Надежда сильнее меня

ИЗ ЛЮБВИ И БЕДЫ
(1958- 1972)

НЕ ПРОСИЛА!

Не просила, чтоб рожали,
не кричала; „Дайте жизнь!"
Темень темную разжали,
дух вдохнули, сердце вжали,
записали на скрижали
и сказали: „Ну держись!»

Кто б хотел вслепую драться,
о прощении моля?
Разбирались до меня,
разбирались без меня,
мне сначала разбираться.

Неужели я устану?
Не доплыв, пойду ко дну?
Возле финиша отстану?
Ленту грудью не рвану?

Не узнаю, пав на ринге,
чем он был? Чем будет он?
Мне б еще немножко риска...
Что смеешься, чемпион?

Я ж не плачу, я ж не жалюсь,
я ж в пути, как Вечный Жид...
Не просила, чтоб рожали ж,
не кричала: „Дайте жизнь!»


ДВИЖЕНИЕ

Как просто - жить. Как это грустно
что просто жить, что все пройдет,
что все пройдет и ляжет грузной,
напрасной памятью - про тот,
про этот день... Воды в природе
приход,уход, круговорот,
по новым руслам - и по моде,
на землю - и наоборот.
Волнам плескаться об утесы,
дождям и ветрам, всем семи, -
о совмещенные удобства
любви, базара и семьи,
корысти,страсти и коварства,
точащих землю, как кроты,
Отечества - и Государства,
Косметики - и Красоты...
Все нерушимо, все едино,
неотделимо от лица,
все бережет свои седины,
стоит на месте до конца:
так мелко, словно бы на блюдце,
так глубоко - не видно дна,
а волны бьются, волны бьются.,.

Но пробивается одна!

***

Из любви и беды, постепенно,
из любви и беды, не спеша,
из беды, как Венера из пены,
из беды вырастает душа.

Сад-земля, весь округлый и душный...
Раскаленное солнце печет...
Из беды поднимаются души,
клейкий яд по стеблям их течет.

Говорят, что и мед убивает,
если дал тебе меду дурак...
Пейте ж яд сей, хоть горько бывает,
когда мудрые яд свой дарят.


ВРЕМЯ СЕЯТЬ...

Время сеять и время сбирать:
собирай, собирай понемногу,
ковыляй, припадая с бедра
на больную, распухшую ногу.

Ничего, что устал, ничего,
что болит, умирает... Ты снова
из беды, из любви, из всего
высевай и выращивай слово.

Как дорогу, ты песню тяни,
строй, хоть град на ней ямы повыбил,
в путь отправь свои ночи и дни,
и друзей и любимых погибель.

Вспоминай все слова, все дела:
про Урал, Ленинград, про Житомир,
собирай, как сбирает пчела,
мед и воск твоего прожитого.

И спою твою песню,
не зря
забывая, где быль, а где небыль,
в час, когда проступает заря
на седом, на серебряном небе.


ДОРОГА

Дорога, ты подвижница.
Нельзя ль тебя сменить?
Все движется, все нижется
в блистающую нить...
Повечереет, смеркнется:
там звездочки лежат -
тут фонари, как зеркальца,
что на столбах дрожат.
И мельтешат, и кружатся -
мелькнул - и был таков -
в сыром асфальте, в лужицах
осколки огоньков...

Ты вьешься, озаренная,
струишься, как река,
глаза твои зеленые
блестят издалека,
и песня твоя древняя
таинственно звучит,
пока проезжим дремлется.
пока мотор стучит.
Сады и огороды
по двум твоим краям,
и радости короткие,
пусть с горем пополам.

Под солнцем и под дождиком
скитаются по свету
веселые художники
и грустные поэты.
Ты моей жизни эхо,
сестра моей судьбе.
И ехать мне, и ехать мне,
и ехать по тебе...


КАК Я ОПАЗДЫВАЮ НА АВТОБУС

Слеза замерзает, а то бы
Намок задымившийся ворс:
ушел из-под носа автобус, -
до дому одиннадцать верст.

Зачем рукавицей махала,
бежала почти что под ним?
Зачем пожилому нахалу
глазком подмигнула одним?

В потемках дрожит, самолетом
маячит в морозной пыли.
Ах, холодно, жаль самое-то
себя: обсмеяли, ушли.

Пока ты готовишься, горбясь,
обиду и холод терпеть,
твоя подымается гордость
и даже старается петь.

Вот так:
тара-рам, тара-рам, пам,
плевать мне с высокой горы!
А дома зеленая лампа
на столике желтом горит.

А дома мне тапки согрели,
а дома л скину пальто...
А скоро, веселым апрелем,
сама я не сяду в авто.

Вот так я иду. И при этом
к тебе, кто несчастен и лыс,
к тебе обращаюсь с приветом:
не злобься, товарищ, не злись,

опять, отлетав и оттопав,
в поход торопись и в полет,
и если ушел твой автобус,
пускай твоя гордость поет.


ЧУЖОЕ ГОРЕ

Л.Кагану

Мне говорят; „Живи в покое,
чего тебе недостает?"
Но горе глупое, людское
меня повсюду достает.

Я не ищу: оно находит
меня и сроку не дает,
и рядом ходит, рядом ходит,
и слезы льет. И в сердце бьет.

Я не могу уйти от горя,
я не умею жить одна,
как не умеет жить без моря
в нем закипевшая волна.


* * *

Что - с малостью жизни моей,-
что - с жалостью, с робостью, с ропотом,
что сделаю я для людей,
для синих очей твоих, Родина?

Что - душу из воска слепив:
из мягкости, мудрости, музыки?..
Что - зрячая против слепых?
Что - нервы и дух - против мускулов?

Но спрячусь в тебе и спасу
и горбясь от раненой гордости,
как дом черепаший, снесу
с собой - твои радости, горести...

Шажком черепашьим - вперед,
по строчке, по букве, словами все...
По капле - чернила и пот
с твоей синевою сливаются.


ПРАВДА

...Но песня
не согласна ждать!

Я знаю, жизнь моя лишь веха,
судьба - лишь искра от огня:
не я „шагаю в ногу с веком»,
а век проходит сквозь меня.

Вот он идет: ликует, ропщет,
рождает в муках и болит,
и я клонюсь, когда он топчет,
и я лечу, когда велит.

Чиня поломанные крылья
и клея зеркала куски,
одолеваю срам бессилья,
освобождаюсь от тоски...

Ну, что ж! Судьбе своей я рада,
хотя я знаю: явь ли, сон
мне не дадут увидеть, Правда,
твое прекрасное лицо,

но, слышишь, ждать не хочет песня,
и вот я окунаю вновь
тобой оброненные перья
в текущую из сердца кровь.


РУССКАЯ СКАЗКА В ТРЕХ ЧАСТЯХ

*

Живет народ, не тужит:
вечернею порой
бежит народ со службы -
и глядь - стоит герой.
Под снегом ли, под градом,
в разорванном пальто,
и говорит, что Правда -
вот то-то, мол, и то.
Кто глянет - усмехнется,
кто молча отвернется,
а он свое твердит,
ни перед кем не гнется,
спокойствию вредит.

И молвил правый суд:
он шарлатан и шут,
над ним все люди добрые
досыта потешаются,
слова его пудовые
в ушах не помещаются...
В ушах не помещаются,
в мозгах они мешаются
и строго воспрещаются.

Вот снег покрыл его лицо,
и смерть взяла его в кольцо,
и никого с ним рядом:
лишь месяц молодой...
А он: Эй, люди, Правда -
вот то-то, мол, и то.

*

Живет народ, не тужит.
Под вечер ли, в обед
бежит народ со службы -
уже героя нет.
Никто души не бередит,
никто покою не вредит.

А только снятся ночью
глаза его недобрые,
и в голове ворочаются
слова его пудовые.
Стоит герой, хохочет,
а помирать - не хочет.

*

Тут рады ли, не рады -
еще выходят сто:
- Ребя, не смейся: Правда -
вот то-то, мол, и то!


ЛЮБЛЮ НЕКРАСОВА

Когда
страдают люди,
что им
слова напрасные,
штык, не иглу им, - дыры штопать.
Люблю Некрасова.

Когда
обида жжет и губит -
ударь, не спрашивай.
Беду и боль душа не любит.
Люблю Некрасова.

Когда страда - не ожидают
ни сна, ни праздника,
горшки не боги обжигают.
Люблю Некрасова.

И как ни красьте стих дешевый
словами красными,
люблю! Вы слышите, пижоны?
Люблю Некрасова!


* * *

Не ври, не ври, здоров, не болен,
свою судьбу благодари,
ешь хлеб и мясо. Будь доволен,
и лишних слов не говори.

Люби жену. Лови ночами
ее дыхание у щек.
И так, в терпенье и в молчанье
будь жив: чего тебе еще?

Эпохе под ноги травою
стелись, перемогая боль.
Зачем так горько и тревожно
искусство плачет над тобой?

Eго бессмысленная сила
вдали от рабства и от зла
так высоко тебя носила
и никуда не унесла...

Под лязг железный, звон кандальный,
сквозь стон отцов и сыновей
поет нежданно и скандально
смешная птица - соловей.


О НЕЖНОСТИ К ДРУЗЬЯМ

Вот опять ты от нуди, от лжи, от усталости валишься,
вот опять он,сгоревший, свой дом предает топору.
Нет, не надо, не надо, мои дорогие товарищи,
мои братья родные, не надо, я вам говорю.

Глажу я ваши раны. Гляжу на них с грустью и робостью,
на горячую кровь я холодный снежок порошу.
Моей родины радость! А радость без боли не родится.
Ради радости - боль принимаю и „больше!» прошу.

Наши дети заглянут в холодные очи учебников,
чьи слова им ответят? Чьи лица? И чьи голоса?
Кто? Чиновник заклятый? Делец? Солдафон? Или честные,
повидавшие правду и зрячие наши глаза?

Расскажи им, поведай (а если не можешь - проваливай!)
Прозвени в свою медь, протруби в свою злую трубу,
как мы жили на свете. Как собственной кровью кровавил
красный цвет на плакатах и красные сукна трибун.

Вот и все. Разве мало? Разве мы умирать не приучены?
Разве грустен роман? Разве дешев конец? Разве плох?
Что ушла наша жизнь и вошла в эти песни плывущие,
в полыханье полотен и в плотную детскую плоть.


БАЛЛАДА СОБЛАЗНОВ
Леониду Пугачеву

И снова подрастают дети,
не спят, волнуясь, по ночам:
порок красив, а добродетель
строга - вот корень всех начал.

И только выберут, согласны
по тропке праведных идти,
как змеи, выползут соблазны
и шепчут, сбившись на интим:

„Идти - иди. Но риск? Но дерзость?
Но - боги спят, как ни молись,
не оплошай, на них надеясь!
Отведай яблочка, малыш!

Жрецы - те робки. Грязь с порталов
отмоют, скроют и - смолчат.
Отколь узнаешь, мой спартанец?
Отведай яблочка, смельчак!

Все - до осы от носорога -
разнообразно, как соблазн,
земле претит односторонность:
отведай яблочка, сопляк!»

У вишен сок под кожурами,
цветут и пахнут кизили,
и солнце жарко, как желанье,
румянит яблоко земли.

ЗАВТРАК

Он делал завтрак. Он любовно
скорлупки надвое рассек.
Один желток - желтей лимона.
Другой - краснее, чем песок.

И в них дрожала обреченно,
и на сковороду текла
жизнь белых кур, жизнь пестрых, черных,
разнообразья и тепла.

Поел, попил и бодрость вдунул
цигаркою очередной,
и мозг ворочался и думал
в яйце коробки черепной.

Узнав жестокой мысли прелесть,
был добр и весел человек.
Яйцо земли на солнце грелось.
Цвел день. Шагал двадцатый век.

Кружились бабочки и птички.
Летел событий кавардак.
Вращалось хрупкое яичко.
Горела солнца сковорода.

Там воронки... А там воронки...
Военный дым. Атомный чад.
Пылает солнца сковородка.
Года идут. Часы стучат.


СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЕ СТИХИ

Фаине Шмеркиной

Сияет пол, натертый заново,
еще светлей, еще рыжей,
смешались елочные запахи
и дух ванили и дрожжей;
здесь бормотанье патефонное,
и рюмок звон, и пробок щелк,
там, за стеной, дыханье сонное,
головок детских теплый шелк.
Легко, как петелька за петельку,
словцо берется за словцо.
Звенит твой детский голос, песенка,
сияет доброе лицо,
и старый мир с печальной радостью
любуется из-под очков
тобой, из прелести и слабости,
и лепета, и пустячков.
А завтра - неуклюжим ящером
он доброту с себя стряхнет,
газетой влезет в щели ящиков,
из репродукторов дохнет,
и застилая Запад матовый,
он выползет на склоне дня,
пустынной тенью гриба атомного
людей от жизни заслоня.
Но ты, что сыплешь смерть, как манну,
что целишь метко, бьешь вповал,
ты тоже звал кого-то мамою,
ты тоже песни напевал,
и у тебя сидят знакомые,
и влагой рюмочки дрожат,
и у тебя головки темные
на белых наволоках лежат.

Как это с песенкою вяжется?
С веселой нитью мирных дней?
Как это взвесится и скажется
на жизни проклятой твоей!
Мир над тобою, полка книжная,
огонь труда и дым костра,
мир над тобой, погода лыжная,
и мир над вами, вечера,
над вами, дворики и лесенки,
и детских комнат теплота.
Мир над тобою, свет мой, песенка!
Мир над тобою, Доброта!


ПЕРВАЯ ЧЕТВЕРТЬ*

Я работаю в школе: тетрадки и книжки,
кверху тянутся руки, привычно и просто...
А выходишь - маячат дозорные вышки,
и на них часовые высокого роста.

Листья держаться насмерть. Торопится осень.
Выбиваясь из сил, зеленеют травинки.
„Джентльмены удачи» журналы мне носят,
мы читаем о Гоголе и о Стравинском...

Плеск дождя за окном: он сырой, равномерный.
Он знакомых с ненастьем братает на вечер.
Злы и терпки слова. И не меркнет, не меркнет,
раз затеплившись в мутных глазах, человечность.

Почему они верят мне? Верят и дарят
пониманьем. Прошедшим и будущим платят.
Или, старым сияньем наполнясь, ударил
электрический свет в донкихотские латы?

До утра! Может быть, разорит и унизит
новый день мою трудную, шаткую радость?
Что ж, упал - подымись, что ж, согнут - разогнися,
да простит тебе тот, кто не падал ни разу!


СКАЗКА С ДИАЛОГОМ

Живет поэт: слегка рассеян,
и светлоок, и чернокудр,
а рядом с ним живут соседи, -
творцы блинов, убийцы кур.

Поэт свои поэмы пишет
единым росчерком пера -
соседи к вечеру чуть дышат
от снеди, съеденной с утра.

Когда же утром, в общей ванной
они встречаются, скользя, -
презреньем и негодованьем
полны их лица и глаза.

Он: - Взамен души в них бес корысти,
а вместо мудрости - живот!
Они: - Вот голодранец! Без корыта,
и без кастрюльки - а живет!

Он: - Зачем дано им сердце, руки,
мозг и божественная речь?
Они: - Вы знаете, он даже брюки
не снимет перед тем, как лечь!

Он: - Свет человеческий и гордый,
неужто ты навек погас?
Они: - Опять не гасит свет в уборной
и забывает в кухне газ!

Два войска проверяют фланги,
высоко головы держа,
и ветер ссоры треплет флаги
непримиримых двух держав.


* * *

Нет, хоть убей, не понимаю,
до тупости, до немоты,
как в этом мире, в этом мае
сосуществуем Я и Ты?

Я полунощник и поденщик
в саду любви и красоты,
и ты - насильник, ты подонок,
растлитель затаенный - ты.

Как в час, когда я рад ребенку,
когда меня ласкает кров,
ты выстригаешь под гребенку
всю жизнь, смывая с пальцев кровь,

и как мои большие руки,
кругом в мозолях от мотыг,
не одолеют той науки:
найти и стиснуть твой кадык!


* * *

Нет, я не коснусь вас болтливым стилом,
любимые лица под толстым стеклом.
Я лишь подышу, вас держа пред собой,
Я лишь посижу, побаюкаю боль,
я только - ей ласково поворожить:
„Спи, дочка, спи, ласточка, не ворошись:
метаться ведь нечего от мужа к жене.
Иначе далече, а других уже нет...»
Вот билось. Вот - радовалось. Струилось, Текло.
Вот - баста! Запрятывалось! Туда! Под стекло!
Глаза ненаглядные, и вечный покой
под тихой
стеклянною,
уснувшей
рекой.


ПАМЯТНИК

Юлию Даниэлю

Когда свои круги минуешь,
и, может быть, последний круг, -
чьи имена ты именуешь,
мой милый, мой беспутный друг?

Чьи лица - листьями, корою,
стволом - врастут в твои черты,
пока становишься героем
и станешь памятником ты?

Расскажет кто ли, где ли, с кем ли,
каким свершится тот момент?
Каким вернет тебя на землю
большой, тяжелый монумент.


СВОБОДА

Ю. Даниэлю

Свобода, как ты дорога!
Вода твоя вкусна.
Неколебимы берега
труда, любви и сна.

Неугасимы огоньки
поселков и столиц,
и словно яблоки, гладки
овалы детских лиц.

Свобода! Воздух, свет, дома,
дорога, сердца бой...
Ты разумеешься сама
собой. Сама собой!

И трудно узнает душа,
всей болью мышц и жил,
что воздух нужен ей - дышать,
а сердце нужно - жить.


* * *

Л. Б. т Ю. Д.

