чьи души даже песня не спасет?
***
Тропинка Плача, узкая, текла
В разрыв тоски, где в солнечном накале
По зыбким лицам тени пробегали,
И острый свет струили зеркала.

Был юный мир отважен и высок
И пребывал в их свете отраженном
Веселым сном, от жизни отрешенным,
И точкой тьмы, нацеленной в висок.

                             ***

С вечерних лип течет багровый пот.
Но перед тем, как в сумрак перелиться,
Трагичной ясностью вдруг полыхнет страница
И на колени пеплом упадет.

Почти финал тоски головоломной
В такой заманчивой, но продувной игре...
Я – как  с л е п е ц,  забредший в сад огромный
И  у в и д а в ш и й  лики на заре.

                            ***

О всех немот напруженная связь!
Во мне дрожит кантата перелеска,
Чешуйчатого, панцирного блеска
Над бывшей плотью, что теперь – лишь грязь.

Но каждый лист кровавой брызгой лег
На эту грязь – коряво и багряно...

Великое – лишь то, что безымянно,
В чем колобродят тайна и намек.

                       ***

Я по забытой родине грустил,
И так пришлось, что я поверил тайным
Ее мечтам и снам ее случайным
И не случайной тишине могил.

Дремало время рыжею совой,
Лелея мысль: в начале было слово,
А по вершинам бора векового
Ходил враскачку ветер верховой.

                       ***

Прозрачен омут памяти. На дне
Угасший день еще сплетает стебли
И отраженья зыбкие колеблет
Фигур и лиц в бессонной глубине.

На берегу мы тихо постоим,
Помянем тех, кем были мы когда-то,
Кто с нами был. Потерям нет возврата.
Спасибо всем – и мертвым и живым.

                        ***

Кружит звезда, колдуя и лучась,
И дерево, улавливая трепет,
Себя из праха терпеливо лепит,
Безвестной цели мудро подчинясь.

Мой темный дух на дерево похож,
Покорней смол плывет мое смиренье,
Но, пронизав листвы сердцебиенье,
Уходит в почву радужная дрожь.