Веселый, теплый дом,
наполненный любовью,
воздвигнутый трудом
и освященный кровью.

Я за тебя дрожу,
а без тебя я стыну,
и все-таки скажу,
что быть с тобой - мне стыдно.

О вечера, когда
летя на свет из теми,
друзей моих беда
стучит в глухие стены!

Она стучит, стучит,
она кричит басисто,
а дом молчит, молчит,
мой дом молчит бессильно.

Мой дом молчит в ответ,
в ответах мало толку,
и льет за окна свет
классическая елка.



* * *

Юлию Даниэлю

Я боли больше видеть не могу;
позволь, остановлюсь, позволь, устану.
Плыви, мой друг, плыви, а я отстану.
Плыви - я посижу на берегу.

Плыви по морю боли, милый друг.
Позволь, усну. Позволь, глаза закрою,
позволь, умру. Позволь, в песок зарою
я голову, и пусть оглохнет слух.

У серых стен я молча посижу.
Плыви, мой друг, плыви по морю боли.
Не оглянись - и выплывешь на волю,
а я тебя глазами провожу.

Не чаю я, как душу мне спасти.
Отчаянье отваге не помощник.
Прости меня, что в этот час полнощный
я шлю тебе последнее прости.

Плыви - а я опять вернусь на круг.
Плыви - не мне учить тебя неволе,
так срамно мне, но я не в силах боле.
Плыви по морю боли, милый друг!


ВОПРОСЫ

Слеза взошла в глаза,
чтоб мир двоить и скрашивать.
Мне нечего сказать,
я буду только спрашивать.

О чем звенит ручей,
когда он в пене воды мчит?
Зачем его речей
не смыслят переводчики?

Куда бежит вода,
торопится и тратится?
Когда пройдет беда?
Когда умолкнет трапеза?

Зачем сижу и жду,
смотрю за окна пристально,
слежу твою беду,
своей печали признаки,

пока портняга-ветр
судьбу нам перекраивает:
то здесь отрежет метр,
то там его пристраивает?

Еще спрошу, за что?
Дойму тебя вопросами...
А солнышко зашло
за тучи, спать без просыпу.

А помнишь, как пасло
на синем небе облаки,
и льстивое тепло
гуляло с нами об руки?

Вернется ли назад,
лучами раззолачиваясь?
Смотрю в твои глаза,
смотрю. Не отворачиваясь.


РАСТЕРЯННОСТЬ

Бежать? Не выйдет!
Пред небом - крыша,
порожек - в сенцах,
стекло - в окне:
есть очи - видят,
есть уши - слышат,
прибавьте сердце,
оно во мне.

Была из радости,
из вольной воли,
цветки срывала
в своем лугу,
а против рабства,
безумья, боли
я спасовала,
я не могу.

Томитесь, любите,
огнем горите
в крутом снегу вы,
в глухую ночь,
молчите, люди,
не говорите,
я не могу вам
ничем помочь.

Одни приходят,
жалеют, учат,
летят все выше,
сильны,чисты,
другие шкодят,
друг друга мучат,
не правды ищут,
а правоты.

А ты, о друг мой,
ты, сильный, нежный,
когда-то знавший,
что как сказать,
сгоревшей трубкой
дымишь прилежно,
слова донашиваешь
и лжешь в глаза.

Учить? Чему же?
Любить? Не любим!
Рискнуть? Не будем!
Уйдем во тьму!
Так что ж мы можем
дать людям? людям?
Ну, пусть не „людям"
хоть одному?


МУРАВЕЙНИК

В Магадане и в Нью-Йорке,
и куда б ни занесло,
строим, роем наши норки,
селим запах и тепло,

чтобы гнало умиленье
к ним - со всех сторон земли.
(Уменьшенье, умаленье:
затаился и замри),

чтоб мой маленький миражик
был мне мира мировей,
чтоб любил свою мурашку
безотказный муравей.


* * *

В день судный можешь мне ни взгляда,
ни состраданья не дарить:
я побежденный - и не надо
со мною много говорить.

Лишь прикажи мне - я исполню,
мигни - я сразу все пойму
ты бог - я грешник в преисподней,
защита раю твоему.

И снова день настанет судный,
черед тебе нести мой крест...

Но неизменной будет сумма
от этой перемены мест!


* * *

Как от нее я устала,
как все сильней устаю.
Вырвите горечь, как жало,
вырвите горечь мою.

Чтобы по белому снегу,
словно сама не своя,
с лаской, с улыбкою, с негой
черная стлалась змея.


СТУЧИ!

Во что поверить? Нет пристанища!
Что полюбить? За кем пойти?
Вожатый быстрый и блистающий,
как видно, сбился ты с пути!

Тропинка-правда, не открыв лица,
уходит в солнце и в траву.
И все ж - „аукнется-откликнется»?
Аукай, бедненький! Ау!

Душа, багровая от крови вся,
течет по капельке в ночи.
И все ж, „стучи - тебе откроется»?
Стучи, мой маленький, стучи!


СМЕХ

Сильнее всех, добрее всех,
не умолкай, о друг мой смех!
Не путай суть свою, не прячь:
со мной ты врач, а не палач!
Вот челн на скалы понесло,
но ты не ветер, ты весло.
Смех, ты не меч мой, ты мой щит,
моя защита из защит!


БАЛЛАДА О НАС ВАШИХ ДЕТЯХ

О чем ты успел передумать,
Отец расстрелянный мой...

Б. Окуджава

Мы не такие! Не такие,
как замышляли вы, любя!
Всплыв, когда вы нас потопили,
как полюбили мы себя!

Что в мире нашей жизни терпче,
когда на свой дневной парад,
раскинув флаг, скрывая течи,
выходит в море наш корабль?

А мы, избравшие законом,
чтобы не плакать, не пенять,
завидя берег незнакомый,
его готовимся понять.

На руль мы руки налагаем,
со смехом тяжести влачим,
слова, которыми вы лгали,
мы сроду больше не кричим!.

Смертельный бой наш тих, нежарок,
и мы „Варяга» не поем,
мы просто песню Окуджавы
из уст в уста передаем.


* * *

Страшусь двух слов: „всегда» и „никогда»,
страшусь двух слов, их двойственности жадной:
последнего печали безотрадной
и первого, чья ветреность горда.

„Всегда, всегда...» Мой птенчик, мой птенец!
„Всегда, всегда...» Что ж, тешься, утешайся,
чтоб после, в одиночестве тишайшем,
учиться слову странному „конец».

Но если так, плачь, мальчик, плачь, малыш!
Век вопрошая, время проницая,
ты сам того не знаешь, прорицатель,
подле каких порогов ты стоишь.

Придет любовь - уйдет, придет беда -
уйдет... придет... уйдет... Концы с началом свяжешь
и, может быть, вослед за мною скажешь:
„Страшусь двух слов: „всегда» и „никогда».


КРУГ

Учусь, учусь, во тьме мечусь...
Учусь ходить, учусь смеяться,
учусь в холодном разбираться,
учусь горячего бояться,
обману и любви учусь,
учусь, учусь... Сквозь годы мчусь.

Учусь, учусь, сквозь годы мчусь...
Учусь учитывать, предвидеть,
учусь, учусь смотреть и видеть,
и ненавидеть и обидеть,
зависеть и терпеть учусь,
Учусь, учусь... В кругу верчусь...

Учусь, учусь, в кругу верчусь.
Учусь стирать, учусь готовить,
учусь молчаньем прекословить
и отрицаньем славословить.
У мыслей чуждых и у чувств
учусь: самой себе учусь.

Учусь, самой себе учусь.
Учусь, уже построив зданье,
для новых игр искать заданье,
учусь болезни и страданью,
от жизни медленно лечусь...

Учусь, учусь, во тьме мечусь.


* * *

Поистине чудо, что мы
живем, не чураясь успеха,
живем среди плача и смеха,
средь лета, а также зимы.

Поистине чудо, что мир,
где столько всего накопилось,
не кончилось и не забылось,
все так же желанен и мил.

А это не чудо ль, что ты,
земля, увлажненная кровью,
с признательностью и с любовью
даришь нам хлеба и цветы?

И между тюрьмой и войной
все рады, все сыты, все пьяны,
так желто и красно вино,
так звонки и полны стаканы.

А главное чудо: шутя
и с жизнью чудак расстается.
Не смысля, смеется дитя -
все ведая, старец смеется.


НЕ Я
Ю. Д.

Нет, то была не я, не я!
Не я глазами колдовала,
не я губами целовала,
не голубок и не змея,
и не своя и не твоя...

И вновь - не я,
опять - не я,
под стук колес, на жестком ложе,
за молодой немудрой ложью
боль и погибель затая,
не я, клянусь тебе, не я!
Не я открыла дверь - беде
с нечеловеческою мордой,
не я была в те годы мертвой
и ожила невемо где,

не я, не я, из года в год, -
с другим лицом, с другой судьбою -
женою, матерью,сестрою
перебывала в свой черед,

не я в веселые моря
бросала радость и усталость...
Чудная жизнь вдали осталась,
чужая чья-то, не моя.

Гляжу, на локоть опершись,
дивлюсь, волнуюсь, протестую...
В свою не верю, прожитую,
еще не конченную жизнь.


* * *

...А мозг живет отдельно
от торопливых тел
среди дневных, постельных
и разных прочих дел.

В днях, от событий плотных,
вестей, страстей, словес,
он, академик, плотник,
и по морям пловец.

С утра ладонь в работе,
вытруживает хлеб.
С утра душа - в походе,
а он - за нею вслед.

Увидит - не поверит:
трудясь, ища, свища,
разнимет и проверит,
даст имена вещам.

Зрак тупости округлый
своим лучом слепя,
он вдруг поднимет руку
на самого себя.


Душа сгорает в уголь
или как смерть, бела,
а он забьется в угол
и смотрит, как дела.

И смотрит. А не сможет,
устанет, наконец,
он сам вам в руки вложит
свой яд или свинец...


ПРОЩАНИЕ

Волковым: Лине и Алику

Пробил час. Божий глас раздается
над расколотой нашей судьбой...
Половина души остается,
половину возьмите с собой,

чтоб в полосочке памяти узкой
вечно пел дух берез и полей
о печали еврейской и русской,
о немолчной печали моей.

*

Вот уедете - и все:
память птицей голубою -
гильотиной - колесо
над моею головою.

*

Что же делать, раз выпало так,
раз так хочет неистовый Бог?
Он и вечно был грозный чудак,
но грозней начудить бы не смог.

Зов судьбы, голос труб, гром литавр,
за плечами две тысячи лет.
И деревья, с корнями, летят,
а другие рыдают им вслед,

потому что - смирись и замри -
тот же Бог за тобою, за мной,
потому что росли - из земли,
потому что срослись - под землей,

потому что, кого ни моли -
рок - стоять - на посмертный почет!
Ах, как ранены корни мои!
Как им больно, как сок их течет!


„ДА» или „НЕТ»

„Нет!» Неистовый привет
разрушения и бунта,
Он врывается, как будто
в темноту - фонарный свет.

На единственной струне
песню тонкую заводит
и гуляет по стране:
по полям и по заводам.

Напевает и манит
зло, и яростно, и слепо
„Нет», бумажник без монет,
закром в засуху без хлеба...

„Да!» Холодная вода
и горячая похлебка.
Разделенная беда.
Знак заботливый и робкий

вмиг проникнет сквозь огонь
и сквозь запертые двери
„Да!», творящая ладонь:
кто полюбит - тот поверит.


* * *

Леониду Григорьяну

Всю ночь душа моя
по воздуху летала,
ей лунная струя
о чем-то лепетала,
там тучи-дерева,
там облачки-поляны,
и были все слова
невнятные - понятны.

А утром - чей-то зев,
рассветный блеск повсюду,
в двери гремит засов,
в шкафу звенит посуда,
скрипит вороний карк...
Опять потянем лямку!
Не втиснуться никак
в свои земные рамки.
Что за ночь ни припас,
грабитель белый грабит,
и заводной скрипач
на скрипочке играет...

Но есть привычка - жить:
брить или пудрить щеки,
горячий кофе пить
и чистить платье щеткой,
в трамвай набитый лезть,
на службу торопиться,
на стул разбитый сесть
и над столом склониться,

и оглянувшись вдруг
в миг выхода иль входа,
понять, что все вокруг
совсем не так уж плохо!


ГИМН ЯМБУ

Еще звенишь, еще не умер,
удар врагам и дар друзьям,
любовь и гнев, печаль и юмор,
четырехстопный славный ямб.

Ты нам историей завещан,
урок отцовский сыновьям,
свободный дух, живой и вещий,
оружье славы, гордый ямб.

То очаруй, то грозно свистни,
то будь отшельник, то буян,
отец поэзии и мысли,
и бог веселья, добрый ямб.

И я б легла, сложив оружье,
среди могильных черных ям,
когда б со мной ты не был дружен,
мой старый спутник, верный ямб.

Но я услышу голос вечный
и волю дам твоим струям,
мой честный, чуткий, человечный,
чеканный, чистый, четкий ямб.


СЛОВА

(Мария и Марфа)

Словцо, что понравилось вам -
душа у словечка кривая:
я, Марфа, не верю словам,
я бедность в словах не скрываю.

Прекрасное слово „вода» -
для жаждущих - страх и проклятье,
в жару - не спасет никогда
прекрасное слово „прохлада»...

Я стану трудиться: водицы налью,
я дров наколю, потеплей натоплю,
и солью насущной - твой хлеб посолю:
все это тебе, вместо слова „люблю».

Но вот ты напился и сыт,
тебя теплота разморила...
Мой друг, мой желанный, мой сын,
зачем же ты шепчешь: „Мария»?

И шепот ползет, словно ветер с лаванд:
„Мария, Мария, скажи мне СЛОВА!»


В ПУШКИНСКОМ ЗАПОВЕДНИКЕ

Все свершалось очень просто
под сиянием Его.
Рощи строились по росту
для крещенья своего.
Камни, корни, водопады,
песню, память и печаль -
все назвал Он так, как надо:
Он, начало всех начал.
Время-путник, время-пряха,
время - путаник седой,
время прах смешало с прахом
под землей и под водой.
А Россия, а большая
матерь сына своего
слушает - Его ушами,
видит - зрением Его.
До сих пор луной асплывает.
До сих пор зарей горит,
до сих пор Его словами
с сыновьями говорит,

Так же дышит сладким, горьким
духом клеверов и мят,
те же липы во Тригорском
так же листьями шумят,
тот же дуб ветвями машет
солнцу, ставшему в зенит,
и под крыльями комашек
воздух тоненько звенит.


СТАРЫЙ РОМАН

Вы любите ли в снег и слякоть.
забравшись в свой надежный дом,
смеяться, гневаться и плакать,
листая пухлый, пыльный том?

Герой родился! Что-то будет?
Сперва его страданье ждет.
Все на беднягу - бог и люди,
никто на помощь не придет.

Он разорен!.. Он чуть не умер!..
Ну, наконец-то повезло..
Утешны слезы. Крепок юмор.
Дрожит поверженное зло.

Дитя лукавого подтекста,
не в силах вырваться сама,
я нежно думаю о тех, кто
был прост, как лето и зима.

Кто, укрощенным и ученым,
нам подарил закваску ту:
злость мазать краской самой черной
и самой белой - доброту.


ПЕСНЯ ОБ ОДИНОКИХ МУЗЫКАНТАХ

И в тех скопищах, где лица стали мордами,
и в тот час, когда шатается галактика,
музыканты, музыканты старомодные,
не смолкает ваша музыка галантная.

Над богами, над богами одноногими
по закону и по совести построены,
музыканты, музыканты одинокие,
что бормочете, бормочете по-своему?

Над домищами, домишками, сараями,
над Америкой, Италией, Японией,
что вы молите, что сердитесь, стараетесь?
Может, будете услышаны и поняты?

Ваш язык, как птицы крик, как снега таянье,
позабытый, неразгаданный, нечаянный...
Над Америкой, Японией, Италией
человеческое вещее отчаянье...


МУЗЫКА

Лине Волковой

Срываясь звонко из-под стрех,
стучатся льдинки об трубу,
ложится скромный, белый снег
на пожелтевшую траву.

И запах Родины, как дым,
как плач ребенка, как ночлег;
по рекам сонным и седым
сугробы наметает снег...

Сплелись въедино сердца мгла,
надежды ветер голубой,
печали тонкая игла,
себя убившая любовь.

К теплу и счастью не спеша,
дыша морозом молодым,
тихонько движется душа
сквозь легкий, светлый, снежный дым.

Когда жестокой мысли бег
прервать захочет твой восторг,
когда сквозь тихий этот снег
пробьется разума росток,
ты растопчи его ногой,
не дай ему ни пить, ни есть,
он здесь чужой, он здесь другой,
он лишний! Он не нужен здесь!


ДИЛЕТАНТЫ

I

Едва опомнясь от станка,
от кухни или трепа,
пошла писать твоя строка,
придумывает тропы.

А беспорядок здесь каков!
Какой тут беспорядок!
Меж стульев, рюмок, каблуков,
лирических тетрадок,
среди туманных, но весьма
драчливых убеждений..:
Ах, беспорядок! Бес ума!
Безвольник и бездельник!

Давайте сами на себя
посмотрим без парада:
назвали мы его „судьба»,
а он был - беспорядок!
И это он - тот самый меч,
рассчетливый и ловкий,
которым нам рубили с плеч
невинные головки!

А кто сберег - хранит для шляп...
Привыкли, видишь, с детства
ни пить, ни есть, ни размышлять -
все в зеркало глядеться...
Уединенья строгий блеск,
задумчивости лупу
подарит ли нам жизнь, о бес -
порядочные люди?
Скорее нет! И старый визг
привычек и приказов
нам вместо слов: остановись,
мгновенье, ты прекрасно!

II

Пьяный пыл пошел по рожам,
отказали тормоза.
У пророков, у пророчиц
помутневшие глаза.
Гениальность разной масти,
каждый с вечностью на „ты»,
и бунтует пьяный мастер
против пьяной красоты.
Мастер мощен, мастер молод,
рад, что родом из мужчин,
дух его тревожит голод
размышляющих машин,
ну, а дева - просто Ева:
слезы, слабости, белье...
И кладет одною левой
каждый под ноги ее.

Я не враг их злого пыла,
ну - и пира, ну - и драк,
было то и это было,
все бывало да не так!

Прошлый век в них, что ли, умер?
Душу отнял бес - фаюм?
Мастер, мастер, где твой юмор?
Остроумец,где твой ум?
Плотный дух валит и душит
слабость - рыжей бородой.
Где ж твое великодушье,
мастер, мастер молодой?
Что есть совесть? Что есть счастье?
Скажешь, песенка стара?
Так зачем по этой части
ты подался в мастера?


ДИДАКТИЧЕСКИЙ РОМАНС

Мой друг идет по терниям,
он что-то потерял,
он ходит как потерянный...
Ходил и повторял:
„Я что-то потерял?»

Терял он грусть и радость
и много дел и слов,
но как зеницу ока он,
но возле сердца, около,
берег, лелеял разницу
между добром и злом.

Он песни пел доверчиво,
он камни покорял...
Но вот однажды вечером
увлекся красноречием
и как-то потерял.

Судите, разве весело
в полете ли, в пути,
без этой малой толики,
вот так, без равновесия
по легонькой, по тоненькой,
по жердочке идти?

Мой друг идет по терниям,
он что-то потерял,
он ходит как потерянный...
Ходил и повторял:
„Я совесть потерял?»

Ах, не давайте ризницу
души своей - на слом!
Ах, не теряйте разницу
между добром и злом!

1963 г.


* * *

А ларчик просто открывался:
открылся - зазвенел!

Поднимут туши от кроватей,
проснувшись, сто свиней.
Наставят уши, стануть слушать,
ворча,залетный звон,
и тут же выплеснут из лужи
визг первобытный свой,
что, мол, приятней, в этом жанре,
звон нежный в кошеле
и что свою свинину жарить
способней в тишине.
Поднимут туши от кроватей,
поколыхают жир...

А ларчик просто - открывался,
не мог закрытым жить!


ПОЭТЫ НЕ ЛЮБЯТ ПОЭТОВ

Там жили поэты - и каждый встречал
другого надменной улыбкой.
А. Блок

У поэтов есть такой обычай:
в круг сойдясь, оплевывать друг друга
Д. Кедрин

А мне чужих стихов не надо:
мне со своими тяжело.
А. Гитович

Железкой из камешка люди
свои добывали огни.
Поэты поэтов не любят.
Читателей любят они.
Поэты не любят поэтов.
Поэты читателей чтут.
Как будто бы камень - по эту,
как будто железо - по ту
черту,

где угрюмо, ревниво
сшибаются, лбами звеня,
во мраке - огниво с огнивом,
и нет между ними огня.
Поэты не любят поэтов.

К читателю тропку торю:
сто раз говорилось про это,
и в тысячный раз повторю,
о том, как коробилась почва,
и лес, занимаясь, гремел,
когда беспощадно и точно
кресало всекалось в кремень.


ЧТО-ТО НОВОЕ СЛУЧИТСЯ

Все дорога, все дорога.
Огонек звезды лучится.
„Ну, пошел же, ради бога!"
Может, новое случится?

Ах, наш синенький автобус,
с грунтовой дорогой ссорясь,
неожиданно озлобясь,
набирает третью скорость!

Полетели тучи, ели,
месяц рожками стучится
прямо в крышу...
неужели
что-то новое случится?

В окна рвется ветер, ветви,
воздух лета, дух движенья!
Ни в одной тяжелой битве
я не знала пораженья,
ни одна беда земная
надо мной не приключится
до тех пор, пока я знаю:
что-то новое случится!


* * *

Л. Пугачеву

Вранье! Мы, все же, победим!
Не говорю, что одолеем!
Всего скорее околеем,
наивно доказуя им,
что деньги - сор, а слава - дым...
И все же, все же, победим.

Ведь это мы, а не они,
даем народу хлеб и воду
любви,искусства и свободы,
ведь это мы, а не они,
решаем, ведро или слякоть,
смеяться людям или плакать.
Ведь это мы, из наших комнат!
Ведь это нас с любовью вспомнит
народ в предбудущие дни!

Мы победим, а не они!


* * *

Зной поспеет, брызнет сок:
это лето созревает.
Солнце землю согревает.
Спит до завтра колосок.

Под покровом расписным,
под листами золотыми,
под снегами молодыми
засыпаю вместе с ним...

Кто тут старец, кто юнец?
Надо ль рваться вон из круга,
где начало и конец
так похожи друг на друга?

Все мешает суета
неисполненному долгу:
знать, что смерть - не навсегда,
не навечно,не надолго.

И пока густеет кровь,
все грознее и все чаще
в малом мускуле стучащем
не вмещается любовь,

и течет, течет из уст,
из очей потоком льется,
в новой песенке поется
без ошибок, наизусть.


ДВАДЦАТЬ МИНУТ ДО ЗВОНКА
(1960-1970 гг.)



* * *

Зимний полдень, вечер летний
и весенний птичий гам -
каждый день, как день последний,
подношу к своим губам,

потому что нет надежды,
нету власти у меня
тленные сберечь одежды
убегающего дня.

Потому что чую снова,
как, скрывая свой испуг,
словно птица, бьется слово,
вырывается из рук,

чтоб в окно - и за терассу,
в поле, в море, в города
ускользнуть - и затеряться,
затаиться навсегда.

И лишь мир морочить, тонко
и пронзительно звеня
в млечном голосе ребенка,
пережившего меня.


ПЕСНЯ О ЧУЖОМ ОКНЕ

В окне напротив зажглись все лампы,
зажглись все лампы давным-давно,
ах, если б нам бы, ах, если б нам бы
войти незримыми вон в то окно.

Там белой горкой лежат подушки
а сверху - синее письмецо.
Там тихо вяжет чулок старушка,
склоняя ласковое лицо.

Старушка вяжет, старушка учит,
как жить на свете без суеты.
А вот приходит старушкин внучек
и поливает свои цветы.

Приходит мама, приходит папа,
все в сборе, в мире и в тишине,
и даже кошка, как будто шляпа,
лежит, не двигаясь, на окне.

Ах, если б нам нам бы, ах, если б нам бы,
на миг, навечно, не все ль равно?..
Но гаснет вечер, и гаснут лампы,
и закрывает глаза окно.

Чужое горе, чужое счастье,
чужие тайны, чужой причал,
позволь войти мне,
принять участье,
Зачем, неузнанный, ты замолчал?


КАК ОТДАТЬ?

Я умная, любимая. Пишу
хорошие слова. Читаю книги.
Живу - не надышусь, не насмеюсь,
не наживусь. Живу и не старею.

И вот такая, я иду вперед.
В лицо мне ветер и мороз - вперед!
Упругим шагом по снегу - вперед...
А девочка горбатая - навстречу.

Я умная, красивая, смотрю
веселыми влюбленными глазами
на старенькое, нищее лицо,
еще не понимая, что случилось.

Но мне навстречу - жалкие глаза,
ее больные, тихие глаза,
все знающие, древние глаза -
в мои глаза. Но что же вы хотите?

Зачем вы боль вливаете в меня,
пронзительную боль - своим вопросом,
пронзительным, как крик? Зачем вам я?
Я ничего тут не могу поделать.

Вот если б я могла тебе - возьми!
Отдать все, чем богата я, - возьми!
Возьми всю радость, и любовь - возьми!
Возьми! - Я сразу выстрою другую.

Но ни к чему наш странный разговор.
Ты б и хотела взять, но ты не можешь,
а я хочу и не могу отдать,
и мы с тобой расходимся навеки.

Но я иду все дальше, все вперед!
Без красоты, без чуда, но вперед!
Никто меня не любит - но вперед!
Без молодости, без судьбы, без веры
я, ставшая тобой, иду вперед!


НАИВНОСТЬ

Борису Чичибабину

Все понимать - вовек не вынесть.
Все видеть - непосильный крест.
Ты не суди мою наивность,
спасительный и легкий жест.

Прост суп - зато не простывает.
Садись к столу, прости изъян
чадолюбивой,простоватой
и сострадательной к друзьям.

Не презирай, что я глупила,
что снова глупости мелю,
и не смотри в мои глубины:
сама глядеть в них не люблю.
Но гаснет день, лишь в том повинный,
что был, как все другие дни.
С моей второю половиной
вдруг остаемся мы одни.

Тогда учу свою наивность
лететь, глядеть, сжигать мосты;
все понимать, все знать, все вынесть,
и быть собой, и крест нести.


КАЛЕНДАРЬ

Календарь! Расписание дней,
Календарь! Толкованье погоды,
поколений, рождений, смертей
ты расчислил на дни и на годы.

Рассчитал, где добро и где зло,
вывел будничный день и воскресный...
Ну, а если вот это число
станет черным, а это вот - красным?

Не таись! Не молчи! На, ударь!
Прекрати ледяное старанье!
Календарь, календарь, календарь!
Ничего ты не скажешь заране!

Ты молчишь, неразгаданный год,
Дремлешь, копия. Спишь, комментарий.
День идет. День идет. День идет.
Увядает листок календарный.

Тополь времени! Дерево дней!
Себялюбец кичливый, невинный!
За листвой мимолетной твоей
леса жизни и смерти - не видно.


МГНОВЕНЬЕ

Мгновение, не стой! Иди своей дорогой,
лети своим сверкающим путем,
и только сердце обожги потом,
и только память издали потрогай.

Мновенье, ты прекрасно: уходи!
Как бьющуюся рыбу у воды,
держу тебя в руках, дрожу и медлю.
Бросок! Сверкай с отливом заодно...

Уходят волны. Обнажилось дно.
И жажда жжет над опустевшей мелью.


ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ О СЕБЕ

I

Ох, и шатко, ох, и валко -
ветер в руки - и держись -
происходит эта свалка,
именуемая - Жизнь!

Так, что суд твоим начальство
не поймут в тебе ни зги,
так, что рвут тебя на части,
так, что делят на куски,

так, что сбрасывают в кучу
и сжигают в ней дотла
между средних, среди худших,
твои лучшие дела.

И лишь нехотя ты хочешь,
лишь в ночи тебе тепло,
лишь в душе своей находишь
свое Болдино - село.

Но тогда - пускай из рабства -
останавливаешь миг,
подымаешь снова радость,
обновляющую мир.

2

Все правильно и просто
в делах моих земных:
стоят у нас по росту
пять щеточек зубных,
от техники домашней
дуреет голова,
из стульев захромавших
вылазит трын-трава...

Вот, коченея с ветра,
шагая широко,
иду я на край света
учить учеников.

Поникшие заборы,
пустые деревца,
заботы,ах,заботы,
заботы без конца.
Я встречный. Я прохожий
в мороке площадей,
все у меня похоже,
все так, как у людей.
Но только вот - из быта,
взломав свой сундучок,
вдруг вынырнет избитый,
забытый двойничок.

Заводит - как комарик,
крепчает - как орган!
Пожар - его фонарик,
платочек белый - рдян.
Опять всесильный,гордый
в веревочку совьет,
возмет меня за горло,
потребует свое.

...Вот так и тянем лямку
среди семи кругов.
все ищем, где бы слямзить
еще часок-другой,
и каждая преграда,
и каждая „ничья»
твердят, что жизнь прекрасна
и что она нища.


* * *

Люблю я спать! Блаженный, томный
полет. Блаженный томный спад.
Ненастным утром, ночью темной
люблю я спать! Люблю я спать!

Дыша и руки простирая,
покончив с будничной возней,
так нежно между простынями,
как на поляночке лесной.

(Убили день и промотали,
затмили свет, согнули стать...)
Усну - и бред, и бормотанье...
Люблю я спать, люблю я спать.

Всю быль, все боли убивая,
вражду, любовь неся на слом,
жизнь вытекает, убывает,
как горлом кровь, выходит сном.

А спросит сон: „Взбивать матрацы,
чтоб я тебя от жизни спас?,,
И я скажу ему: „Старайся,
давай! Взбивай! Люблю я спать!»


КИЛОГРАММ СНА

Где бы купить килограмм сна?
Килограмм круглого крепкого сна?
Теплого, как тесто,
мягкого, как снег, сна?

Чтоб его одеяло
после жизни земной,
шевелясь надо мной,
меня одевало...

Где бы купить килограмм идеала?
Килограмм
сладкой белой булки добра?
Речку- без дна?
Утро - без дня?
Кто там смеется?
Где продается,
где бы купить килограмм сна?


ПОКОЙ

Покой - с беды, покой - с устатку,
покой сожженного дотла,
покой, как крохи, как остатки
с когда-то полного стола.

Как сон, который продолжался,
когда проснулась, наконец,
на ложе, где умолк и сжался,
и задохнулся мой отец,

на древнем ложе, на котором
одежды обирала мать,
где всем нам, зрителям, актерам
придется простыни сминать.

Покой, покой, угар покоя...
И не судите вы меня,
когда мне что-нибудь такое
опять привидится средь дня,

и не зовите вы юродством
минуты медленные те:
прекрасный сон о благородстве,
о счастье и о доброте.


* * *

Все о чем-то, о чем-то, а я вот хочу - ни о чем.
Ни о чем. Низачем. Ну, а главное - чтобы без пользы.
Поглядеть вам в глаза, и к плечу прикоснуться плечом,
посидеть на диване, принявши удобную позу.

Как с мороза - войти к вам. Как - стылые варежки снять,
словно шубу повесить, которую ветром продуло,
и не знать, и не знать, и не знать, и про знанье - не знать,
и не думать, не думать, не думать, не думать - про думы.

И покой, тот, которого нет, как промолвил поэт, - **
он в ногах, он мой пес, его можно погладить рукою,
Тишина тишине свою тихую песню поет,
и чиста, и свята одинокая прелесть покоя.

** Одна из книг поэта —харьковчанина Романа Левина называется, которого нет


* * *

Есть вечерняя тоска,
убивающая в полночь,
(кто придет ко мне на помощь,
если смерть моя близка?)

Как вечерняя звезда,
прожигающая небо...
„Быль все это или небыль?,, -
плачет птенчик из гнезда.

Перед тем, как стану - пыль,
слышу звон на башне Спасской:
слишком живо, если сказка,
слишком страшно, если быль...

Можно ли таким птенцом,
несостарившимся, голым,
с неосмысленным глаголом
мне предстать перед концом?


* * *

Нет больше времени на злость,
на скорый суд, на суету,
а мудрость - запоздалый гость,
а старость видно за версту.

Нет больше времени на страсть,
на счастье ни минуты нет,
зато есть вечер, чтобы всласть
глядеть несбывшемуся вслед,

и ветреность - кончать шутя,
не утомляя никого,
и вечность есть: мое дитя,
дитя дитяти моего.


ВЕЧЕР

Я люблю это время, когда
радиатор теплом заструится,
замерцают уютные сумерки,
заморгают глаза тишины.
Я люблю этот вечер труда,
умолканье строки и страницы:
к завершению движутся сутки,
на всех заготовлены сны.

Я люблю этот час, когда дождь
по асфальту с оттяжкою лупит,
когда мерзлая снежная пудра
заносит твердеющий наст...
Никуда-никуда не пойдешь.
Никогда-никогда не наступит
нищета несчастливого утра,
в ненастье влекущего нас.


ПЕСНЯ О МАЯТНИКЕ

А время маятник колеблет,
все умирает потихоньку,
все убывает помаленьку,
и что-то кратче стало лето,
и что-то крепче дует холод,
а время маятник колышет
ленивей, медленней и тише.

А песня лучшая не спета,
стоит, как кустик среди степи,
слова желтеют, увядают,
слова на землю опадают
и обнажают голый стебель.
И, весь разутый и раздетый,
молчит мой кустик среди степи.

А время - ноша за плечами.
А время маятник качает,
а время песенку кончает...
И начинает все сначала!
Травинка в землю постучала,
и зеленеет голый стебель.
Поет мой кустик среди степи.


ДЕТИ

Знаете вы, как смеются дети?
Просто смеются, радуясь смеху,
радуясь радости, радуясь воле,
птицам, цветам и сиянью солнца,
голосу, топоту и движенью.
Плещутся в ветре. Вдыхают запах
листьев, горячей травы и влаги
и, оглядев удивленным взглядом
светлое лето свое, смеются!
Видели вы, как танцует мошка
в увеньком столбике знойной пыли?
Слышали, как распевает птица,
ввысь устремляясь, за верной песней?
Знаете вы, как смеются дети?
льясь и звеня, воплощая в смехе
радость земли и ее надежду!

Помнишь, тебя разбудил среди ночи
крови и нежности тихий комочек?
В каждый твой мускул и в каждую складку
он проникал так дремотно и сладко.
Помнишь, сплетались в борьбе и усилье
счастья и боли тяжелые крылья.

Билось, терзало, на волю хотело,
тело рвалось из распятого тела.
Помнишь, как вырвалось звонкое тельце,
красное - в белое полотенце.
Миг - и сияет немеркнущей искрой
воля, и вера, и труд материнский.
Пьет он твой сок, твою теплую влагу,
мысль и любовь, и красу, и отвагу,
и расправляет окрепшие плечи
в блеске и в радости сын человечий.
Глянул вокруг - и доволен остался
миром открытым - и вот засмеялся!

Знаете вы, как смеются дети?


КУКЛА

Ватный ком на ватный ком,
ручки, ножки круглые...
Потрудились мы с сынком,
смастерили куклу.

А теперь мы скажем так
всем друзьям на свете:
начинается спектакль,
приходите, дети!

Все умела, все могла
эта наша кукла:
чай пила и пол мела,
и в ладошки стукала.

И - при ватной голове -
песни пела соло,
как хороший человек,
добрый и веселый.

Наши гости с ней поют,
хлопают, хохочут,
а один из них надут
и глядеть не хочет.

„Разве это кукла?
Это ж просто пугало!»

Не печалься, отойди,
но дружить с ним бойся:
от такого ты не жди
ни добра, ни пользы,
если вырастет большой
и останется такой.

Не утешит никого
и не позабавит,
ничего он своего
людям не оставит.
Так и будет жить весь век,
занятой и пухлый.
Люди скажут: „Человек
или, может, кукла?!»


ОСТОРОЖНО? ДЕТИ!

Шел автобус так и сяк,
солнышко на свете.
Но висит дорожный знак:
„Осторожно! Дети!»

Как кораблик, он поплыл
по волне дорожной,
потому что знак тут был:
„Дети! Осторожно!»

Осторожно! Из пелен
улыбнется с лаской
и возмет тебя в полон
чистота и слабость.

Осторожно! И пронзит
взгляд живой и синий,
палец тоненький грозит
самой сильной силе.

Осторожно! И правей,
и левее - дети,
все, что делаешь, проверь,
можно лучше делать.

Осторожен будь и смел
днями и ночами:
подрастает смена смен,
суд твой и начальство!

И сквозь солнце, и сквозь мрак
пусть в пыли дорожной
каждый видит тот же знак:
„Дети! Осторожно!»


РЕБЕНКА ДРЕВНИЕ ГЛАЗА

Ребенка древние глаза,
глаза отцовские и ваши,
их взгляд, дремотный, дымный, важный,
он испаряется скользя.

Улыбки... Краски... Голоса...
исчезли! Рот кривит обида!
Вдруг закрывается обитель.
Спят под ресницами глаза.

Орет, проснувшись, зол и груб.
Бунтует, пленник и хозяин.
Бей кулачонками в глаза им!
Хвать воздух, воду, соску, грудь,
обман, любовь - и сыт на вечер,
и смолкла гневная гроза.
Смеясь, разглядывают вечность

ребенка древние глаза.


ЗИМА

Где сугробы-терема,
в блеске трубы рыжие,
и трамваи, и дома,
что белеют крышами?

Где там север ворожит?
Где заночевал еще?
Невозможно больше жить
без зимы, товарищи!

Подождет, помучает
и посыплет тучами,
легкое, летающее,
на ресницах тающее.

Утром выйдешь, весь в тепле -
город в тихой свежести,
в ярком блеске, в дымной мгле,
в радости и в нежности!

Ноги сразу твердые,
тело сразу ловкое,
словно ветер, бодрое,
и как вьюга, легкое.

Рдеют щеки, кровь тая,
жгут глаза лучистые,
и твое второе „Я» -
лучшее и чистое.

Снежным городом идет,
дышит и волнуется,
и сосульку в рот кладет,
пробегая улицу.


ВЕСНА

Изъезжено, исхожено,
во всей
красе,
стремглав из-под окошечка
летит
шоссе.
Летит шоссе на Киев
и на
Ростов,
а веточки нагие
пришли
в восторг,
что так прекрасен день их,
велик,
высок,
что их листва оденет,
наполнит
сок.
Теплом насквозь пронизаны,
сплетая
взор,
влюбленные,
приникшие, -
во весь
опор!
А волосы щекочут,
летят,
скользят.
-Чего
ты
хочешь?
Нельзя! Нельзя!
- Твой гнев
притворен
и твой
испуг...
Окна
притворенного
короткий
стук, -
и мчится
страсть их,
летит,
как смерч,
как сон,
как счастье,
как жизнь,
как смерть.


ЛЕТО

Что скажешь ты, холодная вода,
шершавой губке?
Что скажешь, загорелая нога,
шуршащей юбке?
О чем бормочешь, делая излом,
речонка-лента?
Как победитель, празднично и зло
сверкает лето.

Маслины пахнут пряно и остро.
В поту рубашка.
Горишь, как ветка в пламени костров,
пьешь, как ромашка,

спишь, как кленок, что засухой сражен;
рассвет нагрянет -
и, как клинок из золотых ножон,
луч солнца ранит.

Ну что, жива? Речному ветерку
скажи спасибо.
Живи. Желай. Беги скорей в реку:
река - спаситель.
Плыви, плескайся, плюхайся, пляши,
брыкайся, брызгай
и на смиренном солнце полежи,
накрывшись брылем.


ОСЕНЬ

Я иду по осени:
с кленов листья падают,
тихо-тихо по сини
перья тучек плавают,

тихо-тихо листики
под ногой похрустывают,
тихо ветер низенький
гладит ветки хрупкие,

тихо сбросив сон ночной,
мир стоит, решенный,
синий, желтый, солнечный,
полный, завершенный;

наклоняется ко мне
и звенит чуть слышно:
- Что, ты думала, конец?
Просто передышка.


ПОТОМ

Потом, когда-нибудь потом
пойду я праведным путем,
потом я сделаю дела,
потом, когда сгорит дотла
вся жизнь, вся радость, два крыла,
плоть уколовшая игла,
когда сыграется игра,
и грянет вечер надо мной
и грузный сумрак, сон ночной...
Когда сверкающий экран
погаснет, высохнет поток...

Я сделаю дела потом!


ВЕЧЕР

„Вечер, вечер, ввечеру..."
Этих слов напев вечерний
полон грустного значенья
неизвестно почему.

„Вечер, вечер, вечерком..."
Пахнет сыростью и тайной,
юной шалостью случайной,
шелестящим ветерком.

Вечера да вечера...
За вечерним крепким чаем
ожидаем, не скучаем:
„Завтра лучше, чем вчера».

Вечер... Вечер... Вечерок
скоротали, посидели...
Не пора ли, в самом деле?
Кончен вечер, вышел срок,
сдан заученный урок,
ждут раскрытые постели,
вот вам бог, а вот порог!


НИКОГДА

* * *

Умная и хитрая душа,
ты лукавишь, ты желанья прячешь.
Там прибавишь, там переиначишь,
и себя обманешь, не спеша,
умная и хитрая душа.

Умная и хитрая душа!
Можно ль от себя отгородиться?
Долго ли собой тебе гордиться,
ложью и невинностью дыша,
умная и хитрая душа?

Умная и хитрая душа!
Дым страстей глаза твои застелет.
Правда сердца прямо в сердце целит,
ум сломив и хитрость сокруша,
глупая, нехитрая душа...

* * *

Я не зову любовью чувство,
что ты мне близкий человек,
и чудо нежности, и чудо
спокойной верности - навек:

лишь назови - и встанут тени
над горем и смятеньем двух,
и сломлен оскудевший дух:
тебя поставит на колени
обидной страсти маята
и жизни грустная тщета.

А так - попутны наши звезды,
хоть друг от друга далеко,
и в чистой жизни - чистый воздух,
которым дышится легко.

Дай имя близости прекрасной,
нелегким словом назови,
не погаси любовью ясный,
простой и добрый свет любви.


* * *

Кругом шумят сады,
морской прибой высок,
мы вышли из воды,
мы бросились в песок.

На коже солнца боль,
блаженна и груба,
и волн пахучих соль
осталась на губах.

В прозрачной синеве
сияют и гремят
их музыка и свет,
тепло и аромат.

Их пеньем юг согрет,
у них свои права,
они тепло и свет,
им не нужны слова.

А нам слова нужны:
мы не назвать должны
любовию - любовь.
Нам нужно много слов.


* * *

Желтеют листья, всходит озимь
и год спускается во тьму,
но я запомню эту осень,
сестру терпенью моему.
Так беспощадны и так кратки,
с печатью знанья и конца,
горят трагические краски
ее отважного лица,
так страстно продолжает повесть,
конец которой всем знаком,
удар дождей ее и посвист
багрово-золотых знамен.


* * *

Все та же комната: те же стены, и те же окна,
все та же, все та же комната.
Все те же стены, и те же окна, и тот же
несчастный дождь.

Все та же боль, как детский плач, как зимний
дождь, как утро без счастья, боль знакомая, -
и это правда. Лишь это - правда, а все
остальное ложь.
Сейчас я встану! Сейчас очнусь, отгоню!
Сейчас, сейчас это кончится!
Заговорю, засмеюсь, работать стану, поеду,
поем,
и нехотя, медленно, постепенно снова жить
мне захочется
Телам - тепла, и ласк, и лепета, хлеба -
зубам, мысли - мозгам, а поэту - о, поэту -
поэм!
Зачем я живу, еще буду жить? Зачем моя
боль? Зачем моя радость и мужество?
Зачем держусь, и опять держусь, и делаю
жизнь по складам,
зачем любить мне, еще любить и опять
любить, и опять смеяться и мучиться,
раз это ложь, все это - ложь? А правда
осталась там,
все в той же комнате...


* * *

Никогда, никогда, никогда
не отнимешь поля от хлебов.
Никогда, никогда, никогда
не разрознишь деревья с листвой.
Никогда, никогда, никогда
волк не станет кормиться травой.
Никогда, никогда, никогда
не насытишь словами любовь!

Если б море утратило дно,
если б в кровь обратилось вино,
если б мы с тобой стали одно,
пусть единственный раз, все равно,
без борьбы, без тоски, без стыда!
Никогда! Никогда! Никогда!


* * *

Ты ушел далеко и надолго,
и не взял с собой, и нельзя с тобой.
Но без ведома и без надобы
тихо следую твоим следом я.

Ты почуешь дуновение странное,
но не видь, не знай, что - прохладой в зной -
на твой жаркий день опустилась тень
от большого и жестокого странствия.


* * *

Прощальные каракули...
Плыви, плыви, кораблик!
Там облачка обманные,
там звезды колесом...
Плыви, кораблик маленький,
за синий горизонт!
Прощайте, лето быстрое
и тихая зима,
и ты, моя забывчивая,
веселая земля!
Прощайте, реки гладкие
и пенные моря!
Лети, моя Галактика,
к потерянным мирам!
Лети, лети, скитайся,
тай
на заре
из глаз.
Пускай со мной сквитаются
там,
на Земле,
у нас...

Но знаю, рано, поздно ли,
объятием
отчаянным,
земля моя со звездами,
опять к тебе
причалю я.
Уже на борт карабкаюсь...
Лети, лети, кораблик.


* * *

На улице покой ненастья,
печаль дождя - и это значит,
что без страданья и без счастья
мой Новый год сегодня начат.
Не то, чтоб нежность или ревность:
забыта мной былая глупость,
боль стала тише, радость реже,
раздумья глуше...
Стыд - все глубже!
Нет, не любимый, не любовник -
вся суть моя, как дух без тела,
томилась долго, билась больно,
оторвалась и улетела.
А я путей твоих не вижу,
а я забот твоих не знаю.
Я не умею стать поближе.
Я только женщина земная.

* * *

Не хотелось мне день начинать
с его стуком, движеньем, едою.
Не хотелось мне день начинять
суматохою и ерундою.
Но, конечно, настал и гроши
мне подал, и засохшую булку
все за то, что не смею грешить,
не хочу отступиться от буден.
И на волю не вырвется бунт,
присмиревший, подернутый тиной,
и не скажет, мгновению: „Будь
песней, выдумкой, книгой, картиной!»

* * *

Ах, сила бродит, сила бродит,
не расточить, не подарить,
а годы вроде, время вроде
совсем другое говорит.
Несу по жизни руки, ноги
и тело глупое несу.
На верной и прямой дороге
я заблуждаюсь, как в лесу.
И безрассудно жжет, не грея,
то нетерпение и блеск,
когда впотьмах уронишь гребень -
и мигом вырастает лес.
Когда меж делом, между речью,
заслышав басенку одну,
из рукава достанешь речку,
нырнешь с разбега - и ко дну!

* * *

Будет буря!
Нет, не будет.
Будет буря.
Нет, не будет!
Я приказываю буре,
чтобы не было ее.
Я держу руками сердце,
я в руках его сжимаю,
и опять выходит солнце,
и приходит тишина.

А кому она нужна!

* * *

Зову я смерть. Не потому,
что горько сердцу моему
плоды скупые пожинать
и старость молча поджидать.
О нет! Горит, огонь тая,
семью цветами жизнь моя.

Но униженье как снести?
Сказать любви своей „прости»
и встретить жизни лед и твердь
и жить, и жить?.. Нет, лучше смерть,
в расцвете сил, в пылу, в огне,
чтоб все жалели обо мне!

* * *

То радостный буйствует разум,
то слеп он, и глух он, и нем.
Печаль убивает не сразу,
вот в том-то и дело, что нет.
Она к тебе мирно приляжет,
прильнет и опять отольнет,
то камень за спину привяжет,
то снова его оторвет.
Сильнее затягивай петлю,
клади свою злую печать,
не медли, не медли, не медли,
бери меня сразу, печаль!
Тогда мы побьемся с тобою
по чести - один на один,
и выйдем живыми из боя:
ты раб мой, а я - господин.


* * *

В осенний вечер комнаты глухи,
а за окном во тьме разверзлись хляби.
В осенний вечер пишутся стихи
и пьется чай, и слушается Скрябин.
С деревьев мокрых мирная листва
срывается, прощаясь с небесами,
и странны сердцу страсти и слова,
что лишь сегодня жгли и потрясали.


* * *

Закон я знаю радостный и древний,
что сад не погибает на ветру,

что зацветут опять мои деревья
еще не раз, покуда я умру.
Вновь грянет боль, и снова сила стерпит,
и солнце ветви тихо отеплит,
и сок плодов, неподслащенный, терпкий,
живую чью-то душу утолит.


ЛЮБОВЬ

Тебе холодно, милый?
Тебе холодно, маленький?
Твое платье промокло, и пламя костра
угасает, а сам ты дрожишь, застываешь.

Задувает, ворочает ветер варяжский
головни на огне, и последняя ветка сырая
догорает, и нечего бросить в костер.

Я кладу свою руку. Тепло?
Это пламя по ней потекло.
Посмотри, как играет багровый костер.
Нет, не бойся, не больно, я рада.
И все это - правда!

Я сжигаю себя по частям. И листает костер,
мои плечи и пальцы.
Прости, не смотри.

Здесь не будет парада.
Я сгорела. Зато ты согрелся.
И все это - правда.


* * *

Двадцать лет назад тому
жизнь свою на старой тачке
сквозь декабрьскую тьму
вез чудак своей чудачке.

Двадцать лет тому назад
мы с тобою поселились.
Твои хмурые глаза
неохотно веселились,

руки десять дней подряд
били тонкие стаканы,
на единственный наряд
опрокинули какао,

и с тех пор - до самой тьмы
крепко связаны судьбою...
Неужели это мы?
В самом деле, мы с тобою?

Этот сын и эта дочь -
неужели наши дети?
Двадцать лет как день и ночь,
словно не было на свете...

Счастье бедное мое,
без измены, без обиды,
это ветхое тряпье,
эти стулья-инвалиды,

Эта теплая постель
то ли мужа, то ли брата,
этот перечень потерь
без надежды, без возврата...

Сбилась я, теряю нить,
все неверно, все иначе,
не дано мне объяснить,
кто ты есть мне, что ты значишь.


ВСЕ БУДЕТ ЗАВТРА...

Все будет завтра, верь мне! Завтра.
Все будет завтра, продержись!
Погожий день, и полный закром,
и замечательная жизнь.

Все будет завтра по порядку,
чему-нибудь да помолюсь.
Я завтра сделаю зарядку,
водой холодной обольюсь.

Я завтра одолею леность
и что в кармане ни гроша,
я понаряднее оденусь,
и люди скажут: „Хороша!»

И завтра труд мой многопудный
окончен будет сам собой,
и завтра друг мой многотрудный
придет, здоровый и живой...

И неужели хватит духу
у злой судьбы, у бытия
убить счастливую старуху,
которой завтра стану я?


ДРУЗЬЯМ

Любите меня. Не давайте, чтоб голод замучил,
чтоб жажда и зной иссушили средь белого дня.
Любите меня: озабоченной, грустной, замужней,
усталой, притихшей, - а все же любите меня.

Любите меня. Я плыву по реке моих буден,
и серые воды не гасят скупого огня.
Любите меня. Зедь без вас меня просто не будет,
и стыдно вам будет,
что вы не любили меня.


КРАСОТА С КРАСОТОЮ

Красота с Красотою в бою
Красота Красоте говорила:
- Не люблю я породу твою:
все бы штопала ты да варила,
ты пойдешь в завод - и домой,
я ж - хотя бы год - да мой!
Пусть я в ад пойду,
а ты и так в аду!

- Если я, говоришь ты, в аду, -
Красота Красоте отвечает, -
отчего ж это - годы идут,
а моя красота все крепчает?
А твоя краса. Красота,
у сырой весны занята:
только снег весь стает -
и твоя красота отстанет.
Срамота! - говорит Красоте красота. -
так что лучше сдавайся

А та:
- Ни-ког-да!
Только спорить с тобой мне
не-ког-да!

Глазами стрельнула,
бочком покачала,
каблучком постучала,
хвостом махнула.
и умчала:
на танцы,
на вечер,
на моды,
или, может, кататься
на вело,
на мото,
или, может, в кино...
Все равно!


ПЕСНЯ ОБ УЛЫБКЕ

Спасибо всем людям, которые мне улыбаются
в трамвае, на улице или в высоком окне.
Они меня кормят
и лечат,
и служат мне, как полагается,
но самое главное, но самое главное -
они улыбаются мне.

Идет человек, и тихонько шагаю я рядом с ним.
Чужие друг другу, мы вроде друг другу сродни
улыбкою радости,
наивной,
всегда отдающейся,
радости -
весною по солнышку,
весною по солнышку
шагать вперемешку с людьми.

Пока родились мы, накручено здесь и наверчено,
премудрости мудры,
а сложности сложны,
а просто,
а просто, -
одно:
улыбка, улыбка, отважный пароль человечности,
улыбка,
улыбка,
улыбка,
наш хлеб на земле и вино!


ПЕСНЯ О ЛЕТЕ

Несмотря на пленумы и на войны
лето смотрит преданно и довольно,
небо ночью кажется синим-синим,
звезды так и катятся, так и сыплют.

В туфельках по лужицам - неразумно,
ты меня послушайся, ты разуйся.
Теплыми дорожками тарабаня,
водит ножка с ножкою тара-бары:

дескать, были пленные, стали вольные,
Лето смотрит, преданное и довольное.
В поле травы плещутся, в море волны,
несмотря на пленумы и войны.


* * *

Двадцать минут до звонка.
Ты сочиненье допишешь?
Песенка перьев звонка,
ну не мешайте ж, потише ж...

Режут ремни рюкзака,
в поле уходит ваш поиск,
двадцать минут до звонка.
Не опоздаешь на поезд?

Ну, как освищут с райка?
Крикнут: „Зачем вы? И кто вы?"
Двадцать минут до звонка.
Роли листают актеры.

Двадцать минут до звонка!
Жаркое столпотворенье!
Не поддается пока
жизни стихотворенье!

Не удается строка.
День улетает и тает,
Двадцать минут до звонка!
Рифмы одной не хватает!

Сколько еще до звонка?
Видишь, любимые плачут,
белый цветочек с венка
мальчик для девочки прячет.


* * *

Сестра моя надежда,
защитница земли,
зеленая одежда
затеплилась вдали
и стелется по ветру,
застенчиво звеня:
„Поверьте мне, поверьте,
узнайте про меня,
смотрите-ка, из почек
ручью и солнцу вслед
беспомощный листочек
проклюнулся на свет...»

К решеткам заключенный
придвинется лицом
и на смерть обреченный
посмотрит молодцом.

Зеленая одежда
виднеется вдали:
сестра моя, надежда,
защитница земли...


ПРОЗРАЧНЫЙ ОКТЯБРЬ
(1973 - 1980)


ЦВЕТОК

Над широким листом изогнул лебединую шею
нераскрытый цветок: и своей красотой величается,
и не знает своей красоты, и еще хорошеет,
и стоит на ветру, и росою блестит, и качается.

Ни начала ему, ни конца: впился в черное лоно,
влагу пьет, слезы льет, испаряется, дышит, как дышится.
Совершенство не знает творца: вьет свой листик зеленый,
все стоит на ветру, все росою блестит, все колышется...


* * *

Я холодом дышу. Не говорю ни слова.
Ногам тепло, покой, иду и не спешу...
Дышала ль пламенем? Поутру холод снова:
я холодом дышу, я холодом дышу!

Вкус воздуха так свеж, так сладок он и плотен,
под каблуками хруст, иду я, как пишу.
Душа невысока: воробышек в полете.
Я здесь. Я на земле. Я холодом дышу.

Бывало ль что когда? Жила ль я в мире прежде?
Я помню все, молчи, не говори, прошу!
Назло беде и злу, и чуду, и надежде
иду по снегу я и холодом дышу.


* * *

Где ты прячешься, Судьба?
Отчего тебя не видно?
Знаю я: тебе постыдно
моего не метить лба.

Знаю я, что ты в кустах,
и в трамвае, и в постели,
и в моем нехитром теле:
сразу в многих ты местах.

Хоть последний луч погас,
хоть едва забрезжил первый,
со внимательностью скверной
смотришь тысячами глаз.

Слышу в щелочке любой
шелест, шорох и шептанье:
„Здравствуй!» или „до свиданья!"
„Скоро свидимся с тобой!»


ВЕК

Не позабыть и не простить,
что сделал век мой, враг и враль:
горячей крови дал простыть,
апрель перевернул в февраль,
не только сосны - и дубы
ты переделал на гробы,
звон колокольный - на „звонок»,
а ворона - на „воронок»,
а от звонка и до звонка,
от воронка до воронка
легла дорога, как река
под наименованьем Лета,
и ни ответа, ни привета,
одна тоска...

Ничем не отблагодарить
тебя, мой век, великий врач:
пошел свои дары дарить -
кто глуп и слеп, стал мудр и зряч.
Не только старых - и младых
ты - под печенку и под дых,
чтоб прозревали и могли
узнать, „в чем счастье на земле»...

А счастье вот в чем: та река
для нас становится мелка,
езда становится легка
хоть через зной, хоть через вьюгу
и узнаем на ней Друг - Друга
издалека!


* * *

Ведь что вытворяли! И кровь отворяли,
и смачно втыкали под ногти иглу...
Кого выдворяли, кого водворяли...
А мы все сидим, как сидели, в углу.

Любезная жизнь! Ненаглядные чада!
Бесценные клетки! Родные гроши!
И нету искусства - и ладно, не надо!
И нету души - проживем без души!

И много нас, много, о боже, как много,
как долго, как сладостно наше житье!
И нет у нас бога - не надо и бога!
И нету любви - проживем без нее!

Пейзаж моей Родины неувядаем:
багровое знамя, да пламя, да дым,
а мы все сидим, все сидим, все гадаем,
что завтра отнимут? А мы - отдадим!

1975 г.


БОРИСУ ЧИЧИБАБИНУ

О милый брат мой, каторжник и неуч!
О лучшее сокровище мое!
Ни кесари, ни бедствия, ни немощь
твое не перемелют бытие!

Твои смешные, странные замашки
я не отдам на справедливый суд:
ведь у тебя бумажки есть в кармашке...
Бумажки есть в кармашке - в этом суть.

Дворцы и тюрьмы, города и веси,
все ихнее величье и почет, -
одна твоя бумажка перевесит,
дух освежит, от духоты спасет.

Твоя казна - особенного рода:
за непорядок твой, за неуют,
за твой глоток шального кислорода -
в стране моей свободу отдают.

Ах, все на свете знаем и опишем:
что плоть у нас слаба, а дух. раним,
и чудо, что еще покуда дышим
на родине мы воздухом родным,
что в божьей воле - божие творенье,
слова - и те не вечны, и т. п.

Пусть выживет мое стихотворенье,
мое стихотворенье о тебе.


* * *

Голоса улетающих птиц умолкают средь чуждой природы.
Вслед за ними все новые, новые, новые стаи летят.
Птицы певчей породы, родной, драгоценной, нездешней породы
тут, на стуже, меня покидают, со мной зимовать не хотят.

Но прекрасно и здесь, но отлично и здесь, на родимом болоте:
крылья в тине увязли, привычно, устойчиво наше былье...
Вспоминают ли птицы в своем сумасшедшем и буйном полете,
вспоминают ли дом и любовь, и друзей, и родное болото свое?

Ну, а мы-то живем - не чирикаем: кормимся кислым и терпким,
обнимаемся, греемся, терпим, находим, что можно терпеть.
Ненавидим - и терпим, надеемся, веруем, любим - и терпим,
выбираем - любить и терпеть, навсегда разучаемся петь.


ПОБЕГ ИЗ СОДОМА

Когда со всех ступеней мы сойдем,
чтоб никогда обратно не вернуться,
оглянемся на свой родной Содом.
О праведники,как не оглянуться!

Виновных нет меж нас ни одного,
навеки отрекаемся от дома.
Бог повелел идти: ведь перст Его
коснется завтра нашего Содома.

О праведники! Справедливей всех -
а каждый оглянулся, как насильно:
Здесь наше все, и даже стыд и грех,
и запах крови - матери и сына.

Оглянемся - останемся на нем,
останемся, и сомневаться не в чем,
на кладбище на том на соляном,
от всей вины своей осолоневшем.


ОДНА ЛЮБОВЬ

Одна любовь - и больше ничего.
Одна любовь - и ничего не надо.
Что в мире лучше любящего взгляда?
Какая власть! Какое торжество!

Вы скажете: „Но существует Зло,
и с ним Добро обязано бороться!"
А я вам дам напиться из колодца,
любовь и нежность - тоже ремесло.

Любовь и нежность - тоже ремесло,
и лучшее из всех земных ремесел.
У ваших лодок нет подобных весел,
и поглядите, как их занесло!

„Увы, мой друг, - вы скажете, - как быть:
любовь и слабость или злость и сила?"
Кому что надо и кому что мило:
вам - драться, им - ломать, а мне - любить.

А мне - во имя Сына и Отца,
во имя красоты, во имя лада...
Что в мире лучше любящего взгляда?
И только так, до самого конца!


ДОЖДИСЬ ВЕСНЫ...

Листы твои засохли и повисли:
я боль тебе чиню, их теребя,
но как узнать нужду твою и мысли?
Дождись весны - и я спасу тебя.

Угрюмый мир подавлен и растерян,
деревья спят, медведи видят сны...
Не засыхай, убогое растенье,
не засыпай, спасу, дождись весны!

Тебя лечу я, как больного сына,
ну, а тебе не слезы б, а росу...
Дождись, хоть ждать, хоть жить невыносимо,
дождись весны, и я тебя спасу!


ПРОЗРАЧНЫЙ ОКТЯБРЬ

Пахнет палым листом, пахнет дымом и горькой травой,
и несказанным словом упрямое сердце томится,
и летящие стаи кричат над моей головой:
это осень пришла, то прозрачная осень дымится.

Это листья горят, и спешат умереть и согреть,
это тлеет листва изнутри в своей мокрой темнице,
это тлеет листва: все горит и не может сгореть,
и прозрачной стеной окружает октябрь, и дымится.

Метит белым мороз обреченную землю уже,
над багряным и желтым на синем краснеет денница,
и прозрачен октябрь, и надежда все тлеет в душе,
пахнет палым листом, и не может сгореть, и дымится.


О СОБАКАХ, ЗАЙЦАХ, ПТИЦАХ...

Жду хоть слова, жду хоть знака;
может, вспомнишь обо мне,
осень, рыжая собака
с красной меткой на спине?

Может, выберешь в хозяйки,
в госпожи для нас двоих
эту серенькую зайку
из владений не твоих?

Или, ежели с размаху
все сравненье поменять -
эту серенькую птаху,
но уставшую линять,

может, впустишь ненадолго,
палым золотом звеня, -
из земли, где только елки,
елки-палки у меня?
Только черное - за белым,
только пепел да зола...

Как бы я тебе запела,
кабы ты меня взяла!


* * *

...Жить - это только npивычка.
А. Ахматова

Как будто сердце осени горит
здесь, на шуршащей, дышащей поляне.
Багрово-красно времени пыланье,
сквозь шорох листьев - вечность говорит.

И я, склонясь к холодному костру,
людских костров прежарче и превыше,
впервые не жалею, что умру,
что жизнь моя - лишь сладкая привычка...

С прозрачностью небес - земная твердь
там, вдалеке, сливается прилежно.
Все на местах, любовь моя! И смерть
прекрасна, потому что неизбежна.


СНЕГ, ТЫ МОЙ ДРУГ...

Снег ты мой друг, и то всего дороже
в тебе, что ты так холоден и бел, -
а вот прильнул к руке моей - и ожил,
согрелся сам и руку мне согрел.

Нет, то всего дороже, что искрится
пыль снежная серебряным кустом,
и чудо, от которого не скрыться -
пыль снежная на солнце золотом.

Но что всего дороже - это то, что
ты от меня уйдешь, но не навек,
что ты опять вернешься, это точно,
блестящий и скрипящий верный снег...

Ну, а когда произойдет иначе:
уйти придется мне, и я уйду -
мой старый друг прикроет и запрячет
тот малый холм, чтоб не был на виду...

Он посетит не раз меня и ляжет
в подножье у серебряных перил,
но больше никому уже не скажет
слова, что только мне он говорил!


И СНОВА АВТОБУС...

И снова автобус, фырча и осклабясь, влачит меня вдаль.
И снова автобус, фырча и вибрируя, как самолет...
И снова мне в сладость (всю жизнь было в сладость),
что Бог ни пошлет.
Недолгая слабость. Короткая радость. А чаще - печаль.

Спасибо за все, что Господь посылает, кладет на плеча:
за пену морскую, за ветер и волны, за соль на губах,
за сосны и солнце, за свежесть дождя и за тяжесть плаща
за пенье судьбы, за терпенье ходьбы и за пыль на ногах...

Любви улыбаюсь улыбкой печальной, прощальной - прости!
Прощай, если хочешь, а если не хочешь прощаться - побудь,
И гнать - не гоню, и держать - не держу: чего хочешь -
пpocи,
но душу - себе оставляю... И что ж, проживем как-нибудь!

Спасибо за лучшую участь, за светлые лики друзей,
за то, что без лиц этих светлых прожить мне минуту нельзя,
за избранность, Боже, спасибо: за то, что княжон и князей,
что только княжон и князей посылаешь мне, Боже, в друзья.

А песни мои по-цыгански пою, наобум, наугад.
Услышат - я рада, не слышат - а я все равно их пою...
Спасибо, мой Боже, за ласковый голос, за ласковый взгляд,
что Ты - слышишь песню мою, что в неволе -


свободной себя сознаю!
* * *

А прошлое, как старый дом,
Там было холодно и тесно,
но все привычно и уместно,
расставлено, хоть и с трудом.

Но близок новый переезд:
вот-вот, с недели на неделю..
А скарб все ветше, груз тяжеле.
все меньше на повозке мест.

Друг милый, потеснись слегка,
ведь что упало, то пропало.
Теперь поедем как попало,
теперь дорога коротка.

Не плачь! Одна у нас беда,
что все ломается, все бьется,
и вовсе в руки не дается,
и ускользает навсегда.

Не плачь! Мы легкою стопой
пройдем пешком пути остаток,
нагие с головы до пяток,
зато... Ну, плачь... Ну, Бог с тобой.


БАЛЛАДА

Декабрь набирает разбег,
печальна дорога на полночь,
и медленно кружится снег,
и время стаканы наполнить.

Угрюмо наш хмурый пилот
взирает на хмурое небо.
Мы едем с тобою вперед,
туда, где никто еще не был.

Но тихо из дали, из тьмы
звенят бубенцами деревья...
Смотри, что оставили мы!
Там мать, и отец, и доверье,

лес радости, горы труда,
пшеница, зерном налитая...
Вернемся скорее туда!
- Ну, что ты! Я вспять не летаю!

О чем же улыбка твоя?
Над чем ты так жутко хохочешь?
- Ты разве не знаешь, кто я?
Ты дальше со мною не хочешь?

Ну хочешь-не хочешь, айда!
Мое-то десятое дело!
Зачем же ты села сюда?
Куда ж ты, старуха, глядела?

Декабрь набирает разбег,
пронзительно воют моторы,
так медленно кружится снег,
а мы улетаем так скоро...


* * *

Леониду Григорьяну

В своей одинокой квартире,
в последнем приюте своем,
в последнем убежище в мире
последние песни споем.

И снова поверим, как дети,
что смерти и тления нет,
что музыка музыку встретит,
поэта услышит поэт,

что снова, и снова, и снова,
как час этот тайный придет,
бредущее ощупью слово
на слово твое набредет.

В просторах бескрайних и снежных
замерзнувшие налегке,
обнимутся долго и нежно
и руку подержат в руке,

и слушает всяк, кто достоин,
как чудо над миром парит:
как тихо звезда со звездою
во мраке ночном говорит.


* * *

Исповедоваться хватит:
в этом деле нет добра,
а потом за это платят
некой бойкостью пера.

Не впадай во словоблудье,
говорю тебе, молчи!
Пусть душа уходит в люди,
а слова горят в печи.

А чадят твои слова,
как сосновые дрова,
как сосновые, сырые,
молодые дерева!

Пусть потом золой и прахом
тихо падают на дно,
чтоб неопалимым птахом
ввысь взлетело хоть одно!


ПЕСНЯ О МОРЕ

Когда меня в круглое море
выносит смешное суденышко
и небо безбрежно и выпукло
стоит над моей головой,
ресницы тебе подыму я,
ленивое око художника,
сегодня глядеть тебе выпало,
так что же ты спишь, рулевой!

Все прямо, все вправо, все влево,
а море нигде не кончается.
А волны вскипают и рушатся,
а звезды мелькают из тьмы.

И в черной широкой вселенной
земля, как кораблик, качается,
и кружатся, кружатся, кружатся
и небо, и море, и мы.

А все же - пришлось зацепиться
песчинке, в пучине затерянной,
за берег, за твердую сушу,
и выбросить якорь за борт.

И песне пришлось заступиться
за дом, за любовь и за дерево,
за веру, за слово, за душу,
за Землю, где много забот!


* * *

За роскошью той новоханской,
за выставкой мод и манер,
сквозь победоносный и хамский
и самовлюбленный модерн,

сквозь ваши уклады, порядки
и ватные горы вранья
глаголят так тихо и сладко
мой бог и богиня моя.

Он - рыцарь, он - старый мальчишка.
В погибель чудацкая прыть.
Кургузый его пиджачишко
не тщится все раны прикрыть.

Но вот настигает охота,
и падает пушкинский стих*
к разбитым ногам Дон-Кихота
сквозь пасти разверстые их...

Подруга его величава,
краса своей бедной земли.
Преданье, и песни, и слава
царицей ее нарекли.

Когда же ее низвергали,
когда потешалось хамье
ни в сраме, ни в смертной печали
не меркло величье ее...

Придите! Побудьте со мною
хоть малые четверть часа
за тонкой стеклянной стеною,
где ИХ не слышны голоса.

Они нам вовек не помеха.
Бьет мимо их глупый кулак.
От песни, от плача, от смеха
не вылечить землю никак.

Болтаем и дуем на блюдца,
плюем на их лад и режим,
а если опять к нам ворвутся -
мы снова от них убежим!

* Во время обыска у Мандельштама один из обыскивающих
издевательски читал ему стихи Пушкина


ИЗ СЕМИСТИШИЙ

МУЗА

Ушла, ушла, не пожалела,
ушла и плакать не велела,
не видно за версту...
Так что ж я значу - с пустяками?
И что я прячу за строками?
Зачем я жадными руками
хватаю - пустоту?


ПОЭТ

Змею с орлом и землю с небом,
Хлеб с песнею и песню с хлебом
не сьединить в одно!
„Соединяй!» - скажу поэту. -
„Молчи про это. Знай про это.
В аду - про рай, зимой - про лето,
пил яд - скажи вино!»


СВЕТ - ОТ ПОРОГА ДО МОГИЛЫ...

Когда весь путь - огнем и прахом,
гляжу я в прошлое со страхом,
как в лестничный пролет:
быть может, все, чье имя „Было»,
с обратной непонятной силой
свет - от порога до могилы -
на жизнь мою прольет?


ПРОЩАНИЕ С МУЗОЙ

Все сказано. Снова - зачем говорить?
А воздуху слово за словом дарить -
напрасная это и злая работа,
и я это знаю! Но вредное „что-то"
владеет рассудком помимо меня,
и прутиком я погоняю коня
Пегаса, которого место, однако,
с недавней поры занимает собака,
живущая рядом и ночи, и дни,
мне ставшая, вроде, немного сродни.
О черная, о длинноухая сука!
О томная лень и прелестная скука!
О ты, простота, что смущаешь умы!
О преданность, нежность, невинность...
Но мы

зашли далеко, и пора возвращаться.
О чем, бишь,вначале? О славе? О счастье?
О полно! И выросла я из надежд,
из славы и счастья: из старых одежд.
Из жизни короткой теперь вырастаю,
из жизни любимой... Растрачусь, растаю.
Так должно: по жадной земле разлита,
иссякнет река моя в ней без следа...

Зачем же любовь ты моя и обуза,
забота, обманщица милая, Муза,
на склоне простого и скромного дня
взываешь ко мне и смущаешь меня?
Прощусь и с тобою! Прощай, не печалься,
короткое счастье! Родное несчастье!
Соблазн и страданье во взгляде твоем...
Оставь меня лучше с собакой вдвоем!


* * *

Почему я молчу? Потому ли, что нечего больше сказать?
Потому ли, что больше ничто, никогда и ни с кем
не случится?
Потому ли, что легче терпеть, и корпеть,
и молчать научиться,
чем живое различье на долгую нить все вязать да вязать?

Разве стыдно - молчать? Разве чем-нибудь отличена ото всех?
Разве чем-то должна? Разве кем-то обязана числиться
в списках
этих вечно живых, этих проклятых, недостижимых и близких,
чья природа - отвага, отгадка, ответ, отторженье, отсев?

Но такая измена, такая вина моей жизни двойной,
что душа в моей были - не будет, а быль - мою песню
не сложит
что ни тут и ни там я... Такая беда приключилась со мной,
и никто мне в беде, и никто мне в печали моей не поможет.


СОТВОРЕНИЕ БОГА

Борису Чичибабину

Ты прав: меня покинул Бог,
и я оставила Его,
но там, где Он пройти не мог,
не вырастало ничего.

И вот тогда, за пядью пядь,
среди пустейшей пустоты
пришлось мне сызнова ваять
дитя любви и красоты.

Отдать ему свой смысл и речь,
наполнить воздухом родным,
и Богом сызнова наречь
и преклониться перед ним.

Ах, у него немного сил:
ведь он младенец и старик,
и он пощады не просил,
во-первых, власти - во-вторых.

И до сих пор не знаю я
и до скончанья не пойму,
согласны ли мои друзья
поверить Богу моему.

А время уходить домой,
а время уходить нам всем,
и я молюсь: „О, Боже мой,
не дай же нам уйти совсем!»


КАК Я НЕ УМЕРЛА

сыну Жене

У ада и у рая
веселенький дележ:
лежу и помираю
и жить уж невтерпеж.

От края и до края
тут вся моя игра.
Лежу и помираю:
пришла моя пора.

А сын, моя кровинка,
большой детеныш мой,
красивый, как картинка,
кричит: „Вернись домой!

Вернись! Нам очень плохо!
Сиротский мы народ!"
Перед последним вздохом
мне дышит прямо в рот...

Так вот какое дело!
Он, тьму на свет сменя,
был лишь кусочек тела,
отпавший от меня,

а стал большой мужчина,
привыкший вдаль смотреть,
имеющий причины
не дать мне умереть.

Безжалостно и грубо
меня он тормошит,
и все мне дышит в губы,
все тьмой меня страшит...

Ну, раз уж не пускают,
ну, раз уж не дают,
насильно возвращают
в насиженный уют,

ну, раз такая скидка,
такие вот дела,
мне стало очень стыдно,
и я не умерла!


ВСЕМ МОИМ ДЕТЯМ

Спорьте, ссорьтесь и шутите,
говорите, что хотите,
лепечите без конца,
я же молча, во все уши,
буду слушать ваши души,
ваши милые сердца.
Потому что, мои дети,
только двое - мать и ветер,
сквозь огонь, беду, слова,
вас посеяли на свете,
а теперь у нас - жнива.
Да, теперь мы - что такое?-
Целый день сидим в покое,
целый день сидим в тепле,
и вино у нас - златое
на серебряном столе.
Потому что, мои дети,
(не читайте строки эти,
что бумагу зря марать!)
я оставлю вас на свете,
когда буду помирать.


УТЕШЕНИЕ

дочери Саше

Не плачь, не убивайся, все пройдет:
пройдет любовь, и ненависть, и горе,
и молодость, и мужество, а вскоре,
о да, не сомневайся, жизнь пройдет!

И снова будет этот мир во мгле,
и желтый месяц, легкий и летучий,
опять стремглав покатится за тучи, -
и только нас не будет на земле.

Не слышишь ты призыва моего!
Настанет время - о, не плачь, не надо! -
Не будет рая и не будет ада...
Не жди, пока не станет ничего!

Наутро встанем - боль была вчера.
Проснется мать, ребенок улыбнется,
проснется кот и молока напьется.
Мой милый друг, умолкни до утра!


ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ
(триптих)

I
ПРОСТОРНЫЙ ДЕНЬ

День тянется: и белизна, и ясность...
Я что-то этот фокус не пойму.
Свобода ли, блаженнейшая ль праздность -
день тянется, и нет конца ему...

Кто славит труд, бессовестный обманщик. -
труд проклят Богом и недопустим!
Где тут добро - скакать, как детский мячик,
быть звонким, и проворным, и пустым?..

Просторный день влачил большое тело.
к закату грустно голову клоня,
и тосковала я, и сиротела,
впрягаясь в лямку завтрашнего дня.

2
МИСТЕРИЯ
Я делаю все, что положено всем и повсюду:
читаю, считаю ли, штопаю, мою посуду -
от края до края мой путь на земле обозначен:
так было, так есть и так будет: не будет иначе.

И ум согласился, и сердце, как будто, согласно.
О, полно, соблазны, над нами вы больше не властны!
От утра до ночи все то же, и тоже, и то же...
Покойна я, Боже, покорна я, Господи Боже!

Но только налажу смиренье, глядь - рушится
стихотворенье!
Где окна, где двери? Где стены? Не здание -
столпотворенье!
О, что там? Лавина, пожар, наводнение, земле-
трясенье,
и всадник с лошадкой, и пастырь с коровой и
ветер здоровый,
и голос суровый, какого нет в мире второго:
„Шалишь ты, шаманишь, туманишь, меня не обманешь!
Чем создал - тем будешь, а чем не велю я -
не станешь!»
3
ЗАГАДОЧНАЯ КАРТИНКА
Л. Григорьяну

Что б еще не случилось и сколько бы там еще жить
ни осталось,
не пришлось, не приходится и не придется жалеть ни о чем.
Ты же знаешь, что мне вместо счастья дана эта малая
малость -
прятать в строчки слова и стеречь, замыкая их рифмы ключом.

Ну, и ты не качай головой, не шуми, не придумывай жалоб,
что, мол, вот - ни удачи, ни роз, ни побед, ни двора,
ни кола...
Ты же знаешь, что ДО или ПОСЛЕ - чего бы-чего не желала б,
но В0 ВРЕМЯ - не время желать и жалеть - ни о чем, никогда!

Нипочем, никогда не отделаться мне от роскошной привычки:
все сидеть на песке, все глазеть да глазеть, не вступая
в поток
Ты же знаешь, что нет ничего в моей жизни преслаще, превыше
сладкой лени, да сладких раздумий, да сладкого слова
„потом».

Ну, а кто там отважно плывет, и вода отступает кругами?
Вся - в любви, вся в борьбе, вся - в движенье (все мается
возле корыт!)?
Ты же знаешь, что это не я: где глаза твои? Это ж другая!
И живет да живет, и не тонет в воде, и в огне не горит.


* * *

Постаревшая молодость не умирает:
лишь чуть-чуть похворает - и сил набирает:
порыдала в подушки - всплеснула в ладошки,
поиграла в старушки - и стала на ножки...

Ах, веселый восторг, молодое мученье -
меж зеленых листов - золотое свеченье!..
Все, что рвалось из рук, не давалося в руки -
воплощается в звук и сбывается в звуке.


* * *

Мой друг, какой позор - быть вечно юным:
пора, мой друг, состариться, пора!
Душе спустить натянутые струны,
уму - прогнать безумства со двора.

Не бог-то весть великие находки -
печальный смех и прошлогодний снег...
Пора утяжелить свою походку,
сбить пар, убавить пыл, замедлить бег.

Пора писать не главы - примечанья,
пора увековечивать житье.
Мой друг, к чему нам жизнь без окончанья?
Начало - помнишь? - было у нее!

Ты погляди, старик, сам Бог смеется,
что даже старость нам не удается.


* * *

Между нами любовь. Между нами покой и доверье.
Мы друг с другом нежны. Мы друг другу верны до сих пор.
Ты приедешь ко мне: первым делом измерим давленье
и начнем наш немолчный, немеркнущий наш разговор...

Что же все-таки было? Смятенье... Томленье... Волненье...
но теперь догадались, настала такая пора:
все так просто, мой ангел! Измерить друг другу давленье -
и беседовать мирно, и чай кипятить до утра!


РАЗМЫШЛЕНИЯ В НЕНАСТНЫЙ ДЕНЬ О ТОМ,
ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ

Когда Косая, бросивши дела,
обнимется со мной на смертном ложе,
я так скажу: я счастлива была,
а если не поверите - ну что же...

Жила-была, не ладились дела,
случалось ждать, и плакать, и бояться,
ни знаний, ни двора, и ни кола,
ни славы, ни успехов, ни богатства...

Я повторяю: в радости, в беде,
в трудах моих, удачах и потерях,
и в дружбе, и в любви, и во вражде
я счастлива была, себе поверив,

что счастлива... О, как прозрачен дождь!
Как простодушен он, и добр, и светел...
Но вы опять не верите... Ну что ж!
Ведь есть же те, кто верит мне, на свете!

И в дальней, запредельной стороне,
к вам выглянув, как станет пояснее,
я так скажу: грех жаловаться мне,
я счастлива была: нам здесь виднее!


* * *

Как полон был прошедший день!
Как сладко музыка звучала!
Как дружно солнышко и тень
трудились - все начать сначала!

Все клеилось, во всем везло,
как будто жизнь вместили сутки,
и пела молодость - назло
годам, приличью и рассудку.

Подумаем же, не спеша:
А, может быть, не так уж плохо
давать дышать тебе, душа,
и не бояться силы вдоха?

Ведь ты живешь не так, как я,
а так, как небо голубое.
Не я, не я тебе судья,
не я хозяйка над тобою!


* * *
„Ну, что, брат Пушкин? - Так, брат, как-то все...
То вкривь, то вкось, то впрямь - да ненароком.,
вращается Фортуны колесо:
к кому - спиной она, к кому-то - боком,
к кому-нибудь - немеркнущим лицом...
Да стыдно ждать, да ожидая спятишь,
и чтоб себя не числить подлецом,
душе своей - душой своею платишь...
Так краток день, так ненадежен кров,
и бедный быт так жалок и дурашлив,
не греет ног скудеющая кровь,
не греет рук скупой очаг домашний,
и умноженье годовых колец
отяжеляет ствол, отяжеляет...
А где-то там записан твой конец,
и есть, и открываться не желает.
И все живешь... Трепещет волосок -
голубенькая жилочка сосуда,
и боже мой, как сладок жизни сок,
по капле извлеченный отовсюду...

А может, сами пишем мы ее,
всю нашу жизнь, отделывая строчку
за строчкою, и каждому - свое,
и медлим ли, спешим ли ставить точку,
но водит Бог старательным пером,
и тем, кого он в самом деле любит,
лишь в нужный час, сверкая топором,
неумолимо голову отрубит,
И, может, так и нужно наперед,
чтоб жизнь была полна, а смерть - кровава,
и тех, кто мутен был, забвенье ждет,
а тех, кто точен был, венчает слава.


* * *

Блаженно живу, усмехаясь,
и ноша мне стала легка...
Как быть, чтоб тебя услыхали?
Хотите, отвечу? Никак!

Не надо, не надо стараться,
из кожи вылазить долой.
Не надо, не надо бояться
без славы вернуться домой,

и позднему времени года,
звенящему спелой листвой,
не слава нужна, а свобода,
не подвиги,а естество.

Всю жизнь в суете и в содоме,
в тревогах трудов и утрат
стучит и хлопочет садовник,
растит потихоньку свой сад.

Устанет- крылами своими
укроет беднягу любовь.
А саду - зачем ему имя?
Он - сад, это видит любой!


„ЧТО МОЕ - ТО МОЕ!»
(1980-1989)


ПАМЯТЬ

На вершины была моя память похожею,
на вершины угрюмых, неласковых гор,
словно скалы, стояло все то, что положено
помнить вечно, от прежних до нынешних пор.

И была перекличка у ней меж вершинами:
- Мол, не спи, - говорят. - Мол, не бойся, не сплю!
Сколько лет, сколько миль свою службу вершили мы,
ты еще потерпи - я еще потерплю.

А теперь не вершины, а ровная-длинная
перед взором моим пролегла полоса,
и не дрогнет, стоит эта четкая линия ,
будто здесь ей пробыть - пустяки, полчаса,
а за ней нестерпимое, синее-синее,
и оттуда родные слышны голоса.


СОН

Мне приснилось, что я на каком-то вокзале
или, может, в каком-нибудь зрительном зале,
или, может быть, все это чудится мне,
и то тут я, то там, как бывает во сне.

Эти стены меня берегут ненадежно,
и погибель в любую минуту возможна,
но не это мне страшно, а то, что невесть
где мои ненаглядные, только не здесь.

А вокруг все чужие: кто пляшет, кто плачет,
и никак не пойму я, что все это значит,
и цыганка поет, бубенцами звеня...
Что же я-то - без них? Что ж они - без меня?

Я проснулась и вдруг поняла безнадежно:
это все неизбежно: не просто возможно -
это должно. И чуется издалека -
обреченно и слепо течет, как река
Гераклита...


ИЗ СТИХОВ АЛТУНЯНУ

1

Жил на свете рыцарь бедный...
А.Пушкин

Как таинственен путь над бездной
через дым и сквозь туман...
Жил на свете рыцарь бедный,
рыцарь Генрих Алтунян.

Верен рыцарским законам,
честь которых так строга,
он мечом своим картонным
насмерть поражал врага.

Словом, рыцарь был как рыцарь:
описала, как могла...
За обиженных вступиться,
коркой хлеба поделиться -
вот и все его дела.

И за эти приключенья,
непостижные уму,
получил он назначенье
в Хладногорскую тюрьму...
Вы спросили: „Почему?»

Потому что, как ни пробуй,
как ты там ни выбирай -
только так ведет дорога:
от порога до порога,
через тюрьмы - прямо в рай.

3

Семь долгих лет, как Иаков за Рахиль,
отслужим за тебя перед всевышним,
Семь лет - и ни один не будет лишним.
Семь долгих лет - и это просто быль.

И это просто будничный рассказ:
в который раз уверенно и четко
в пейзаж наш бедный впишется решетка.
Семь лет - мы за тебя, а ты - за нас.

А ты за нас... И ветер стороной,
и гром умолк, и песенка пропета.
И высоко стоит твоя победа,
твоя победа - ровно в жизнь ценой.


ПАМЯТИ АНАТОЛИЯ МАРЧЕНКО

1

Жил человек один в моей стране...
Жил человек - и мы здесь жили-были...
Сородичи! Как это срамно мне,
что с н и м и вместе мы его убили!
И с этих пор мне некуда девать
сей срам: все мельтешит, мелькают лица,
где „наши» и где „ваши» - наплевать:
теперь нам суждено навеки слиться.
Живем, и нам бывает хорошо,
когда мы вместе, и смеются дети,
но он-то с нами шел - и не дошел,
его убили - нам не жить на свете...
Всю жизнь висел у бездны на краю...
Всю жизнь над ним витала злая птица...
Ах, стыдно мне за родину мою,
что вечен бой и что покой лишь снится.

2

Бледно-розовый февраль,
сизый, дымчатый, молочный...
Все святое непорочно
ты вбираешь, глядя вдаль.

Тихо, тайно смотришь ты,
возвратить мне обещая
все, чего душа не чает,
и глаза твои чисты,

и чисты твои снега,
и, секунды отмечая,
сгоряча не отличая
даже друга от врага,

мы поверили в тебя,
потому что так природно,
так светло и благородно -
верить, вторить, жить, любя...

Но прищурь глаза свои:
в чистом поле все, как было...
Чистопольская могила
как раскрытая, стоит...


ОБЪЯСНЕНИЕ

Л юблю тебя, мой друг, сильней себя,
А может быть, тебя - сильней, чем прочих,
Р искуя сглазить, сбрендить, напророчить
И зная, что не помогу, любя.
С тобой нам легче жить! Ты на Земле
Е сть то, чего нам всем так не хватает,..

Б оль сторожит или беда хватает,
О все равно, ты, вся в поту, в золе,
Г оришь - и продолжаешь дело духа!
О все равно, ты, девочка, старуха,
Р искнешь закончить все, что начала...
А позади - лишь пепел да зола,
З ато твой образ с нами - легче пуха...


ИЗ ЦИКЛА „ПОЕЗДКА В ЛЕНИНГРАД»

Вступление

Все бы ладно: кто жив - позабыли,
а кто помер - уже не до них.
Бьется в воздухе горсточка пыли
с переплетов неизданных книг.
За короткую жизнь не цепляясь,
годы стройно уходят во тьму.
Лишь с безделицей я не справляюсь,
только малости я не пойму:
кто придумал, кому в том отрада,
ней просчет, кто ошибся стократ,
что лишили меня Ленинграда
и живет без меня Ленинград?
И стоит знаменитый, воспетый
гордый город, туманом одетый,
под ветрами холодных морей,
без защиты стоит, без покрова
моего безымянного слова,
неуслышанной песни моей:


ДОМ ВЕТЕРАНОВ ПАРТИИ

Маленький Ефимчик, ты - один
из тысячи
маленьких Ефимчиков, рожденных
Октябрем.
(Из тетради стихов моего
отца Давида Рахлина
20-е годы)

...Эй ямщик лихой, Особка,
ну, пошел же, погоняй
(Из его же стихов, 50 - е гг.

Там, где блоковские Острова,
нынче дом ветеранов партийных...
Как найти мне такие слова?
Как дороги такие пройти мне?

Вот приехала я в Ленинград,
вот день памяти мертвых, Йом Кипур,
и придумала я, на свой лад,
вызвать лица убитых, на выбор.

И поехала на Острова
в этот дом, в тридцать третьем трамвае.
Там Свещинская, вроде, жива,
и Ефимчик свой век доживает...
Вот на карточках, этих и тех,
лица Киевской первой Коммуны,
разговоры, и споры, и смех,
и сияние глаз ваших юных...

Что ж потом? Лагеря, лагеря,
пересылки, этапы, вагоны,
Эта жизнь, прожитая зазря,
и кровавых смертей миллионы...

На Урале, в Сибире, в Мордве
только несколько душ уцелели...
По прошествии лет, на Неве,
нищих в Доме призренья призрели.

И теперь я, их дочка, стою
на земле ленинградской священной
средь убитых в неравном бою,
над могилою Миры Свещинской.

Вот и все. Мы давно у черты,
той, где осточертели вопросы,
и торчат за стихами черты
и гримасы презреннейшей прозы.


* * *

Да был ли в этом, полно, смысл какой, ей-ей,
чтоб именно таким конец был этой боли?
Чтоб мать моя тогда вернулась - в Белополье?
Чтоб больше некуда податься было ей?

Да был ли в этом, полно, рок, урочный час,
чтоб мой отец, живой, исхода не предвидя,
на всем скаку, любя, страдая, ненавидя,
на всем скаку тогда - споткнулся и угас!

Простите мне мою настырность, господа,
но почему, но почему, но почему все мимо?
И все спокойны, живы все, и все любимы,
и все закончилось - с тех пор - и навсегда...

Пробудят - или нет - вас всех мои слова?
Поставите иль нет - на всем прошедшем точку?
Жива я или нет - бессмысленная дочка?
А если „нет» весь ваш ответ? Тогда - мертва!


ТЕТЯ ГИТА

Но не все потеряно,
если сели днем
на скамью под деревом
слепенький с дитем.

Вп. Корнилов

Никуда от памяти не деться:
так и рвется в прежнее житье!
Вот мое изгаженное детство,
темное, подпольное мое...

Харьков... навсегда чужое место,
Ленинград возлюбленный затих...
Летний вечер... В доме ждут арестов:
„Почему ж не „нас», уж если „их»?

Взрослые своей бедой убиты,
нищ отец мой и несчастна мать,
но была дана мне тетя Гита,
чтоб все увидеть и понять!

Летний вечер, лампа светит кротко,
(жизнь-то - синим пламенем горит!)
И больная „тронутая» тетка
обо всем с девчонкой говорит.

„Надо справедливости добиться:
ничего не явится само!"
Теткой наученная девица
шлет родному Сталину письмо.

И не догадаться вам, поэты,
для кого отгадки - ремесло,
как отцу влетит потом - по это
роковое первое число!

Поросли травой лихие беды,
отгремели странные бои
и отмаялись, и отлюбили,
в прах ушли родители мои.

...Вот они, какие пироги-то,
вот какие странные дела!..
Только ты осталась, тетя Гита,
чистой и любимой, как была!

Навсегда пребудет мне примером,
той загадкой, где мой разум - пас,
вся твоя нетронутая вера,
розовой иллюзии запас!

Если все дотла - то что осталось?
только и осталось - как же быть? -
Одолевши старость и усталость,
верить, ждать, надеяться, любить...


ПРЕДАТЕЛЬСТВО

„Не предавай!» - хоть заповеди это
он так и не успел произнести».
Леонид Григорьян

Предательство станет пределом,
преградой, препоной, за коей,
вернее, в которую - тело
и дух твой - невеки закован.

Ты многое вытерпеть можешь,
тобой севершенное, лишь бы
не грех тот, иудин, промозглый,
протухлый, вонючий, наличный!

Он жизнь твою - переворотит,
он суть твою - перелопатит,
и и душу - переколобродит,
и кровь - перегомеопатит...

Вернее же, все - так и было,
а, стало быть, все так и будет:
и Низость - тебя не забыла,
и Пропасть - тебя не забудет.


ЛЕОНИДУ ЭПШТЕЙНУ

„...Не хочу становиться
волком, не хочу
погружаться в ту
зону, где только ноги кормят
душу живую»

Л. Эпштейн

Не будем выть по-волчьи,
останемся людьми:
в петле охоты, молча,
для чести, для любви,

нам просто это легче,
хоть знаем наперед,
что время лечит-лечит,
покуда не убьет...

Среди огня и пыли
сгибаясь пополам,
что будем жить, как жили,
что свойственнее нам.

Борьба? Какая малость!
Что эта суть? Что та?
Одна Любовь и Жалость
и только Красота.

Не так уж мало... много
нас, путников дорог,
нас, верующих в Бога,
не зная, что есть Бог?

Откинь с могилы камень,
и встань, и, черт возьми,
не будем жить - с волками,
останемся - с людьми!


РАССТАЕМСЯ?..

Анатолию Корягину.

Не успели узнать, полюбить, попривыкнуть - и хвать -
расстаемся!
Что ж, кто музыку здесь заказал - хоть и плачет,
а все-таки, платит...
Так же плакать и нам бы, а мы вот, как нанялись словно,
смеемся.
Улыбаемся, впрочем: смеяться - на это нахальства не хватит.

Значит, вот как: опять провожать нам людей дорогих
выпадает,
значит, меньше нас будет, хотя уж куда бы,
куда уменьшаться?
Что за век, что за рок, что за боль сторожит,
что за пошесть витает?
Что же делать? И кто виноват? И за что - хоронить
да прощаться?

Но утешимся вот чем: и те, кто уходит, и кто остается
на месте -
ведь не властны над нами ни время, ни версты, ни гибель,
ни случай.

Неразрывною нитью мы с вами навеки повязаны вместе,
Все равно эта даль, хоть разлукой зовется, а нас
не разлучит...


НАРОДОВОЛЬЦЫ

1

Лишь на миг утоляя невзгоды
и навек разрушая уют,
ваши восьмидесятые годы
сквозь столетье пред нами встают.

Не бывает ни рано, ни поздно,
не касается времени лет
строгих ликов красавиц серьезных
и красавцев с глазами, как лед.

С ваших стен не смывается копоть,
все у вас заготовлено впрок:
динамит, револьверы, подкопы
и, на экстренный случай, клинок.

И все глубже впивается жало
и зигзагом бежит через век,
удирая от пуль и кинжалов,
пожилой и больной человек.

Смерть за смерть подобает мужчинам,
кровь за кровь, дух за дух, дурь за дурь.
И работает лихо машина
удушений, и каторг, и тюрьм.

И не зря мое имя - Марлена,
и не зря я сложила сей стих.
Бог велел - до седьмого колена
отвечать нам за предков своих.

2

„царственное слово
Анна Ахматова

Все, кто оружье с омерзеньем в руки
берут, не вынеся обычного житья,
то бишь, кто пошлости, кто подлости, кто скуки -
они понятны мне, как старые друзья.

И верю я, что путь их благороден, .
и я люблю, что души их чисты,
и знаю я: кто умер, тот свободен
от лишней и обидной суеты.

Беда лишь в том, что дело их не ново:
все от врага - да к злейшему врагу.
А вся надежда - „царственное Слово».
Нам сказано - „В начале было Слово».
И я молюсь - в конце услышать Слово,
и силою владеет - только Слово,
и чудеса свершает - только Слово
на нашем бедном жизненном кругу.


ОДА ДОМУ

Мой дворец, моя берлога,
лекарь мой, любезный дом:
как безрукий и безногий,
вне тебя живу с трудом.

Черт-те что в миру творится:
за три жизни не поймешь.
Ведь недаром говорится:
„Тварь дрожащая» и „Вошь».

Кто умней меня и лучше,
и моложе - обгорай!
У меня на этот случай
индивидуальный рай.

Я счастливой здесь не стала,
а бороться - не берусь.
И не то, чтоб я устала,
и не то, что я боюсь...

Разве знаешь, как бороться,
почему, зачем и с кем,
в темном омуте колодца,
среди плоскостей и схем?

Жизнь уходит - тянешь лямку,
но в конце - идешь Домой,
и неугасимой лампой
светят вера и покой.


Я - ГАДКИЙ УТЕНОК

Григорию Померанцу

Я гадкий утенок, но лебедем белым во веки веков мне
не стать.
Куда ж подевалась и где затерялась моя лебединая стать?
А лебеди, чую, живут-поживают в своей лебединой стране,
куда не влететь, не доплыть, не дочапать, не въехать
на белом коне
такой незадачливой мне.

А куры и гуси клюют меня больно, но главное, дело не в том,
что я не умею - погладить, подгадить-поладить
с домашним скотом,
а главное дело, что к тем - не хочу я,
а к этим - никак не могу.
И так препустынно, предлинно, провинно
мне жить на моем берегу.

И мне бы кричать: научите, примите меня, лебединый народ!
Но гордость - не гордость - утячья и гадкая спесь мне
просить не дает.
И, значит, так надо: угодно ли Богу, а, может быть,
дьявол велит...
Так что ж мое сердце, бессильное сердце, усилие боли
все длит?


ПРОГУЛКА С ДОЧЕРЬЮ

В этом городе я проживала,
я на улицах этих бывала
„и топтала торцы площадей»,
и сегодня на них я очнулась
и в прошлое вдруг оглянулась
рядом с дочерью взрослой моей.

Все ли кончилось? Жизнь состоялась?
Или что-то в ней так отстоялось,
что хоть впору сначала начать?..
...А над городом листья кружаться
и на землю так смирно ложатся,
как на сердце ложится печаль.

О, не то мне, не то обещали,
и не так начиналось вначале,
я скривила, на этом стою,
Что же я вам никак не втолкую,
что я жизнь прожила не такую,
а другую, совсем не свою?

И наказана: кончились сроки,
и затих, и умолкнул высокий
прозвучавший над жизнью дискант,
и молчанье рокочет и плещет,
и печалью ложится на плечи,
и Господь - не диктует диктант.
Что ж, пускай, раз сама заслужила,
и своими руками сложила
свое сердце - живу, не тужу,
и поэмы я - не начинаю,
и сонеты я - не сочиняю,
а стираю белье да сушу.

Ну, а жизнь продолжает упрямо:
скоро дочка моя будет мама,
а я бабушкой стану вдвойне,
и украшусь я ношей двойною,
и что только случится со мною
в новом мире и в новой войне!


ШУТКА НАСЧЕТ ЖЕЛУДКА

Быт - вот это мой убийца.
Все ему, как во хмелю,
соком бы моим упиться,
ну, а я его люблю.

Вовсе не по-христиански
(мол, в другую щеку бит)
а скорее по-крестьянски:
все же, братцы, если БЫТЬ -
надо есть и надо пить,
надо в чистеньком ходить...

Если ж кто не поспевает,
у того заболевают,
и голодные сидят,
и холодные лежат.

А пока одолеваем
этот каторжный урок,
мы собой овладеваем
все мощнее, видит Бог.

Больше видим, дальше слышим,
и, быть может, лучше пишем...

Это что же я, однако,
в суматохе и в бегу,
понимаю, как собака -
объяснить вам не могу,
что мечтаю про победу!
Всю дорогу снится мне,
как я в рай однажды въеду
на том чертовом коне,
том, который руган, бит,
чье дурное имя - Быт.


ПАМЯТИ ЛЕШКИ ПУГАЧЕВА

Лиде Пугачевой

Ну вот, такие пироги, такие чашки-ложки:
не написалось ни строки, когда не стало Лешки!
Ну, ни словечка не дал Бог: простите и поверьте:
невмоготу - свести итог житья его и смерти.
Не верю я, что он остыл, что он во тьме кромешной:
как будто где-то, полный сил, он есть, живой и грешный!
Куда-то тянутся следы за снежные террасы,
где он меж дружбы и вражды навеки затерялся...
И там стоит он за трудом, а не скучает, лежа,
и скоро мы к нему придем и скажем: „Здравствуй ,Леша!»

Он там рисует и поет, любви на бедность подает,
и все покоя не дает душе своей крылатой...
Он горе водочкой запьет, тоску веревочкой завьет...
Придем - он скажет: „ Ё мое!», как говорил когда-то.


СТАРЫМ ДРУЗЬЯМ

Боже мой, какой счастливой
я была: смешной, худой
и кудрявой, и красивой,
глупой, гордой, молодой!

Боже мой, каким богатством,
не считая, лишь греша,
я дарила наше братство:
не осталось ни шиша!

Боже мой, какой улыбкой,
превращающейся в смех,
я платила за ошибки
против всех или за всех.

Кровь как бы рвалась на волю,
наполняя образ мой
счастьем (а считалось - болью,
оказалось, что виной).

Мучась, радуясь и тратясь,
сердцем, кровью, естеством,
верностью (считала - страстью,
оказалось, что родством).

Лишь теряя, только тратя,
виноватая, стою,
мои сестры, мои братья,
перед вами, как в раю.


* * *

Что мое - то мое. Что мое, то вовеки пребудет со мною.
Даже ВАМ, все всегда отнимавшим, меня - у меня - не отнять,
в одиночестве и в тишине я вершу мое дело земное,
с одинокой и тихой заботой - сберечь, охранить и обнять.
Так и будет, как было всегда: пожелать -
и вовек не отведать,
а любя и жалея, не встретить ни жалости и ни любви.
Об одном только Бога прошу: и не надо, не надо ответов,
пусть всегда будет так, ибо крепнет душа -
на своей же крови,
ибо лучше стократ: быть блаженной душою, и глупой, и нищей,
все зерно свое в землю зарыть и забыть, где зарыто оно.
А потом ты как следует сгинешь, да так, что могилы
не сыщут,
а она-то - в любимой Земле, а на ней - зелено-зелено.


НЕ СЛЫШАТ...

Не слышат... Живут, как и жили,
слегка равнодушье тая.
Не слышат не то что чужие -
мои дорогие друзья!

Не слышат, пока я, живая,
не к месту и не ко двору.
Обиду свою не скрывая,
все громче и громче ору!

Ну, ждите! Как выстынет пекло
на склоне горящего дня,
я вам прохриплю из-под пепла:
„За что не слыхали меня?!»

И в мире, где солнышко светит,
черед уступая луне,
ведь надобно ж будет ответить!
И что ж вы ответите мне?


ПРИХОДИТЕ - ПОСКУЧАЕМ

Лиле и Борису

Приходите - буду чаем, буду водкой угощать,
приходите - поскучаем: вы ж хотели поскучать?
Вы скучаете со мною, с крана капает вода,
одеяние земное чуть подпортили года...
То - уныло, это - грубо, эти трубы - не поют...
Слишком явны мы друг другу, слишком тленен наш приют,

Почему же не хотите вы понять в последний раз,
что не зря вы здесь сидите, что не будет скоро нас?
И не надо сомневаться, все равно не избежать,
что кому-то оставаться, а кого-то - провожать...

Ну, садитесь, не обидим, ну, глядите на меня!
Мы Сегодня - не увидим, больше нет такого дня.
И - такусенький, такенный - улетучились года...

Вот возьму - помру, и с кем вы заскучаете тогда?


КОМУ Я НУЖНА?..

Всем на свете была нужна!
Так какого же мне рожна?
Глазки бабкины голубели
возле внучкиной колыбели,
счастье бегало по лесочкам,
пело маминым голосочком,
и от глаз отцовских текло
светло-дымчатое тепло...

А потом, когда подросла,
тут уж всем я нужна была,
и счастливой, по всем приметам,
только лень вспоминать об этом...

...Бог привел меня без потерь
к колыбелькам моих детей,
было сладкое это бремя,
было лучшее это время.
Всем на свете была нужна!
Так какого же мне рожна?

И теперь, на исходе субботы
не осталась я без работы,
и теперь кое-кто земной
посылает дух свой за мной,
и живу я светло и кротко...

А нужна я - внучку-дружку,
да еще - муженьку-старичку,
да еще престарелой тетке.


* * *

Молчи, скрывайся и таи..

Когда за твоими плечами
вся жизнь плюс еще года два,
словами сказать о молчанье -
судьба твоего естества.

Ты речи туманные свяжешь
небрежным вниманьем минут...
Молчи! Все равно, не расскажешь,
а скажешь - тебя не поймут.

А скажешь - вернуться обратно
высоким словам не дано,
все будет невнятно, превратно,
переврано, превращено...

И только одно будет точно
и крепко сидеть на мели,
что тошно, друзья мои, тошно,
тошнехонько, други мои!


* * *

Этой жизни черный лик
белым стать уже не может.
Эта жизнь - на черновик
мне представилась похожей.

Засветили каганец...
Все равно и все едино,
здесь начало ли, конец,
или вовсе середина...

Никому нельзя пенять,
что невнятен этот почерк,
зачеркнули - не понять
то ли глав, а то ли строчек...
Разговоры, шум и гам,
мысли, замыслы, картины
разбирают по слогам -
не слагается въедино...

Было-было - и прошло,
вспоминается, пугая,
А напишут набело -
Будет жизнь уже другая.


* * *

Когда жизнь так бледна, а мечты так румяны,
когда тихо в душе твоей, как на погосте, -
не напишешь стихи, не замыслишь романа,
утопая в тиши, утопая по кости.

А утопнешь - не вынырнуть: омут не пустит.
Ты и жить - не живешь, ты и смерти не винен,
и все страсти молчат, кроме лени и грусти,
и друзья и враги согласились: не вынем!

А всему предстоящему как научиться?
Чтобы музыка вся, до конца, прозвучала...
Неужели ничто никогда не случится?
Неужели конец твой не значит начало?


* * *

Все кончилось, но я - я все еще дышу,
все тешусь дальними, глухими голосами
и с возрастом потерь расстаться не спешу,
а почему? О, догадайтесь лучше сами.

Когда в моих садах дорожки развезет,
когда умершие растенья обнажатся,
я снова сознаю, что снова мне везет,
и что на жизнь мою не надо обижаться.

Не слышно на земле присутствие мое,
среди дыханий всех - мое неощутимо.
Дарованное мне нехитрое житье -
всего лишь только „тень, бегущая от дыма».

Но если тень моя пройдет сквозь небеса
и тронет хоть один листок мой слабый ветер -
и для меня родятся зрячие глаза,
и чей-то чуткий дух - услышит и ответит.


МОЛИТВА

Стоит старый дуб посреди пути,
что на три дороги расходится...
Эх, пора бы знать, по какой идти.
(И не хочется, да приходится).

Дятел тук да тук посреди дорог,
твое имя тук, твое отчество!
Помоги мне, Дух, помоги мне, Бог,
полюбить свое одиночество!

И, не слыша, что здесь стучит лото,
и счастливчики награждаются -
совершить все то, завершить все то,
для чего на свет нарождаются.

Да, ничтожна плоть и отвратен тук,
не Величество, не Высочество,
ну, а все же, все ж - дятел тук да тук,
мое имя тук, мое отчество...


РЕКА ВРЕМЕН

Река времен течет, мгновенья губит,
покуда с ней себя не породним...
Я мир люблю, а он меня не любит.
Конечно, я виновна перед ним.

А в чем виновна - этого не знаю.
Цепляюсь за траву, идя ко дну...
Доколь - неумудренная, земная -
не знаю, в чем - дотоль не потону.

Но будет миг - из всех - ко мне добрее,
когда - с трудом, а, может, без труда,
сама возьмет, укроет и согреет
всю-всю меня простившая вода!


СЕГОДНЯ ТЫ, А ЗАВТРА Я...

Оле Кучеренко
Леше Пугачеву
Юлику Даниэлю

„Сегодня ты, а завтра я"
и потому я не жалела бы,
что вас, от мира ошалелого,
поставив дерево на камень,
уносят прочь вперед ногами,
на круги инобытия

Совсем бы не жалела я,
когда б вы всех дороже не были,
прекрасней были, лучш.е небыли...
Так обреченно, так фатально
смеялись, двигались, летали
в решетках нашего житья...

И вот теперь умолкли вы,
и стали лучшими и главными,
а ведь мы с вами были равными.
„Ну, что же, Юлька, Лешка, Лелька...
а нас ведь много! Нас ведь столько,
как солнца, неба и травы...»

Осиротевшие друзья,
затихшие и обедневшие,
стучим в сердца заледеневшие,
обходим прошлое кругами,
спешим к нему - вперед ногами,
сегодня ты, а завтра я...


* * *

И правду и ложь - наравне л люблю,
не то чтобы с тайной - с секретом,
и с правдой - в аду я, а с ложью - в раю,
но знаю я, знаю об этом.

Вот если б не это бы знанье - была б
чиста я вполне и невинна.
И правда и ложь мне бы метили в лоб,
а так даже смерть - вполовину.

Вот если б до правды ль, до лжи бы дозреть,
тогда бы могла я урок одолеть
оставив не славу, оставив Слова,
где правда жива - и неправда жива.


ПОПЫТКА САТИРЫ

И вот - не требует поэта
к священной жертве - то и это
и это и еще раз - то,
и видишь - это не готово,
а то, глядишь, не слишком ново,
да ладно скроено зато.

Стихи обуты и одеты,
вот так и вышли мы в поэты,
оделись и обулись мы,
на белой и святой бумаге
посеяв черненькие знаки
из полусмысла-полутьмы.

А тут читатель ждет и верит,
слова - своею меркой мерит,
кроит и ладит на себя,
а мы - горды, а мы-то - рады
надеть готовые наряды,
и не трудясь, и не любя,

а друг мой чахнет, слепнет, глохнет,
и неуслышанный, подохнет,
но все придет к нему потом:
цвет голубой и цвет багровый,
и слава, и венец лавровый...
Вот так и будет - суп с котом.

1982 г.


* * *

На истеченье ль твоя маята,
не перешло ли за двадцать -
дети являются, чтоб никогда
ты не посмела зазнаться.

Есть кто-то рядом - получше тебя:
хрупче, нежнее, умнее,
ты, его робко и страстно любя,
знаешь - он в мире нужнее.

Ты его любишь за то, что он есть,
любишь - почти без ответа,
и, пока он совершается весь,
ты погибаешь за это.


ВНУКИ

СТАРШИЙ

Мой отросточек кудрявый, ручеек мой полноводный!
Рыцарь строгий, благородный и наполненный отравой;
поскорей, позлей, получше,половчее и полегче!
(И еще, на всякий случай, как бы Ягве покалечить.
На бегу столкнувшись с Богом, оказаться не убогим,
удалиться не как зритель, как, быть может.победитель?..)
Впрочем, это все пустое: ничего у нас не выйдет!
Драка с Богом мало стоит, раз ее никто не видит.
Надо, чтобы было так: вот он я, а вот он - враг,
чтобы бабушки сидели, чтобы девочки глядели,
чтоб дрожала вся семья:
ВРАГ повержен!
ВОТ ОН Я!


МАЛЕНЬКИЙ

Моя кровинка, моя отрада,
любовь моя наилучшая!
Ёго-то мне-то и было надо!
А надо - значит - получено.

Отныне в жизни, как нить сквозная
плывет надо мною день-деньской
и много значит и много знает
тот голос, еще младенческий...

Зачем тебе, Боже, пара такая?
Судьба - породить такую - чья?
Затем ли, что тихо перетекает
суть бренная и текучая
моя - в дитя? И никто не знает,
что я - суть он, а он - суть я...

РАЗЛУКА
(дневник)

Родное зло осточертело -
пошли искать чужого, злого,
а я его лет сто терпела,
теперь терпеть готова снова:
неволю, гибель и печаль,
записанные на скрижаль...

Ах, мои дети, как вас жаль!
25.8.88.

Нет моего розового,
нет моего доброго
мальчика - со мною...
Вот такою прозою
кончилось недолгое
странствие земное...

В преисподнюю спустилась,
все еще дыша, любя,
в миг, когда я воротилась
в Дом, Где Больше Нет Тебя.
25.8.88

Ах, сука-разлука, чего ж ты скулишь?
Все воешь и воешь, болишь и болишь?

Им там хорошее - нам тут хорошей,
и все это - сказочка для малышей:
в начале, среди, на исходе пути -
нигде никуда от себя - не уйти!
26.8.88.

И без радости я проживу:
нам без этого дела привычно,
вот как вору, что пойман с поличным,
или мужу, что пропил жену...

А без Родины...Как ни верчусь...
Я, конечно, уеду, уеду...
Все-равно ворочусь я к обеду
или к ужину я ворочусь!

Ты же мачеха мне, отпусти! -
говорю я. - Тебя я не знаю,
да и знать не желаю!.„Родная! -
говорю я, - прости мне, прости!
29.8.88.

Мальчик мой любимый, где ты?
Не докличешься, любя...
Где свершится твое гетто
тайной битвы за себя?

Никакой тебе послабки
не сулит чужая ночь,
Власти нет у твоей бабки -
подостлаться и помочь...
1.9.

Доченька, может быть, я и виновна,
но наказанье мое бессердечно:
вся-то вина - лишь на миг, полюбовно,
а наказанье, наверно, навечно!

Доченька, я ведь тебя не увижу,
если увидеться все ж-таки выйдет -
толку-то: только на миг, и не ближе,
чем через стеклышко в тюрьмочках видят.

Доченька, руки, глаза - стосковались
так по рукам, по глазам вашим родным
что, если б с Богом бы мы сторговались,
тут же им стать бы навеки холодным...
5.9.

Я хочу помереть поскорей: ведь мертвых все любят:
и портретик на стенку прибьют и все ж поглядят...
Их молчаньем, забвеньем, неинтересом - не губят:
все их видеть, и слышать, и знаться с ними хотят...

А покуда ты жив - и живи себе, сколько хочешь:
ты ведь жив и почти что здоров - ну и живи...
Как ты молишься, что там поешь, что там пророчишь -
наплевать, не хватает на всех, не хватает - дряхлой любви!
8.9.88.

Кто твои родители, Разлука?
Все такая малость: „там» и „здесь»,
униженье, бедность, зависть, скука
или „государственная спесь»...

Яблочко от яблоньки так близко
падает - и выйдет - все в нее,
потому-то кланяюсь так низко
только Вам, мадам Небытие!
8.9.88.

Для чего-то надо все стерпеть...
Вот не знаю, для чего, а надо:
погасить неугомонность взгляда
и не плакать даже, и не петь -
лишь терпеть...
9.9.

Жизнь как по рельсам с горки катится:
нечем ее удержать,
раньше ждала четверга и пятницы -
теперь мне нечего ждать...
Я бы и рада „все отдать» -
да только никто не берет,
так что - вперед!
9.9.

Дождь прошел, а дали вышли,
капли светлые повисли
на листах...
Отдохнув, уже смеемся,
потому что остаемся
на местах.
Если даже мы уходим,
только нам понятным кодом
на года
отстучим, что здесь осталась
наша радость и усталость,
наша молодость и старость
и любая наша малость -
НАВСЕГДА!
12.9.88.

Надежда сильнее меня.
И не на что, вроде, а все же,
надеюсь... Спаси меня, Боже,
от мрака ушедшего дня,
от горечи, от суеты,
от вечных сердечных волнений!
Пошли утешенья мне, гений
поэзии и красоты...
Невидный, неслышный, свети!
15.9.

Сумрак здесь за сумраком клубится,
и печаль - ложится на печаль...
Добродушные мои убийцы!
Пропустите письма! Что вам, жаль?

Если я виновна - вы простите,
выпейте, заешьте чем-нибудь...
Пропустите письма! Пропустите
воздух - в задохнувшуюся грудь!

Я просила, выла, я кричала,
я насилу смолкла до зари,
чуть вздремну - и все опять сначала:
пропустите письма, глухари!
1.89.

Эх, закрыть бы глаза да завыть:
только это сейчас и сумею...
Но не смею, не смею, не смею
не завыть, а забыть... А забыть,

что с рожденья, от Бога, от века
мне такая дана маята...
Тот, кто сделал меня - в человека,
не велит превращаться в скота!

И не то, чтобы скот - это ниже:
все мы, дети у Бога, равны,
а смолчишь - и становится тише
полноводный поток тишины...
3.89.


РАЗГОВОР

И говорит она - Ему:
- О Боже!
Там худо ль, хорошо ль, а век мой прожит.
Вот я перед тобой, одна, в моей норе,
Пусти меня домой, позволь мне умереть!

- Где ж музыка твоя?
- А это знаешь
лишь ты один, а ты - не повторяешь.
Ах, если бы та музыка звучала,
то это бы, наверно, означало,
что все сначала можно начинать...
Пусти меня, мой Боже, ночевать!
- Где твои дети?
- Сами по себе...
Ты ж знаешь, А и Б сидели на трубе,
а после А упало, Б пропало,
труба всему, как сроду не бывало.
Прости за то, что их любила я
сильней себя и больше, чем тебя...
- А если б снова - снова б то же было?..
- Я этого, мой Боже, не забыла.

- А где же все твои ученики?
- Разбросаны они и далеки:
пошли им впрок ли, нет ли - те уроки -
узнать об этом не настали сроки:
все к лучшему - хочу я, чтоб до дна
с тобой сегодня я была одна.
- А где ж друзья?
- Да там же, где и я:
состарились они, мои друзья,
и каждый так: ушел в свои химеры,
в которых ни один не знает меры,
и нет в них места больше никому,
поэтому всяк - лишь в своем дому,
а было время...
- Да, но все же - было!
- И этого я тоже не забыла!

Вообще, я не забыла ничего,
но жаль мне здесь - лишь мужа моего,
опять же, он ли, я ли, а наверно,
ведь надо же кому-нибудь быть первым,
так лучше я... О, Господи, прости
и отпусти, вернее, пропусти...

И был ей Голос, и сказал Он Слово:
- Готова ты уйти, иль не готова,
про то не можешь знать ты: до конца
я ни пред кем не открывал лица.
Пока живи...


ДВЕ ДЕВОЧКИ

Ире Евсе и Вите Добрыниной

Две девочки ко мне приходят,
и мы садимся в теплоходик,
и мы плывем в весенней мгле...
Две девочки, как два цветочка,
две ускользающие дочки
на том неверном корабле...

Две девочки, как два подарка -
ко мне, и каждая помарка,
и каждый голос, каждый звук
теперь полны иного смысла:
неисчисляемые числа
под взглядом и улыбкой двух.

Две девочки... Нет, два поэта,
и я -вот именно про это,
здесь наша гавань, здесь порог,
мы не плывем, а мы летаем,
и что мы там с земли хватаем -
про это знает только Бог!

Но мне ответят: все не ново,
все - репетиция былого
под стук сшибающихся лбов.
Две девочки - ко мне! Не бойся
отдать и потерять. Не польза,
а только чистая любовь.

Две девочки, вы мне поверьте,
что нет забвения и смерти,
что навсегда душа жива,
что мы летим высокой высью:
пилот - святое бескорыстье,
а крылья - быстрые слова!


* * *

Живи, душа, и радуйся, и празднуй.
Наступит время - уходи домой...
Не может быть, чтоб было все напрасно!
Не может быть! Ты лжешь мне, разум мой!


ПОДПОРЧЕННЫЙ СОНЕТ

сыну Жене

Но я предупреждаю вас,
что я живу в последний раз
Анна Ахматова

Живу - до смерти: вот и весь мой сказ!
А раньше смерти не помру, поверьте...
Живу! И даже в свой последний час
я отверну глаза свои от смерти
и буду пялиться - на вас, на вас!

Что ТАМ - не знаю, здесь же и сейчас
все-все - мое! Ни ангелы, ни черти
не в силах оторвать меня - от вас,
какая вьюга нами ни завертит,
(а вьюги - все - нам были - в самый раз!)

Мне так хотелось тихого житья,
что даже муза резвая моя
на мир и тишину была согласна.
Но шесть десятков лет, из года в год,
господь мне угомону не дает,
а я, учтите, Господу подвластна,
и все - живу, живу - „в последний раз,,!


* * *

Ослепительна жизнь напоследок!
Светоносны дожди и капели...
А с утра еще птицы запели...
Хоть ты так посмотри, хоть ты эдак -
ослепительна жизнь напоследок!

И пока еще главные муки
не настали, и дух еще дышит,
даже боли корявые руки -
и они - лишь историю пишут
нашей встречи, любви и разлуки.

Все далось: наслажденья, мученья,
и любови, и дружества узы,
и исполнены точным значеньем
недомолвки, размолвки, союзы...
Каждый-каждому - боль и леченье...

Ах как солнечный день этот редок!
И все звуки - от смеха до плача -
понимаются лучше, иначе...
Стали рядом потомок и предок...
Ослепительна жизнь напоследок!